Святая Грусть - Гайдук Николай Викторович 2 стр.


«Давай, давай, – подумал царь, – если делать нечего».

Он отвернулся от окна, поудобнее укладываясь на перине. А Гроза гремела. Гром с ножами и саблями бегал под окошками и в деревьях сада… Они хотели получить солидный выкуп – все другие цари, короли откупались от них, чтобы дворцы не разрушило Грозными Грозами.

И только здесь не уважили почему-то, не боялись.

А дело было в том, что мастера во время строительства заложили под углы дворца зелёные куски нефрита – отвели от жилища смертобойную молнию. Вот почему, засыпая, Царь Грустный I улыбался так беспечно, так блаженно, как могут улыбаться лишь государи.

Глава третья. Бочка мёда с ложкой дёгтя

1

Кто-то шагал по саду. Пригибался – прятался. Тяжёлая туша давила грязь – брызги летели на цветы, на беломраморные скульптурки, окружающие фонтан.

Темнота поглотила фигуру. И почудился в воздухе слабый запах какой-то нечисти.

Небо затихло, только вдалеке время от времени чуть погромыхивало. Дыры в облаках зашивала Молния сверкающими нитками – длинные стежки ложились до самого горизонта.

От мокрой земли – запах моря. Сизым дымом закурились поляны, точно зарастали неземной травой, пахучей до головокружения. На пригорках посмеивались дождевые потоки, сталкиваясь друг с другом, играя в чехарду и кувыркаясь в темноте оврагов.

Серебряною цепью зазвенел ручей, роняя звенья с крутизны обрыва… На вершине угловатой башни обозначился остроносенький месяц, окутанный шафрановым пухом – стоял куренком на одной ноге, звездную россыпь доклёвывал.

Царские люди за работу взялись.

Шепотки шелестели в саду:

Осторожнее, дерево не поломай.

Не катите бочку на меня.

Смех под сурдинку. И вновь шепотки:

Кому ты нужен? Такую бочку мёду на тебя катить.

Ой, да чтоб…

Тихо, сказано!

Ногу отдавили, окаянные!

Разбудишь царя, так он тебе отдавит кое-что ещё!

Давай сюда, подкатывай.

Отлично. Открывайте.

В саду запахло медом – раскрытые бочки стояли под окнами царской опочивальни. Царь любил медовую грозу, разлитую в весеннем воздухе.

Увесистые капли в тишине долбили – звонко, чётко. Словно кто-то чётки во мгле перебирал… Запах мёда усиливался…

Из-за кремлёвской белозубой стены вскоре послышался дребезжащий звук пчелиного крыла – трудяга потянулась на медовый цветочный дух.

За деревьями тень промелькнула. Мухобойщик-Мухогробщик появился. Не отличил спросонья муху от пчелы. Размахнулся и тогда только сообразил… Но удержаться уже не смог… Удар получился неловкий. Пчела сковырнулась, упала на спинку и зажужжала в лужице – вода подкипала под крылышками. Мухобойщик-Мухогробщик помог ей подняться и улететь.

И снова тихо. Древний этот Кремль всё ещё – Дремль. Царский сад мерцает бриллиантовыми гроздьями и жемчужными ожерельями. Серые тени, как мыши, ползут по земле. Котёнком ручеек в саду мурлычет, крутит хвостом среди каменьев.

Запах меда ширится, пьянит.

И вдруг…

«Да что такое? – Мухобойщик-Мухогробщик поморщился. – Показалось? Нет ли? Надо скорее уходить отсюда, а то ещё скажут, что это я в саду испортил воздух!»

Дождевая капля с ветки соскочила – прямо на нос Мухогробщика. Хотел рукавом утереть, но вспомнил о дворцовых приличиях. Шёлковый платочек достал – подарочек любимой крали, пахнущий дамскими прелестями. После этого платка воздух в саду опять представился медовым.

«Значит, показалось!» – подумал Мухогробщик, успокаиваясь.

Однако время шло и дух какой-то нечисти всё крепче, всё гуще примешивался к чистейшему благоуханию.

У царя появилась тревога во сне. Тупым концом иглы потыкала по сердцу, перевернулась и ужалила горячим острием, будто пчела залетела в раскрытое окно опочивальни.

Отрывая голову от подушки, Царь Государьевич перекрестился на животрепещущее золото огня – лампадка освещала иконостас в углу. На паркете шевелились тени. Рогатый месяц в тучах за окошком скалился – белые зазубрины точили крону яблони. Хрустели ветки в сырости, в туманах сада. А временами кто-то из темноты сыто похрюкивал.

2

В небольшой караульной избе потрескивает камелёк, оранжевые блики бегают по стенам, потолку. Вода закипает в серебристой посудине.

Кто-то постоял возле окна, посмотрел на камелёк, покосился на лестницу – возле стены. Перекладина скрипнула и чуть не обломилась под копытом – на тёмной ступеньке лестницы проступила белёсая чёрточка.

Забравшись наверх, этот самый «Кто-то» насыпал в трубу сатанинского порошка. И через несколько мгновений чёрное облако рвануло наружу, распирая жестяное жерло, сверху которого находился дымник, увенчанный узорным жестяным петухом.

Мертвечиной завоняло из трубы. «Кто-то» постоял, понюхал, довольно похрюкивая. И вдруг увидел петуха. И так перепугался почему-то – едва не рухнул с крыши. Обхватив трубу передними копытами, «Кто-то» сильно зажмурил поросячьи глазки – думал, что петух закукарекает.

Но петух помалкивал, сверкая дождевыми каплями на железной голове – словно живые глаза там сердито помигивали.

Успокоившись, «Кто-то» осмелел и протянул копыто – сдёрнул жестяного петуха. Башку ему скрутил, остервенело скомкал всю фигурку и забросил куда подальше – в тёмные кусты.

Этот проклятый петух помешал, и работа на крыше осталась неоконченной. «Кто-то» напрочь забыл, что в кармане есть ещё порошок. И это спасло двух людей, находящихся в караульной избе.

Там начались удивительные превращения.

Вдруг большой усатый таракан появился – пришёл на огонёк камелька. Деловито и нахально таракан поднялся по высокой дубовой ножке, потыкал усами по краю стола, забрался на широкую поверхность, поцарапанную и порубленную кинжалами, пиками. Пахло вкусно, только пусто было. Две-три скудные крошки остались от солдатского ужина. Зато впереди заблестела капля вина – целое пьяное озеро. Таракан хлебнул винца и ошалел. Приподнимаясь на задних лапках, он стал кренделя выделывать на середине столешницы, такие ловкие, такие шустрые, будто раньше он с бродячим цирком страну обошел. Но и это ещё не все. Таракан вдруг начал разговаривать, паясничать и даже песню попытался затянуть. И, в конце концов, разбудил начальника дворцовой охраны. А этого не надо было делать. «Кто-то» не хотел, чтоб так случилось. Но всего нельзя предусмотреть.

– Охра! – закричал Таракан, потешаясь. – Смотри в оба! Смотри в оба, кривоглазая бестия!

Сатанинский порошок, насыпанный в трубу, распространял по караульной избе голубоватый и зеленоватый ядовитый дымок.

Начальник дворцовой охраны уже задыхался… И вдруг – этот голос дошёл до сознания… Начальник содрогнулся. Выпрямил багровый бычиный загривок, надломленный одурью.

Встал. Пошатнулся. В ухе почесал. Двери в соседнюю комнату были закрыты – там находился дежурный солдат. А здесь – никого, тишина.

– Кто сказал «смотри в оба»? – пробормотал начальник, потягиваясь.

Укрываясь за пустой бутылкой, таракан опять хлебнул винца и закричал:

– Смотри в оба, это я тебе, царь, говорю!

«О Господи! Не может быть! – Одноглазый Охран Охранович зевнул и, разминая кости, прошёлся по караульной избе. – Что за чертовщина? Мне в оба смотреть даже царь не прикажет!»

3

За перевалами живёт воинственное племя – дурохамцы. Точней сказать, два племени – Дураки и Хамы. Давно уже они между собою породнились, но всё равно воюют внутри своих земель, а иногда походами идут на приступы соседних владений. И, конечно, эти дурохамцы не могли не позарится на чудную страну Святая Грусть – кусок больно лакомый.

Правый глаз Охрана Охрановича в бою остался – за правое дело сбежал со щеки. Уцелевшее сиротливое око было похоже на прохладный камень «тигровый глаз» и придавало облику старого воина нечто тигриное, пугающее, хотя по характеру он – мягче воска бывает. Только дурохамцам поблажки не даёт.

Для краткости Охран Охранович зовётся – Охра. Усатое скуластое лицо, задубелое в походах и сражениях, кожа цвета жжёной охры – подтверждение прозвищу.

Надо сказать, что Охра очень ревниво относился к тем, у кого усы длинней, чем у него. «Усы и борода – кто бы что ни говорил – одно из главных мужских достоинств!» В этом Охра был убеждён. И потому сейчас, заметив таракана, Охра не на шутку осерчал.

«Прусаков… усаков развелось тут!» – подумал он, доставая из-за пояса кремнёвый пистолет, заряженный бездымным и беззвучным порохом; секретное изобретение для охраны.

Раздался тихий сухой щёлчок и Таракан упал, сраженный меткой пулей – остатки усов разлетелись по-над столом. В тёмном бревне обозначилась круглая светлая дырка – от пули.

Спрятав оружие, Охран Охранович вздохнул:

– И за что только наш Мухогробщик получает огромное жалованье? Давно пора бездельника уволить. – Он помолчал, принюхиваясь. – Что за чертовщина? Кто испортил воздух в караулке? Эй ты, служивый!..

Начальник пинком распахнул дверь в соседнюю комнату.

Солдата звали Ростислав (Ростиславненький, мама звала). Вытягиваясь во фронт, служивый отчеканил:

Никак нет-с!

Охран Охранович побагровел.

Что ты хочешь сказать?

Я молчу-с!

Нет, ты хочешь сказать, что это я испортил…

Никак нет-с!

Ну, хватит. Заладил… – Начальник поморщился. – А что это за дым у камелька?

В трубу что-то насыпалось и это… пахнет. Я даже двери приоткрыл. Пусть проветрится, думаю.

Твоё дело не думать, а исполнять.

Так точно! Что изволите?

Надо пойти посты проверить.

Будет исполнено!

Подожди. Экий ты шустрый. Как таракан. Я сам посты проверю. Я говорю, что перед этим надо чайку попить.

Дело говорите. Медочку принести?

– Догадливый ты, паря. Ну, давай. Одна нога здесь, а другая в саду!

Ростислав – перед тем как начальник потревожил его «зеркало» делал из своего сапога. Так старался, так драил сапог, будто собирался бриться перед ним.

Теперь же, откинув сапожную щетку, солдат поспешно взял под козырёк, только забыл, что на руке – сапог.

Усы начальника затрепетали от хохота.

Проснись, тетеря!

Есть проснуться! – Надраенный правый сапог остался блестеть у порога, а левый – засверкал, закопытил за стеной караульной избы. Ростислав бежал по саду, спотыкался на камнях, пробуксовывал на чернозёмном дымном киселе.

Начальник взял с подноса осьмигранную кружку, налил кипятку. Усами подёргал, причмокивая и уже предвкушая медовую блажь.

Но солдат почему-то вернулся быстрее обыкновенного. Дверь за спиной широко распахнулась – аж затылок у Охры ветерком обдало.

– Ви… новат, – пролепетал побледневший парень.

«Тигровый глаз» охранника метнулся в темноту за двери.

Что случилось?

Бе… бе…

Короче! – рассвирепел начальник. – Что ты блеешь, как баран на новые ворота?!

Бе… беда, ваше бродие! Там в каждой бочке меда… по ложке дегтя!

От изумления Охран Охранович усы уронил в кипяток. Осьмигранная кружка в руке заплясала, кидаясь каплями.

– Ох, мать вашу дёгтем! – Он подскочил, ошпаренный. Кружка расплескалась в воздухе, ударилась об пол – разлетелись крупные куски заморского фарфора, похожего на рафинад.

В тишине за стеною почудилось хрюканье. Охран Охранович палец поднял к потолку – достал до матицы.

– Ты слышал?

Так точно-с! – Ростислав глядел на указательный перст начальника.

Значит, проворонил? Пропустил нечистого?

Не может быть!

А кто же это хрюкает?

Солдат подумал, продолжая преданно пялиться наверх.

Доедала, наверно? – сказал неуверенно.

Какой тебе… надоедала?

Ну, который недавно пришёл во дворец. Доедалой работает при царском столе. Иногда он в поросёнка превращается. Я видел. Как нажрётся, так…

Что ты плетёшь?

– Ей-богу! Хоть под присягой могу подтвердить!

Красная жжёная охра на скулах начальника заметно побелела. Стоячие усы обвяли – сделались похожими на крылья подбитой птицы.

Однако через несколько мгновений «тигровый глаз» уже горел тигриною отвагой и решимостью – прожигал сырые сумерки предутреннего сада.

– Я поросёнка этого найду! – сам себе пообещал охранник, внимательно заглядывая под кусты и деревья. – А это что? Петух? Железный? Странно. Как он сюда прилетел?

Глава четвёртая. Над широкою хрустальною волной

1

Робкий розовый лучик – наподобие птенчика – полетел с востока через тайгу, через моря, через поля. И вдруг застрял, зажатый огромными скалами на перевале. Набежавший ветер чуть подтолкнул его. Лучик расправил крылья, осмелел, вырываясь на волю, и даже стал какую-то песню щебетать, пролетая сквозь туманы, скирдами стоящие на берегах, на полянах.

Вслед за первым лучом стриганул в небеса и второй, и третий…

С каждой секундой светало Святогрустное Царство – необъятное, дивное. Сёла и деревни просыпались. Пробуждались гардарики – так в этом царстве когда-то называлась города. И пройдёт совсем немного времени, когда весёлое и дерзкое племя дурохамцев нагрянет сюда, и устроит…

А впрочем, не стоит, не стоит вперёд забегать.

2

Царь-Город посветлел. Колокольни в небесах раззолотились. И переулки, и улицы и площади – всё кругом оголосилось.

Кто-то радостно воскликнул:

Доброе утречко, Устя! Пришёл?

Доброе, доброе…

Как ночевалось в полях?

– Красота!

Устя Оглашенный – юродивый старик. Ходит по стране, чего-то ищет. В Царь-Город заворачивает время от времени. За плечами Оглашенного – гармошка с дыркою на ситцевых мехах. Говорят, когда Устя начинает играть, из дырки этой, как из скворечника, вылетают птицы – волшебные Сирины и Алконосты.

Два старика остановились – борода к бороде. Оба глуховатые, кричат:

Казнить как будто сёдня будут?

Ой, навряд ли, кум!

Пошто?

Царь больно мягкий. Нам потверже надо бы. А то мы совсем распоясаемся!

Нет, моя опоясочка туго затянута!

На другом конце площади – другой разговор.

Будут казнить, только не седня. Палача поджидают.

Какого?.. Дурохамца, что ль?

Нет, заморыша этого… Топтар Обездаглаевич-Ибн-Обуглы. А может быть, ё… об углы?

Рядом – баба в нарядном платке.

Мужики, не лайтесь!

Кто? Марфуша, Бог с тобой! У палача такое имя с отчеством.

Ты меня за дуру не держи!

– Да у меня и руки-то в карманах. Буду я хватать тебя, ага. Размечталась.

Вокруг захохотали. Смущенная баба исчезла в толпе. Угловое окошко открылось в белокаменных царских палатах. Кто-то глазастый сразу приметил:

Ребяты! Царь у окошка стоит!

Волнуется, батюшка.

Известное дело… Тут, бывалоча, куренку башку срубить, сварить похлебку – и то переживаешь, сердцем маисся. А ежли человеку? Он хоть и разбойник, а всё ж таки человек.

Верно глаголешь.

– Ага… Дурохамцы да захребетники будут нам пакости строить, а мы их будем по головке гладить! Слюнтяи! Рубить надо! Секир башка и всё тут… Мягкий царь, беда.

Голоса отдалились, пропали в переулках. Где-то подковы постреливали по сырому булыжнику – повозка через площадь прокатилась.

Оглашенный Устя гармонику поправил за плечом. Серебристую бороду расчёсал костяным гребешком, приговаривая, будто вычесывая горькие слова из кудрявой кудели:

– Эх, сынки зелёные! Как не понимаете? Если царь своим народам станет головы казнить без сожаленья, да без сомненья – голов народных не напасесся на такого царя. «Мягкий», говорите? Будет вам когда-нибудь и твёрдый. Слезами не размочите твердого того. Попомните.

2

Утренняя Башня – камень, розовый кварцит. Воздух на рассвете розовеет кругом Башни, пересыпается огневыми пылинками. Башня смотрит на восток большими Царскими часами. На циферблате семнадцать частей. Он потихоньку вращается. Неподвижный золотой «луч солнца», прикрепленный вверху циферблата, – часовая стрелка.

Царь Грустный I замер у раскрытого окна. Задумчиво смотрит на красновато-пепельную тень, откинутую башней наискосок через площадь. Старается не думать, но… Тень похожа на рубаху палача. А сырой булыжник вдалеке сверкает пролитой кровушкой.

Назад Дальше