Разыгравшийся утренний ветер налетал и наскакивал на крест, принося с собой уже довольно сильно разогретые облачка кварцевого песка. Но это не имело ни малейших последствий. Ничто не действовало на крест. Ни ветер, ни свет восходящей звезды, ни даже сам песок, который от столкновения с ним буквально кололся и лопался, разлетаясь мелкой снежной пылью в разные стороны. Слишком уж большим был перепад температур, кварц просто не выдерживал. Стоны и голоса, доносившиеся с разных сторон, тем временем только усиливались. Вот уже и действительно, хотя с определенным трудом, стало возможным различить некоторые слова. То, – это нечто, что, как казалось, еще совсем недавно тянулось к кресту, стало также постепенно обретать вполне определенную, хотя и призрачную форму. Форму человеческих рук. И эти руки тянулись к кресту. Они словно бы гладили его на расстоянии, превозносили. Но отчего-то не благословляли. Они тянулись к нему так, как будто от этого зависело все, что с ними когда-либо было, есть, и еще будет. Как мог бы только смертельно уставший от долгого, тяжкого перехода путник тянуться к холодному, журчащему, искрящемуся своей живительной влагой и свежестью ручью.
Крест же оставался неподвижным. Эти руки и голоса никак на него не действовали. А ведь они начинали уже почти доставать до него и иногда на самом деле легонечко к нему прикасаться. Однако прикоснувшись, тут же, словно от термического ожога, сначала резко отдергивались назад, но затем снова неумолимо к нему тянулись. Вот уже и головы показались над поверхностью пустыни, и плечи. Вот уже кто-то из этих бесплотных призраков весь, целиком выбрался на поверхность бархана и встал на колени. А затем истово, всем телом и прижался к кресту. И это была женщина.
– Милый мой, любимый, единственный, – были первые ее слова. – Почему я так долго тебя ждала? Ведь я всегда очень сильно любила тебя и знаю кто ты. Ты всегда был со мной. В тихих грезах ночных и фантазиях при свете дня. Ради тебя я здесь. Ради нашей любви, вечной, нерушимой. Я убила своего мужа и тем заслужила проклятие отца. Детей своих оставила умирать голодной смертью. Но теперь я здесь и ты мой. Навеки.
– Дура, тварь, – послышалось с разных сторон. – Прочь от него! Ты не одна здесь страдаешь. Мы тоже имеем право. Законное право, мы заслужили его.
После этого еще несколько обнаженных призрачных женских тел поднялись над поверхностью бархана и, кто на карачках, а кто и так, по-пластунски, быстро поползли к кресту.
– Как хорошо! Как же хорошо здесь в этом месте… – они смеялись и плакали. Переворачивались на живот и подпрыгивали, встав на ноги. – Нет большего блаженства, чем вкусить прохладу после стольких лет страшных пыток. Ненавистный песок, будь ты проклят! У нас теперь есть защита от тебя. Своя защита. Он укроет нас. Мы не дадимся тебе больше. И впредь ты уже не властен над нами, гадина.
Женские тела, призрачные и обнаженные, немного утолив свою тягу к прохладе, теперь распростерлись под парящим в воздухе крестом на покрытой инеем поверхности бархана. Они явно наслаждались. Несколько мужских тел, таких же призрачных и полупрозрачных, показались через некоторое время над поверхностью соседнего бархана. Они, очевидно, тоже хотели подползти к кресту и насладиться его прохладой. Но были тут же забиты и затоптаны, в мгновение ока обратившимися в настоящих фурий, призраками женщин. Когда же жестокая расправа была завершена, счастливые победительницы вновь вернулись на свои места и приняли прежнее, полное невыразимого и неистового блаженства распростертое положение. Они не собирались никуда уходить с этого места. Они не уступили бы его никому и никогда. Решив, пожалуй, провести рядом с этим крестом остаток самой вечности. Они теперь разговаривали друг с другом и больше уже не ссорились. Они были счастливы.
Остальные же призраки мужские и женские, которые также томились от нестерпимого жара полыхавшей уже полуденным зноем звезды, находились довольно далеко от креста, отчего и не ощутили его присутствия. Видеть же его с большого расстояния да еще и с глубины из-под тяжелого песка они просто не могли. И участь их была все так же незавидна.
– Нийя, – обратилась одна из призрачных женщин ко все еще прильнувшей к кресту девушке, – вот ты много чего сделала в миру, когда жива была. И мне даже неинтересно зачем. Но мне все же любопытно узнать, как ты поняла, что это именно он, твой милый и единственный. Когда ты впервые увидала его?
– Я увидела его перед алтарем, когда выходила замуж. Он стоял прямо передо мной, то есть, между мной и тем другим… моим мужем. И когда я надевала обручальное кольцо на тот жирный его палец, то надевала это кольцо своему любимому. И целовала я его, и в верности клялась ему же. Поэтому я никаких клятв не нарушала. И я до сих пор не понимаю, зачем я здесь, – она с удивлением посмотрела по сторонам.
– Но ведь мужа-то своего ты же не просто так не любила, ты еще и убила его. Как это, по-твоему, хороший поступок?
– Нет, конечно, – ответила девушка тихо, – но ведь он хотел близости со мной. А я принадлежала только моему любимому. Что мне оставалось делать? Да и отец мой, как оказалось, тогда обо всем узнал и проклял меня. А дети… Ну, они не были моими. То есть не теми, желанными, каких я хотела. Они были от того скота, который называл меня своей женой. Но я никогда не была женой ему и никогда его не любила.
– Понятно, – ответила призрачная женщина спокойно. – После чего зевнула и перевернулась на другой бок. – Но хорошо же, – продолжила она, – вот ты сейчас говоришь – «любимый». А ты хотя бы знаешь его имя?
– Нет, – чуть даже всхлипнув, ответила девушка. – Раньше я знала его, но потом отчего-то забыла. Я все помню, а вот этого нет. Это все проклятые пески! Они отнимают мою память, специально. – Тут она ненадолго отвернулась от креста, и что было сил топнула своей маленькой изящной ножкой по поверхности бархана. – Но ведь это все равно, не так ли? – она вновь обратилась теперь уже к кресту. – Ты все равно помнишь меня и узнал? Я вот тебя узнала. И хотя ты сейчас в таком, – она чуть отстранилась назад и окинула крест несколько удивленным взглядом, – образе, но я все равно узнаю тебя. И вижу, как прежде. Таким, каким ты был на нашей с тобой свадьбе. И я всегда тебя узнаю и везде, даже с закрытыми глазами.
– Идиотка, – зашептались другие женские призраки между собой, – она всегда была чокнутой. – Даже имени его не знает, а все туда же, в невесты. – Тут они, даже не договариваясь, все разом накинулись на девушку, оторвали ее от креста и с диким хохотом швырнули подальше в раскаленный и шипящий песок пустыни.
То, что произошло потом, довольно трудно описать нормальным языком обычной человеческой речи. Однако, если опустить подробности, – то в мгновение ока эти женские призраки были ну просто-таки разорваны на части осатаневшей до беспредельного безумия девушкой. Она била их и рвала ногтями, грызла зубами. Терзала с силой непостижимой. Словно бы не то, что она сама в ту минуту сошла с ума, а еще несколько таких же буйных, впавших в неистовый маниакальный припадок безумцев, оказывали ей помощь. Со стороны вся эта молниеносная схватка вполне напоминала драку диких кошек. Вот только последствия ее были куда более страшными. Разорванные на части женские призраки не могли более существовать в виде цельных, хотя и бесплотных субстанций, отчего, обратившись в некую полупрозрачную, такую же как и они сами, вязкую жидкость, плавно стекли на покрытый инеем песок пустыни. Девушка же, не обращая никакого внимания ни на душераздирающие вопли своих подруг, ни на сами последствия своего бешеного припадка, вновь прильнула к кресту. Да так и застыла у него в абсолютной неподвижности. Она была счастлива.
Тем временем день постепенно заканчивался и приближалась ночь. Местное светило быстро и как всегда вертикально скатилось за зыбкую, подернутую призрачными миражами линию горизонта. После чего на пустыню непроницаемым саваном опустилась кромешная мгла. Она укрыла и тот крест, и девушку, которая все так и стояла, прильнув к нему всем телом. И даже звезды, засверкавшие бриллиантовой россыпью в ночном безоблачном небе, не смогли осветить их беспредельной, счастливой, но абсолютно черной любви.
3. Яма
Наступило утро. И пустыня быстро озарилась яркими лучами нового рассвета. И прекрасен был этот рассвет, как и всегда. Сама же пустыня в тот день совсем не изменилась. Она была, пожалуй, даже какой-то по-особому некрасивой. Серый цвет буквально царствовал над ней, однообразно растекаясь по волнистым, матовым, изменчивым ее формам. А только что проявившиеся черно-серые тени, ниспадавшие со склонов барханов, вполне завершали этот безрадостный, полный неописуемого уныния пейзаж.
Однако рассвет этот как, впрочем, и предыдущий, не был вполне обыкновенным. И если бы только кто-нибудь мог все это увидеть, то заметил бы, что и после этой, второй уже подряд минувшей ночи, в пустыне вновь появилось нечто. Причем на этот раз не одно. Несколько, ровно восемь таких же черных крестов, как и тот, что появился вчера, темнели мрачными, вызывающими украшениями расплывчатой линии ее горизонта. Кресты эти находились очень далеко от предыдущего и располагались вокруг него. Отличий в них заметно не было никаких: все одинаково черные и совершенно не отражавшие свет. Да к тому же еще, судя по всему, и очень холодные. Что же касалось вчерашнего креста, то он все по-прежнему неподвижно висел над поверхностью пустыни. А несчастная, или счастливая девушка так и стояла на месте не шевелясь, прильнув к нему всем телом. Вот только заметно было, что она очень замерзла. Ведь прошедшая ночь, как и любая другая здесь, была невероятно холодной, да и сам крест был не теплее. Однако она не роптала, не отошла от него, не спряталась под согревающей толщей тяжелого песка. Она его очень любила. И никакие силы природы, как казалось, не могли оторвать ее от этого бездушного, жестокого, но бесконечно любимого ею существа. Но неумолимая судьба распорядилась, как это почти всегда и бывает, по-своему.
Не прошло и нескольких минут после рассвета, как девушка, словно бы очнувшись от того полузабытья, в котором пребывала, стала оглядываться по сторонам. А затем и неуверенно посмотрела на крест. После чего робким, непонимающе-удивленным голосом спросила: «А почему ты поднимаешься, милый? Ведь я теперь почти не достаю до тебя». И действительно, ноги девушки стали сначала медленно выпрямляться, потому что до сих пор она стояла едва ли не на коленях, а затем и вовсе оторвались от песка. Она попыталась было дотянуться до верхушки бархана хотя бы на цыпочках, но не смогла. Вот она уже полностью повисла на кресте и вновь, словно бы в недоумении проговорила: «Милый мой, прости, но долго я так не смогу». После чего опять и изо всех сил прижалась к кресту. Однако крест не опускался. Но и не поднимался. Он все по-прежнему висел в воздухе неподвижно. Как оказалось, это сама поверхность пустыни стала медленно, почти незаметно для глаза проседать под ним. Словно бы некая таинственная, но очень могущественная сила не то чтобы вдавливала песок вглубь. Она словно бы убирала из-под него опору. Отчего и песок, и барханы из него состоявшие, стали постепенно осыпаться туда вниз и все сильнее проваливаться.
В самой же пустыне помимо этого странного катаклизма не происходило ничего особенного. Местное светило все так же пылало, ветер дул, а стон терзаемых дневным жаром призраков постепенно стихал. Ведь иную боль невозможно выразить даже стоном. Впрочем, хотя это и могло показаться немного странным, но именно призраки тогда первыми заметили нечто необычное, поскольку ощутили своими бесплотными телами едва уловимые, глубинные движения сыпучего песка. Некоторые из них из-за этого высунули свои полупрозрачные головы на самое пекло и стали оглядываться. Когда же они увидали кресты на горизонте, то уже не смогли более оторвать от них взгляда. Уж слишком велико было их удивление. Сами же кресты почти незаметно, поскольку находились еще очень далеко друг от друга, стали приближаться к кресту, который находился посередине. И поскольку они не парили над поверхностью пустыни, то передвигаясь, сами словно бы смещали эту поверхность по направлению к центру того огромного, идеально-очерченного круга, по дальним краям которого располагались. В результате же всего этого, ровно под центральным крестом и прильнувшей к нему девушкой, начала образовываться огромных размеров глубокая яма.
Девушка смотрела на все происходящее и молчала. Она была удивлена. Призраки, высунувшие из-под песка свои головы, также помалкивали и только лишь время от времени в немом изумлении раскрывали рты. Они никогда не видели здесь ничего подобного. А ведь некоторые из них находились в этой пустыне уже очень давно. Сама же яма тем временем лишь расширялась и углублялась. Впрочем, вширь она не уходила дальше восьми приближавшихся друг к другу крестов. А вот вглубь она проваливалась все больше и дальше. Песок с поверхности, да и с глубинных ее слоев начинал постепенно сваливаться гулко шумящими водопадами туда вниз, оголяя все новых, еще ничего не подозревавших призраков, которые находились чуть выше центра ямы. Призраки эти озирались по сторонам и также, не произнося ни единого слова, в беспредельном изумлении открывали рты. Вот только вниз они отчего-то не соскальзывали вместе с песком. Какая-то неведомая сила не давала им туда упасть. Возможно, такова была их судьба.
Два призрака, один мужского, другой женского пола, которые находились у подножия одного из восьми сходившихся друг к другу крестов, наконец не выдержали и разговорились.
– Я уже тридцать лет тут, – произнес дрожащим голосом женский призрак, – но еще ни разу ничего подобного не видела.
– Тридцать, это не много, – ответил ей мужской призрак. – Я тут уже все семьдесят, но пока даже и на метр вглубь не продвинулся.
– Да, я знаю, – неуверенно проговорила «женщина», – там внизу есть выход. Мне другие призраки рассказывали. Что отсюда есть выход и он там, в самом центре под толщей песка.
– Да, – ответил ей «мужчина», – выход есть. Но он очень глубоко. И пока ты до него доберешься, много времени пройдет.
– Меня зовут Лора, – представилась «женщина», – а вы кто?
– Де Ливьери, – ответил «мужчина». – Впрочем, какое сейчас значение имеют имена. Все равно нам долго тут еще оставаться. Успеем познакомиться.
– Да, конечно, – произнесла «женщина» посмотрев куда-то в сторону. – Но я все равно не понимаю, зачем я здесь. Ведь я никогда не делала ничего плохого. Я всегда приносила людям только добро, как учили меня отец и мать. Да и священник наш меня тоже очень любил. Ведь я, когда еще совсем маленькой была, даже пела в нашем церковном хоре.
– Чушь, – спокойно ответил «мужчина», – твое добро ничего не значит. Ведь ты хотела совсем иного, а поэтому, то что ты делала, было притворством. В рай захотела? – мужчина криво усмехнулся.
– А почему бы не в рай? – тихо проговорила «женщина». Она отчего-то теперь очень сильно погрустнела, и почти невидящим взглядом смотрела на все углубляющуюся впереди нее округлую яму.
– Своей притворной добротой ты здесь никого не обманешь, – фыркнул «мужчина». – Добро только тогда чего-нибудь да стоит, когда идет от сердца. Твои же фарисейские штучки в миру здесь не стоят ничего. Уж сколько я повидал тут таких как ты…
– Сколько? – спросила «женщина» спокойным голосом. Она словно бы действительно сейчас понимала, что «мужчина» прав, да и вообще, что обманывать ей в этом месте было в общем-то некого. Да и бессмысленно. Все видели все насквозь.
– Много, – ответил «мужчина» спокойно. – Уж поверь. Да и сама-то ты разве ничего не замечаешь?
– А что я должна заметить? – спросила «женщина».
– Да то, что ты некрасивая, – «мужчина» опять усмехнулся. – И эдакое-то пугало, которым только людей по ночам в лесу пугать, еще на что-то там претендует, – он покачал головой.
– И только поэтому? – глаза «женщины» округлились.
– Да, – спокойно ответил ей «мужчина». – У тебя душа некрасивая. А значит не будет тебе еще долго покоя. И в мир тебе выйти не скоро. И забвения не видать. Ведь мир по-настоящему велик и прекрасен, и в нем нет места таким как ты. Такое страшилище, – «мужчина» вновь искоса глянул на «женщину», – уж лучше, поверь мне, держать здесь. Так оно всем спокойней будет.