Ой умный, я умный, вот умный так… Хрябс! Одноглазый вкатился в спасительную нору, сметая меня на своём пути.
— Во, ничего себе поели манны, — прокряхтел он, потирая ушибленные места. — Болтун где?
Осторожно вытащив голову из-под укрытия, я восхищенно полюбовался совершенным гибким телом неслыша, старательно прижимавшего кого-то лапой к земле, оценил яркий изумрудный блеск его пылающих глаз, посмотрел на ясное небо, с наслаждением вдохнул пряный аромат манны и толкнул Одноглазого ногой.
— Смотри-ка, — обратился я к нему, — Вон там под лапой неслыша кто-то трепыхается, видишь? Это ведь Болтун, да?
— Угу, — подтвердил Одноглазый.
— Вот людям чужая слава покоя не даёт, — возмутился я, — Стоило мне неслыша надрать, так и этот туда же за подвигами полез.
— Распустил ты его, — согласился учитель.
Тем временем, наученный мной демон не спешил отпускать новую добычу. Поелозив Болтуном по земле, он сжал свои когтистые пальцы в кулак и потащил визжащего торопыгу в пасть.
— Мать его, — только и оставалось ругнуться мне.
Выкатившись из щели, я вскочил на ноги, пробежал несколько шагов и, взлетев круто вверх, понёсся прямо к ненавистному, пылающему огнём, громадному глазу неслыша.
— Потухни колдовское пламя! — проорал я и с размаху воткнул кинжал прямо в центр зеленого зрачка.
Демон оглушительно взвыл, отбросил в сторону Болтуна и, ярко замерцав, исчез без следа. Торопыга же, несколько раз перевернувшись в воздухе, грохнулся о землю, ойкнул, крякнул, засунул зажатый в кулаке кусок манны в рот и затих. Ничего, доспехи, спасибо предкам, крепкие, да и не с такой высоты падать уже приходилось. Выживет. Кинжал, правда, жалко.
— … мать его, мать его, мать его… — только и мог повторять я, наблюдая, как неслыш тщательно пережёвывает Болтуна.
Во-первых, ну не люблю я летать, не люблю. Могу, но не люблю. Пролетишь совсем чуть-чуть, а потом весь день тошнит и всё тело ломит, как будто соль счастья всю ночь сосал. И потом, могу летать. Да, могу, но не вверх. Я ж не птица какая, чтобы вверх летать. Могу только по прямой и низенько над самой землёй. Ну, там, прыгнул через расщелину, но не допрыгнул. Для таких случаев. Только. Вот.
Ну, чего вылупились?
Хорошо, хорошо! Я вообще не умею летать. Не умею! Ну, так что же теперь и помечтать нельзя?
Во-вторых. Кинжалом в глаз неслышу. Ха-ха! У него же там что? Тонкая кожа прозрачная что ли? У него же в глазу огонь зеленый бушует. Какая кожа! Всё сгорит в один момент. Хрусталь у него там горный, да не простой, а заговорённый. А я кинжалом бац, да? А вдруг бы хрусталь как лопнул, да огонь весь на меня как выплеснулся бы? Кто бы это сейчас вам рассказывал? Болтун, наверное, да? И Болтун бы не рассказывал, потому как неслыш его ни почем бы не бросил, а если бы и бросил, то бедолага с такой высоты так бы навернулся, что и… в общем он и при жизни то шлема не носил, а тут и подавно бы шею свернул. Мда.
Да и кинжала у меня никакого нет. Уже второй год ращу его ращу, а он всё… Ну да ладно. О чем это я? Нет! Вот, все-таки, поймаю того стервеца, что мне по ночам на грядке кинжал подрезает — мало гадёнышу не покажется! Итак… Сижу, качаюсь, бормочу:
— …мать его, мать его, мать его…
Одноглазый же, зараза, вместо того, чтобы всплакнуть или пожелать Болтуну скорейшего перерождения, например, в грыжу, всего лишь траурно поковырялся в носу и задумчиво пробубнил:
— Я вот чего никак не пойму. Зачем это неслыш его жует? В Болтуне же ничего нет. Голова да доспехи. В голове пусто, а под доспехами кишки одни. Да и вообще, зачем эта громадина людей ест? У нас в Семье и народу-то столько не будет, чтоб ее прокормить. Прикинь, я бы сейчас стал тараканов ловить и так же жевать их. Лучше уж сразу глотать, да? Хоть какая-то сытость. — Одноглазый вдруг замолчал и неожиданно пихнул меня в бок. — Эй, Скок, да очнись ты. Переродится он, Не человеком, конечно, больно глупый был, но вот букой, например, букой-говоруном очень даже может быть. Не он первый не он и…
— Соль счастья, — медленно проговорил я, — Болтун должен был мне три куска соли счастья. По-моему, Одноглазый, это возмутительно. Как он вообще мог пойти с нами, рисковать собой, и в итоге погибнуть? Все что угодно, только бы не отдать мне мою соль счастья. Слов нет. Болтун, друг детства и так меня подставил.
— Три куска соли счастья? — удивленно протянул Одноглазый, — Подумаешь. Не сегодня, так завтра найдешь свою соль. Невелика потеря, было бы из-за чего убиваться. Полазишь по горам, посмотришь туда-сюда. Иногда ведь попадается. В крайнем случае выклянчишь или выменяешь у кого-нибудь.
— Ай, "не сегодня — завтра"… — отмахнулся я от Одноглазого, — В том то все и дело, что мне надо сегодня.
— Зачем?
Я тяжело вздохнул и ничего не ответил. Слишком много надо было бы объяснять.
Одноглазый поерзал, похлюпал носом, дожидаясь ответа, не дождался и занудил:
— Какие темные боги дернули тебя взять с собой Болтуна, Скок? Клянусь усами Старика, я чувствовал, что все будет хуже некуда. Я отговаривал тебя, Скок. А Болтуна даже пнул. Но ты не послушал меня и вот результат.
Говорить или нет? Вот в чем вопрос. Обидится, наверное, когда узнает. Я тяжело вздохнул и вытянулся прямо на камнях:
— Утром Болтун сказал мне, что у него нет соли счастья, и я от этого очень расстроился, а Болтун, вытирая сопли и потирая ушибленные места, заявил, что ночью ему не спалось и ранним утром он полез на Скалу-над-Водопадом.
— Зачем? — вяло поинтересовался Одноглазый.
— Ну, не знаю, встретить новый день или помолиться богам, откуда мне знать. Так вот. Со скалы хорошо просматривается Сладкое Плоскогорье, прямо до Воронки, так ведь? Болтун сказал, что за ночь там вырос прозрачный цветок.
— Соль счастья, — перебил меня Одноглазый, — не достать из цветка. Туда можно залезть, но обратной дороги нет, да и соли счастья там может не быть.
— Разве я не знаю этого, Одноглазый? — Тоже мне учитель нашелся! — Дослушай меня. Неслыш бродил ночью на плоскогорье и обронил цветок. Болтун уверял, что падая, цветок полыхнул красным. Там есть соль, Одноглазый, красная соль счастья, приходи и бери.
— Болтун нарассказывал сказок, Скок. Неслыш ночью на плоскогорье! Так не бывает.
— Редко, но бывает, — не согласился я.
— Неслыш никогда не сломает цветка, на то он и неслыш. Если ему будет надо, он пройдет по всей Семье и не коснется ни одного из нас. Грох — да, грох свернет все цветы на своем пути. Но цветы не растут внизу, а грох не лазает в горы.
— Болтун сказал, что неслышу был Зов. Вот тот и рванул, не разбирая дороги. На звон прибежал грох, но он не тролль и ему нет дела до прозрачных цветов. А ночью придут отродья и заберут цветок, а в нем есть соль. Если Болтун увидел ее с такого расстояния, то значит ее там очень много, — закончил я.
— Эй, Скок, ты уверен, что тебе так уж и нужна эта красная гадость? — Одноглазому явно не хотелось лезть на плоскогорье. — Никому, слышишь, Скок, никому она еще не приносила счастья!
— Послушай, Одноглазый. Я ведь не заставляю тебя принимать ее внутрь. Она очень хороша и для наружного применения. На соль счастья ты можешь выменять себе, например, новый шлем. — привел я веский аргумент.
— Шлемы придумали трусы, — буркнул в ответ мой напарник.
— Береженого боги берегут, — парировал я, поправив свой шлем на ушах, — не хочешь голову защищать, потрать свою долю на пигалицу.
Одноглазый вздрогнул всем телом и занудно посмотрел на меня. "Ну щас начнется" — успел подумать я прежде чем началось:
— Какая гадость! Я сторонник открытой, честной, не затуманенной ничем любви, если ты понимаешь, что я имею в виду. Любовь это не только танцы, да и… мне не нравится, как танцуют осчастливленные женщины.
К моему разочарованию нравоучительная речь оказалась весьма короткой и я слегка подтолкнул Одноглазого:
— Почему? Мне так очень нравится. Соли на них, правда, жалко тратить, но зато каков эффект!
— А мне не нравится! Не нравится и все, не знаю, не нравится. Они танцуют потому, что их просит соль, а не я!
Выкрикнул и замолчал. Я разочарованно вздохнул. Вместо обычной продолжительной пламенной речи о распоясавшейся молодежи и юном подонке Скоке вышел какой-то пшик. Я даже слегка обиделся на него и немножко вспылил:
— Тогда просто поможешь донести мою долю до норы, я тебе скажу спасибо, и все!
Ничего не сказал Одноглазый, лишь шевельнул задом и скрылся в пещере.
Так кажется у Кучерявого, да?
Глава 2
С некоторых пор Одноглазый перестал употреблять соль счастья вообще и начал презрительно относиться к её почитателям. И было от чего. Когда-то еще двуглазый Одноглазый был большим любителем насосаться до одури и отправиться на поиски опасных приключений. Как же его звали тогда? Ну надо же, уже и не помню. Ну, пусть будет Двуглазый. Нам, в принципе, все равно. Не обо мне же речь идёт, правда?
Так вот, однажды насосавшись под завязку, Двуглазый осмелел до упора и поплёлся на поиски гроха. Другие дикие животные и демоны начали казаться ему по колено, а гороподобный грох был как раз по плечу. Немного поблуждав по окрестным склонам, наш герой к своему несчастью обнаружил искомого демона прямо под Скалой-У-Водопада. Развалившись на земле, грох мирно отдыхал и никого не трогал. Густые леса, покрывающие его тело мерно колыхались в такт спокойному дыханию, зубастая пасть была полураскрыта, а рядом с ней натекло целое озеро слюней.
С этим демоном всегда так. В отличие от неслыша грох неаккуратен, неповоротлив, негибок и неловок. И хоть он величиной чуть ли не со Сладкое Плоскогорье, но практически не представляет никакой опасности. А всё как раз из-за своих огромных размеров. Из-за них он ни в горы залезть не может, ни быстро развернуться в ущелье. Топает так, что слышно его издалека, да и мелковаты людишки для гроха. Если замереть, может пройти мимо и не заметить. Поэтому как бы ни хорохорился потом Двуглазый, и не орал, что он гроха ещё поймает и покажет всем этим демонам, кто в Долине хозяин, гроха он выбрал неспроста. Самый безопасный из всех демонов — грох.
Слышишь, Одноглазый?
Если его не дразнить, конечно.
Чрезвычайно обрадовавшись своей находке, Двуглазый устроился поудобнее на самом краю скалы, прикинул, что грох ни при каком раскладе не достанет его…
Э, ну, что тебе?
Сам такой! Кто-нибудь, выведите отсюда, пожалуйста, Одноглазого, а то я дальше рассказывать не буду.
Да, да, поговорим ещё…
Ага, спасибо.
Так вот — прикинул Двуглазый, что грох никак не сможет достать его, да и давай дразнить демона. Дразнил он его надо признаться отменно, используя весь свой богатый арсенал. А так как в арсенале Двуглазого было целых две убойных шутки…
Эй, эй, ну, кто там на входе? Не пускайте его.
Да расскажи, расскажи. Мне нечего стыдиться. Во, люди, да? Двух слов без мата связать не могут, а всё туда же, о других рассказывать. Сказочники, мать их. О чём это я?
Ах, ну да. Значит, целых две убойных шутки, убойных шутки, значит, целых две.
Нет, вот гад этот Одноглазый. Сбил всё-таки. Что он там делал-то, зараза эта? Дедушка Рэммерих, подскажите, пожалуйста. Уж вы то точно всё помните.
Ха! Ну, точно! Как я мог позабыть? Спасибо дедушка Рэммерих.
Он, значит, устроился на скале и начал обзывать гроха разными глупыми словами, а ещё показывать демону неприличные жесты. Изредка — хм, всё-таки три шутки получается — он пытался мочиться на демона со скалы, но попасть не мог, так как мощности у Двуглазого были не те. Не Водопад же он на самом деле. Увидев такие дела, грох уселся под скалой и начал внимательно следить за шутником, ожидая какой-нибудь ошибки с его стороны. Наш же герой радовался своим самым удачным шуткам, как ребёнок. А так как абсолютно все его шутки были удачными, то через некоторое время Одноглазый пришел в состояние необычного просветления, я бы даже сказал: восторга. Одним словом, ему выделили Канал, и были Глас и Видение.
“Возлюбленное чадо мое, — открылось Одноглазому, — своим бесстрашием и остроумием ты возрадовал сердце отца твоего. В награду открою тебе путь к жизни безбедной и счастливой в лесах райских моих. Отправляйся немедленно в страну избранных и уверовавших в меня, что на слуге верном моем, имя которому Грох. Истинно говорю тебе, леса его густы и богаты едой. Там ты найдешь верных друзей и прекрасных подруг. Войди же в мой рай, о прекрасный охотник и дерзкий шутник”.
Может все было не так высокопарно и коряво, как я тут изобразил, но факт остается фактом. С криком ”Иду, о Отец!” Одноглазый рухнул со скалы на спину гроху. Негибкий, неловкий, непрыгучий демон среагировал мгновенно. Громко щелкнули каменные зубы длиннорылого чудовища, и Двуглазый оказался очень близко от того места, куда направлялся, но принципиально не там. Обычная программа в таких случаях предполагала тщательное пережёвывание и выплевывание останков Двуглазого, но то ли Отец небесный заступился за возлюбленное чадо свое, отвлек Смерть, то ли костлявая сама зазевалась, то ли грох сплоховал — неизвестно. Только, я думаю, что Двуглазый так стремился в леса господни, что развил скорость падения небывалую и пролетев зубы громадные, язык длиннющий, гланды неудалённые, залип лишь только в горле гроха, но явно не в том. Грох прослезился, пару раз громко гыкнул, затем раздулся и кашлянул страшно. Момент этот я помню отчетливо. Я тогда танцевал с одной пигалицей и гулкий кашель столь сильно напугал меня, что со мной в первый раз в жизни случились неприятности и продолжались после этого целую неделю. Я даже чуть не поседел. Вот так.
Двуглазый, хоть и мокрый, но абсолютно невредимый, оказался там же, где и был мгновения назад. В припадке благодарности к Матери Жизни он принялся иступлено целовать родную землю. Застрявший меж камнями и торчащий вверх острый сучок прервал бурный поток его благодарностей, и Двуглазому пришлось поменять имя. Никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь.
С тех пор Одноглазый обходит соль счастья стороной. Эх, соль счастья, что ты натворила, ты, соль счастья, жизнь мою сгубила! Примерно так.
Одноглазый аккуратно выглянул из пещеры.
— Сидит, зараза. Где полезем?
— Я не знаю. Болтун не уточнил, где именно лежит цветок, а я и не думал, что эта торопыга так подставит меня. Честно говоря, мы собирались пошарить слева, пошарить справа, да и отослать тебя с добычей домой.
— Ну, я и пойду тогда. Без добычи, правда. Но домой. Как ты и хотел, — мгновенно обиделся Одноглазый.
— А как же дух свободы и романтика? — надавил я на больную мозоль предыдущего поколения.
— Ты даже не знаешь, где лежит этот полный дерьма цветок. Мы вылезаем наверх и выясняем, что надо ползти к нему через все плоскогорье. Мы бежим к твоему цветку, и тут появляется тролль. И все. На том свете я набью тебе твою черноглазую морду, Скок. Вот что, или…
— Тролли не могут двигаться днем, — перебил я сладкие мечты Одноглазого.
— Что стоит троллю превратить день в ночь, разве такого не бывало, а Скок? — мой напарник явно пытался запугать меня.
— Да, да, да! Мы вылезаем на плоскогорье, а там Большая Еда, и через мгновение появляется неслыш, мы бросаемся бежать, подбегаем к утесам, а там… Гам! Длиннорылый раскрывает пасть, и тут Хлоп! Внезапная ночь и тролли, тролли. Так вот первым, кто пострадает, будет неслыш — Боги не разрешают лазать по Сладкому Плоскогорью никому! Ни людям, ни птицам, ни демонам! А ты иди в свою нору на свой нужник, и трясись там, не шлет ли вдруг какой троллиный колдун на нас смертельную порчу! — праведный гнев просто подбросил меня вверх и, высоко подпрыгнув, я эффектно развернулся в воздухе и пошел вглубь пещеры в сторону Сладкого Плоскогорья.
Я всегда все стараюсь делать эффектно, даже если меня никто не видит на тот случай, если кто-то все-таки незаметно следит за мной. Тогда этот Кто-то всегда может сказать Кому-нибудь: “Надо же, этот Скок, какой он эффектный, даже тогда, когда никого рядом нет”. В идеале было бы, если эти Кто-то и Кто-нибудь оказались пигалицами.