– Разве знания – не общее достояние всех нефилимов? Мы сражаемся с одними теми же демонами. Разве справедливо, если у одной ветви нефилимов будет преимущество перед другой?
– Может быть, и справедливо, – сказала Саманта Ларкспир, женская половина Центурионов-близнецов, с которыми Эмма познакомилась накануне. Ее брата звали Дейн. У них были узкие, хищные, как у борзых, лица, бледная кожа и прямые темные волосы. – Не все обучены пользоваться любым оружием, а оружие, с которым не умеют обращаться, все равно что потеряно.
– Но ведь можно научиться, – вставил Марк.
– Тогда, возможно, однажды вы поступите в Схоломант и вас обучат, – ответила Центурион из Мумбая. Ее звали Дивья Джоши.
– Вряд ли в Схоломант примут того, в ком течет кровь фей, – заметила Зара.
– Конклав погряз в предрассудках, – сказал Диего. – Это действительно так.
– Мне не нравится слово «предрассудки», – возразила Зара. – Это всего лишь здоровый традиционализм. Они стремятся восстановить границы между обитателями Нижнего мира и Сумеречными охотниками. Смешение приведет к хаосу.
– Я хочу сказать, вы только посмотрите на Алека Лайтвуда и Магнуса Бейна, – размахивая вилкой, заявила Саманта. – Все в курсе, что Магнус пользуется своим влиянием на Лайтвудов, чтобы заставить Инквизитора снять нижнемирцев с крючка. Даже если речь идет об убийстве.
– Магнус никогда бы такого не сделал, – сказала Эмма. Она перестала есть, хотя, когда они сели за стол, умирала от голода.
– И Инквизитор не рассматривает обвинения, предъявленные обитателям Нижнего мира, только Сумеречным охотникам, – добавил Джулиан. – Роберт Лайтвуд не мог бы «снять нижнемирцев с крючка», даже если бы захотел.
– Да какая разница, – отмахнулась Джессика Босжур, Центурион. Она говорила с легким французским акцентом. Все ее пальцы были унизаны кольцами. – Союз Сумеречных охотников и Нижнего мира все равно скоро разгонят.
– Никто его не разгонит, – отрезала Кристина, поджав губы. – Это всего лишь слух.
– Кстати говоря, о слухах, – заявила Саманта, – я слышала, что Бейн приворожил Алека Лайтвуда заклятьем. – Ее глаза блестели, словно она никак не могла решить, нравится ей это или же кажется отвратительным.
– Это неправда, – произнесла Эмма с отчаянно колотящимся сердцем. – Это вранье.
Мануэль в ответ на это поднял бровь. Дейн рассмеялся.
– В таком случае, интересно, что будет, когда эффект заклинания рассеется, – сказал он. – Если Инквизитор перестанет быть таким дружелюбным… плохие новости для нижнемирцев.
Тай был в шоке, и Эмма не могла его в этом упрекнуть. Кажется, все до единого из кружка Зары плевать хотели на факты.
– Вы что, не слышали Джулиана? – сказала она. – Инквизитор не занимается нарушениями Соглашений обитателями Нижнего мира. Он не…
Ливви положила руку ей на запястье.
– Мы все здесь сторонники Соглашений, – сказал Мануэль, откидываясь на спинку стула.
– Соглашения были неплохой мыслью, – возразила Зара. – Но всякий клинок нуждается в заточке. Соглашения нуждаются в пересмотре. К примеру, следует урегулировать деятельность колдунов. Они слишком сильны – и слишком независимы. Мой отец планирует внести в Совет предложение о введении реестра колдунов. Каждый колдун обязан сдать данные о себе Конклаву, чтобы его отслеживали. Если эта модель покажет себя успешной, ее распространят на всех обитателей Нижнего мира. Нельзя допустить, чтобы они бегали повсюду на воле, а мы даже подвергнуть учету их не могли. Вы только посмотрите на случай Малкольма Фейда.
– Зара, ты несешь чушь, – сказал Джон Картрайт – один из Центурионов постарше; Эмма дала бы ему года двадцать два, как Джейсу и Клэри. Кроме того, что у него есть девушка по имени Марисоль, ей ничего о нем не вспомнилось. – Боишься перемен, словно дряхлый член Совета.
– Согласен, – вставил Раджан. – Мы студенты и бойцы, а не законотворцы. Чем бы твой отец не занимался, к Схоломанту это отношения не имеет.
– Но это же просто реестр… – вознегодовала Зара.
– Я что, один тут читал «Людей Икс» и понимаю, почему это плохая идея? – спросил Кит. Эмма понятия не имела, когда он успел вновь материализоваться, но он успел, и как раз лениво наматывал спагетти на вилку.
Зара нахмурилась, но тут же просияла.
– Ты Кит Эрондейл, – произнесла она. – Потерянный Эрондейл.
– Понятия не имел, что меня теряли, – сказал Кит. – Никогда потерянным себя не чувствовал.
– Должно быть, сильное впечатление – вдруг узнать, что ты Эрондейл, – сказала Зара. Эмма сдержалась и не стала указывать ей, что, если ты мало что знаешь о Сумеречных охотниках, то узнать, что ты Эрондейл – это все равно что узнать, что ты какая-то редкая улитка. – Я однажды видела Джейса Эрондейла.
Зара выжидающе огляделась.
– Ничего себе, – сказал Кит. Он и правда Эрондейл, подумала Эмма. Кит умудрился уместить в каких-то два слова достойную Джейса концентрацию безразличия и сарказма.
– Держу пари, ты ждешь не дождешься, когда попадешь в Академию, – продолжила Зара. – Поскольку ты Эрондейл, ты совершенно точно добьешься потрясающих успехов. Могу замолвить за тебя словечко.
Кит промолчал. Диана прочистила горло.
– Зара, Диего, какие у вас планы на завтра? Может ли Институт вам как-то помочь?
– Раз уж вы об этом заговорили, – сказала Зара, – было бы очень здорово…
Все, и даже Кит, с интересом подались вперед.
– …если, пока нас не будет, вы постирали бы нам одежду. От морской воды она быстро портится, не правда ли?
Ночь накрыла Институт внезапно, как тени в пустыне, но, несмотря на доносившийся из окна шум прибоя, Кристина не могла уснуть.
Ее терзали мысли о доме. О матери, о кузинах. Лучшие – прошедшие – дни, проведенные с Диего и Хайме. Она вспомнила, как однажды в выходные они выслеживали демона в полуразрушенном городе-призраке Герреро-Вьехо. Вокруг был похожий на сон пейзаж: полузатонувшие дома, заросли сорняков, здания, стены которых давным-давно выцвели от воды. Она лежала вместе с Хайме на камне под небом, усыпанным мириадами звезд, и они рассказывали друг другу, о чем мечтают больше всего на свете: Кристина – положить конец Холодному миру; Хайме – вернуть доброе имя своей семье.
Кристина в изнеможении выбралась из кровати и пошла вниз, освещая себе путь только колдовским огнем. На лестнице было темно и тихо, из задней двери Института Кристина вышла почти бесшумно.
Маленькая земляная площадка, на которой стояла машина, была залита лунным светом. За ней виднелся сад, над песками пустыни нелепо белели мраморные статуи.
Кристина вдруг особенно остро почувствовала, как скучает по маминому розовому саду, как ей не хватает аромата цветов, который слаще запаха пустынного шалфея, и матери, расхаживавшей между аккуратными клумбами. Кристина шутила, что матери, должно быть, помогает какой-то колдун, ведь розы у нее цветут даже в самое жаркое лето.
Она отошла подальше от дома, к рядам калифорнийской вишни и ольхи. Подойдя поближе, она заметила тень и замерла, сообразив, что безоружна. Дура! – подумала она. Пустыня полна опасностей, и далеко не только сверхъестественных. Пуме нет никакой разницы, простец ты или нефилим.
Это оказалась не пума. Тень приблизилась; Кристина напряглась, затем расслабилась. Это был Марк.
Его волосы в лунном свете казались серебристо-белыми; из подвернутых джинсов торчали босые ноги. Когда он ее увидел, на его лице отразилось изумление; затем он без колебаний подошел к Кристине и коснулся ее щеки.
– Ты мне чудишься? – спросил он. – Я думал о тебе, и вот ты здесь.
Это было так похоже на Марка – честно говорить о своих чувствах. Фэйри не могут лгать, подумала она, а он вырос среди фэйри, и научился говорить о любви и любовных утехах у Кьерана, который был горд и высокомерен, но всегда правдив. Фэйри, в отличие от людей, не считали честность признаком слабости и уязвимости.
Это придало Кристине храбрости.
– Я тоже о тебе думала.
Марк легонько, будто перышком, провел большим пальцем по ее скуле. Его теплая ладонь гладила ее щеку.
– О чем именно?
– О твоем лице, когда Зара с приятелями говорили за ужином об обитателях Нижнего мира. О твоей боли…
Он невесело рассмеялся.
– Этого следовало ожидать. Будь я среди Сумеречных охотников последние пять лет, я бы, разумеется, уже привык к таким разговорам.
– Из-за Холодного мира.
Он кивнул.
– Когда правительство принимает подобное решение, оно придает смелости тем, кто и так чувствует предубеждение. И они начинают говорить вслух о своих тайных, полных ненависти мыслях. Они уверены, что им просто хватает смелости произнести то, о чем все и так думают.
– Марк…
– Зара считает, что меня нужно ненавидеть, – сказал Марк и его глаза потемнели. – Я уверен, что ее отец – один из тех, кто требует оставить Хелен в заточении на острове Врангеля.
– Она вернется, – заверила его Кристина. – Теперь, когда ты снова дома и так храбро сражался на стороне Сумеречных охотников, они обязательно ее отпустят.
Марк покачал головой и только сказал:
– Мне жаль насчет Диего.
Кристина накрыла его ладонь своей, коснувшись его легких и прохладных, как ивовые ветви, пальцев. Ей вдруг захотелось прикасаться к нему снова и снова, узнать, какова его кожа на ощупь под рубашкой, коснуться его гладкого подбородка – он никогда не брился, ему это было и не нужно.
– Нет, – сказала она. – На самом деле тебе не жаль. Так ведь?
– Кристина, – беспомощно выдохнул Марк. – Можно мне?..
Кристина покачала головой. Если бы она позволила ему спросить, она не сумела бы отказать.
– Нам нельзя, – сказала она. – Эмма.
– Ты же знаешь, что это не по-настоящему, – сказал Марк. – Я люблю Эмму, но не в этом смысле.
– Но то, что она делает, важно. – Кристина отстранилась от Марка. – Джулиан должен в это верить.
Марк посмотрел на нее озадаченно, и Кристина вспомнила: Марк не знает. Ни о проклятии, ни о том, что Джулиан любит Эмму, ни о том, что Эмма любит его.
– Все должны в это верить. И к тому же, – поспешно прибавила она, – есть же еще и Кьеран. У вас с ним все только что закончилось. А у меня все только что закончилось с Диего.
Марка это как будто озадачило еще больше. Наверное, предположила Кристина, фэйри не переняли у людей обычай давать друг другу время – и пространство, – чтобы пережить разрыв отношений.
Возможно, это глупо. Может быть, любовь есть любовь, и следует хвататься за нее, как только встретишь. Ее тело отчаянно приказывало ей заткнуться: Кристине хотелось заключить Марка в объятия, держать его так же, как он держал ее, чувствовать его дыхание, чувствовать, как его грудь касается ее груди.
Что-то эхом отозвалось во тьме. Это было похоже на хруст ломающейся гигантской ветки, за которым последовал шум, как будто что-то волокли. Кристина резко обернулась и потянулась за ножом-бабочкой. Но тот остался внутри, на столике у кровати.
– Думаешь, это ночной патруль Центурионов? – шепнула она Марку.
Тот, прищурившись, тоже всматривался в темноту.
– Нет. Этот шум издал не человек. – Он вынул из ножен два клинка серафимов и вложил один ей в руку. – И не животное.
Ощущение клинка в руке было для Кристины привычным, его тяжесть действовала успокаивающе. Краткая пауза, чтобы нанести руну ночного видения, и она последовала за Марком в глубь ночи, укрывшей пустыню.
Кит приоткрыл дверь спальни и выглянул наружу.
В коридоре не было ни души. Ни Тая на полу за дверью, сидящего с книжкой или лежащего на полу в наушниках. Ни света из-под других дверей. Лишь тусклое сияние белых огоньков, рядами бежавших по потолку.
Пока Кит крался по замершему зданию и отпирал входную дверь Института, он все время был готов к тому, что вот-вот сработает сигнализация – какой-нибудь визгливый свисток или внезапная вспышка света. Но ничего подобного не случилось: лишь звук тяжелой двери, которая, скрипнув, отворилась и захлопнулась у него за спиной.
Он оказался снаружи, на верхней площадке лестницы, которая вела к утоптанной траве перед Институтом и дальше, к морю, залитому в лунном свете – черному и серебряному, с белой полосой, пересекавшей воду, как рубленая рана.
Здесь очень красиво, – подумал Кит, забросив вещмешок через плечо. – Но не настолько, чтобы остаться. Нельзя продавать свободу за вид на пляж.
Он принялся спускаться по лестнице. Нога коснулась первой ступеньки – и вылетела из-под него, а сам Кит опрокинулся на спину. Вещмешок взмыл в воздух. Чья-то рука держала его за плечо, и крепко; Кит вывернулся, едва не полетев кубарем по ступеням, и вырвал руку, столкнувшись с чем-то твердым. Кто-то придушенно зарычал – едва различимая фигура, еще одна тень среди теней, нависла над ним, загородив луну.
Секундой позже они падали уже вдвоем – Кит с грохотом упал на спину, темная тень рухнула сверху. Он почувствовал, как в него врезались острые колени и локти, а секундой позже вспыхнул огонек: идиотский камушек из тех, что они тут называют колдовскими огнями.
– Кит, – раздался голос у него над головой. Голос Тиберия. – Прекрати пихаться!
Тай отбросил с лица темные волосы. Он сидел на Ките, упираясь коленями в солнечное сплетение, поэтому дышать было не так-то просто, и был одет во все черное, как обычно одевались Сумеречные охотники, отправляясь на битву. Только руки и лицо у него были открыты и казались в темноте неестественно светлыми.
– Ты пытался сбежать? – спросил он.
– Я хотел прогуляться, – соврал Кит.
– Нет, ты врешь, – ответил Тай, мрачно глядя на вещмешок. – Ты пытался сбежать.
Кит вздохнул и со стуком откинул голову назад.
– Какая тебе разница, что я делаю?
– Я Сумеречный охотник. Мы помогаем людям.
– Теперь ты врешь, – убежденно заявил Кит.
Тай улыбнулся. Это была искренняя улыбка, из тех, что мгновенно озаряют лицо, и Киту вспомнилась их первая встреча. Тогда Тай на нем не сидел – он приставил кинжал Киту к горлу.
Кит смотрел на него, забыв про кинжал, и думал: Он прекрасен.
Прекрасен, как все Сумеречные охотники, как был прекрасен лунный свет, отражающийся в кромке разбитого стекла: восхитителен и смертельно опасен. Прекрасное и жестокое, жестокое, как могут быть жестоки люди, абсолютно уверенные в собственной правоте.
– Ты мне нужен, – сказал Тай. – Возможно, это тебя удивит.
– Удивило, – согласился Кит. Интересно, подумал он, прибежит кто-нибудь сюда со всех ног или нет. Ни приближающихся шагов, ни голосов он не слышал.
– Что случилось с ночным патрулем? – спросил он.
– Они, наверное, примерно в километре отсюда, – сказал Тай. – Пытаются помешать демонам приблизиться к Институту, а вовсе не тебе – выбраться. Так хочешь узнать, зачем ты мне нужен, или нет?
Киту невольно стало любопытно. Он приподнялся на локтях и кивнул. Тай сидел на нем так же непринужденно, как если бы Кит был диваном, но его пальцы – длинные, быстрые пальцы (Кит помнил, как искусно они обращались с ножом) – зависли над оружейным ремнем.
– Ты преступник, – сообщил Тай. – Твой отец был мошенником, а ты хотел быть как он. Твой вещмешок, скорее всего, полон вещей, которые ты украл из Института.
– Это… – начал Кит и осекся, когда Тай протянул руку, расстегнул молнию на мешке и принялся рассматривать освещенные луной кинжалы, шкатулки, ножны, канделябры и все остальное, что Кит успел украсть. – …возможно, – закончил он фразу. – Но все равно, тебе-то какое дело? Ничего твоего там нет.
– Я хочу расследовать преступления, – сказал Тай. – Стать детективом. Но всем тут на это плевать.
– Разве вы не поймали убийцу вот буквально только что?
– Малкольм оставил записку, – убитым голосом возразил Тай, словно был разочарован тем, что Малкольм своим признанием испортил все расследование. – А потом он во всем признался.