– С тех пор как мы ушли из By, – проворчал Свивельд, – Бирг играл три раза: после первого мы на камнях потеряли добрую сеть, полную рыбы, во второй раз нас едва не потопил шторм, а теперь что должно быть?
– А теперь рухнет небо, – неожиданно отозвался Рагдай.
– Да? – Свивельд медленно поднял лицо к небу и внимательно его осмотрел.
– Ты шутишь?
Пылающее солнце, прозрачный, голубой небесный купол, серо-белые облака, похожие на взбитую на прялке шерсть, говорили о полном и безмятежном спокойствии, царившем в природе… Парус опустили, завели вдоль борта, подвязали и уложили. Вёсла связали по три, чтоб те не разъезжались под ногами. Покряхтывая, согнули луки, накинули петли тетивы. Ацур настоял, чтоб Ладри и Рагдай сидели у клетей с птицей под защитой его и Эйнара.
Торн встал со щитом рядом с Гельгой, готовясь отражать от кормчего стрелы и дротики. Вишена глядел то назад на подозрительные лодки лютичей, слишком медленно идущие к Эливгару, то вперёд:
– Ну, теперь куда отворачивать? Клянусь Одином, десяток ладей и столько же лодок впереди и десяток лодок позади – это не очень хорошо. Может случиться много работы. Интересно, что это за ладьи? Для фризов слишком малы, для ютов тоже, для данов осадка низка, да и головы не высокие…
– Они пропускают лодки вперёд и выстраиваются линией! – сказал Гельмольд, поворачиваясь к Вишене.
– Мы же ещё ничего не сделали, так почему нас обложили? Клянусь всей хитростью Локи, не понимаю.
– Наверное, мы похожи на их врагов, – предположил Свивельд, – надо с ними поговорить и предупредить, что мы из них кишки вынем.
Тем временем лодки приблизились на расстояние крика и с них выпустили несколько стрел. Пока стрелы чертили пологую дугу, Бирг снял с пояса рог и зычно затрубил. Вишена всё ещё медлил надевать шлем. Он стоял среди своих воинов на носу, глядя туда, где в проходе между островами растянулись в линию семь ладей, спиной чувствуя – Рагдай и Ацур уже разглядели что-то такое, отчего с трудом теперь сдерживают смех. Стрелы наконец долетели. Две из них стукнули в подставленный Хрингом щит, а третья угодила в клеть с гусями, вызвав там недовольное шипение, клёкот и удары крыльев. Вишена осмотрел стрелу. Она была из старого камыша с длинным, как игла, наконечником, смазанным какой-то воняющей гадостью, и узким оперением из пера цапли.
– Яд. Такие стрелы делают стребляне, и только они могут таким поленом так метко бить со ста шагов. – Конунг озадачился.
– Откуда здесь стребляне? Может, их привёл с собой Стовов?
– Стовов, – отозвался Рагдай, и в голосе его было слышно облегчение. – Вон, смотри, на одной из лодок человек в шкуре волка, это Оря, а вон на той большой ладье пурпурный стяг с золотой фигурой. Там сам Стовов. – Рагдай протиснулся к Вишене, опёрся руками о борт и закричал: – Эй, на лодках! Я Рагдай, со мной Вишена, я хочу видеть Орю и Стовова!
Ещё две стрелы пустили с лодок, ещё раз Рагдай кричал, надрывая горло, и снова несколько стрел упали в ладью.
– Подожди, дай я встану на борт, тогда Оря меня узнает.
Рагдай опёрся о плечо Свивельда и собрался уже лезть, но Вишена удержал его за рукав:
– Они безмозглые, эти стребляне. Сначала всадят тебе стрелу в глаз, а узнают уже потом. Клянусь Одином, они просто не могут и подумать, что мы идём им навстречу, со стороны устья. Они принимают нас за фризов. Думают, что мы торговая ладья, добыча.
Стребляне подошли совсем близко. Видно было, как они нетерпеливо размахивают оружием, скалят зубы. Их лодки начали окружать ладью и вдруг замедлили ход, почти остановились. На них поднялся гомон, смех, радостно затрубил рог.
Донеслись крики:
– Скажите Стовову, что мы нашли их! Это Рагдай, это не фризы!
– Как они, однако, быстро определились, – раздражённо сказал Вишена и, перегнувшись через борт, закричал, всё ещё держа отравленную стрелу: – Эй, Оря! С каких это пор стребляне начали шастать во Фризию?
– Да хранит тебя Мать-Рысь, Вишена! – послышалось в ответ. – Я узнал тебя!
– Он узнал меня, светлая голова, – проворчал конунг и повернулся к Рагдаю: – Ты только погляди, Стовов привёл с собой по меньшей мере две сотни человек. Мы что, собираемся захватывать Фессалоники? Клянусь всей хитростью Локи, нам с таким войском не удастся идти тайно. И потом, они все будут требовать свою долю. Нет, ты видел? Он с собой ещё и лошадей тащит. О боги!
Стовов поднялся на ладью варягов в сопровождения Ори, Мечека, Хитрока и Семика. Князь был облачен как на смертельную сечу: кольчуга до колен, поверх неё пластинчатый панцирь, явно фризской работы, сверху простёганная серебряной нитью белая рубаха, набитая войлоком, с разрезами по бокам, цельнометаллические поножи чуть выше колен, за поясом нож, кистень, булава, на поясе меч. Шея его была укрыта бармицей, лицо полумаской с наносником, кулаки спрятаны в кольчужные варьги. Воинственный наряд завершал плащ до пят, стянутый на плече золотой пряжкой в виде медвежьей головы.
Стовов встал среди варягов, уперев руки в бока – громадный, надменный, обвёл всех испытующим взглядом и не совсем дружелюбно пророкотал:
– Ну, вот мы и встретились, други мои. – И уже более мягко добавил: – Рад видеть вас в добром здравии и множестве, да хранят вас боги.
Мечек поддержал приветствие князя:
– Бурундеи готовы идти дальше вместе с воинами Вишены и Рагдаем, о которых не смолкая поют сказители Склавянской земли!
Мечек был в броне попроще, без поножей и войлочной рубахи от стрел, без пурпура и золота на плечах. Вместо кольчуги его до колен закрывала кожаная рубаха, усиленная чешуёй стальных пластин, издающих металлический шелест при каждом движении. На груди его, как всегда, лежал серебряный знак Водополка Тёмного: трёхглазое солнце с лучами-змеями. Такое же солнце было на яйцеобразном шлеме, из обода которого по бурундейскому обычаю во все стороны торчали клыки не то волков, не то лисиц. Оря, как всегда, был в волчьей шкуре. Кроме того, на стреблянском вожде была грубая рубаха из небелёного льна, такие же широкие штаны, перетянутые по всей голени ремешками, которые одновременно крепили на ступне кожаные поржни. Из украшений Оря имел только серебряное ожерелье с янтарными вставками в виде кошачьих глаз и оберег из бронзы – небольшая пластина с насечёнными рунами какого-то давно вымершего языка. Он подошёл к Рагдаю, обнял его и долго не выпускал, бормоча что-то про Тёмную Землю, Дорогобуж, Стоход. Так же долго тискал в объятиях Вишену, а потом снова Рагдая.
Хитрок, воевода полтесков, похожий на каменные изваяния степных могильников, одинаково широкий от плеча к плечу и от груди к спине, встал позади Стовова, и его безбородое лицо напоминало маску шлема, с прямым наносником и круглыми глазницами. Из глазниц безучастно мерцали зелёные глаза. Он запахнулся в чёрный плащ, скрывший даже руки, и так и стоял, не произнося ни слова. А вырвавшись наконец из объятий стреблянина, Рагдай не без удовлетворения оглядел воевод:
– Я рад, что Стовов здесь, что он бодр и ведёт с собой храбрых воинов Склавении. Отсюда начинается наш общий путь. Многие опасности и испытания ждут нас, и велика будет награда дошедшим до конца, да хранят нас боги.
– Хвала богам, – кивнули воеводы.
Стовов снял шлем и поднял его над головой:
– Слушайте меня, все! Каждый воин, каждый мечник в конце похода получит золота вровень с краем этой шапки. Это говорю я, Стовов! Идите за мной, и вас ждёт удача! Хвала богам!
Князь дождался, когда на лодках и ладьях смолкнут одобрительные крики, отдал шлем Семику и покосился на Свивельда, стоящего за спиной Рагдая:
– Я узнаю тебя, ты варяг Вишена по прозвищу Стреблянин. Ты три лета назад помогал Рагдаю странствовать по Склавении. Рад.
– Это Свивельд, один из варягов, которые были тогда с Гуттбранном, – отстраняя изумлённого Свивельда, сказал Ацур. – Вишена вот.
Он указал на хмурого конунга. Вишена встретил взгляд князя и встал перед ним, уперев руки в бока. Они смотрели друг на друга довольно долго, а рядом стоял огорчённый Рагдай, и только Креп понял причину этого огорчения – князь нарочно не признал конунга.
– Приветствую тебя, конунг, – не разжимая зубов сказал князь, затем неохотно снял с правой руки кольчужную варьгу и поднёс к глазам раскрытую ладонь, сверкающую кольцами; он сквозь пальцы наблюдал, как Вишена сощуривается, бычит шею и начинает медленно освобождать запястья от золотого браслета, крутит его и якобы никак не может снять.
– Вишена, если ты первым преподнесёшь подарок, ничего не изменится! – не вытерпел Рагдай, поморщившись как от боли.
– Что не изменится? – дёрнул кудрями Вишена.
– Вишена! Не надо ссоры! – прошептал Ацур.
– Ладно. – Конунг нехотя снял браслет и протянул его Стовову, но тот медлил его брать, с неожиданным вниманием разглядывая свои кольца.
– А вот это кольцо достойно конунга. – Князь, вдоволь насладившись напряжённой паузой, стянул с пальца массивный золотой перстень, и в этот момент что-то печально звякнуло, – Вишена уронил браслет, просто отпустил его, даже не изобразив неловкость.
– Ну вот, уже враги, – прошептал Рагдай, и ему вдруг показалось, что надежды на успех похода становятся призрачными, что всё уже кончено и он отвернулся.
– Ой, упало! – Это был голос Ладри. – Вот, вот, оно сюда закатилось.
Рагдай обернулся. Мальчик поднял браслет и почтительно поднёс его Стовову.
– На Часлава похож. – Князь неожиданно смягчился, принимая браслет и вглядываясь в серьёзное лицо мальчика.
– Похож, клянусь Даждьбогом, – кивнул Семик. – Его зовут Ладри, он из By, что в Ранрикии.
– Я его обучаю воинскому искусству. Смышлёный, – сказал Ацур, с облегчением наблюдая, как со скул Стовова сходят красные пятна бешенства. – Князь, позволь мне остаться на этой ладье с мальчиком, пока я не обучу его хотя бы малому.
– Нет, ты мне нужен, Ацур. Пойдёшь на мою ладью, будешь оберегать Рагдая.
– А я остаюсь тут, князь, – сказал Рагдай, – кормчий Гельга был на Одре с дружиной Гердрика и знает реку, поэтому варяги должны идти впереди, а я хочу быть на первой ладье, чтобы вовремя опознать нужное нам место, которое я знаю только по описанию.
– Да? Ну, тогда ладно, – согласился князь со странной лёгкостью. – Тогда Ацур останется с тобой. Я уповаю на твою мудрость, кудесник. За вами следом пойдут стребляне и остальные, как шли раньше. А вино? Тут есть вино, на этой ладье? У варягов всегда есть хорошее вино.
Ближе к вечеру, когда вожди вернулись к своим воинам, остров из ладей посреди Швангангского залива распался в нестройную вереницу, а берега проявились огнями костров. Чуть позже пошёл дождь. Он собрался незаметно, выдавая серую пелену своих облаков за сумерки, и начался исподволь, бережно расходуя мелкие холодные капли, будто намеревался моросить вечность. Солнце растворилось, исчезло, только раз выглянув в случайный разрыв облаков и лишь на мгновение наполнив их пурпуром. С солнцем исчезли чайки, ветер, фризские лодки, стреблянские песни, всплески воды. Остался лишь шелест капель, запах остывшей просяной похлёбки, огни-глаза враждебного берега и предчувствие снов. Ладья варягов двигалась на два корпуса впереди стреблян, медленно, при половине вёсел.
Бечева с грузилом щупала дно, сообщая глубину количеством оставшихся над водой узелков. Десять локтей, семь, шесть, четыре, три, четыре, четыре…
Справа темнели промокшей соломой несколько растерзанных крыш, то ли они плыли, то ли всё ещё бессмысленно укрывали затопленные дома. Грузило снова пошло глубже – укрытые паводком острова остались позади. Берега начали быстро смыкаться. Берег слева был вымершим: деревья стояли в воде, насколько взгляд проникал в глубь зарослей. Правый берег был выше. Здесь Одра наткнулась на ею же созданный обрыв, поднялась почти до самого его верха, но только там, где русла ручьёв и промоины оврагов раскрывались ей навстречу, реке удалось прорваться, образовав многочисленные островки и лужи. Все снега уже сошли, лёд растаял, весенние ливни пронеслись слишком быстро, притоки обмелели, ручья забились сором и бобровыми плотинами, и, миновав пик могущества, Одра начала отступать, медленно, неохотно отдавая излишек своей силы бездонному, неблагодарному морю.
Гельга держал ладью ближе к правому берегу, чувствуя там хорошую глубину. Кроме того, береговая линия здесь была чётко обозначена. Прерывистый свет костров колебался среди сырого дыма, высвечивая выложенные мхом крыши, то одну, то несколько. Иногда самого пламени было не видно и лишь его зарево оттеняло острия частоколов или контуры шалашей, иногда в темноте висел квадрат окна, за которым горел очаг, а рядом двигалась искорка факела или лучины. В ночной тьме склавенское войско двигалось бесшумно. Вёсла не бросали, а медленно погружали и только после этого толкали воду. Кур, гусей в клетях закрыли рогожей от нечаянной тревоги, лошадям замотали морды, чтоб не ржали спросонья, бодрствующие молчали, спящих удерживали от храпа. Все сняли светлые одежды, сталью в руках не играли, бляхи щитов по бокам вымазали сажей, чтобы не блестели. Похожие на тени, на призраки ладьи и челны скользили в трёх десятках шагов от берега. Тут не было закона, сюда снесло разорённых паводком, обозлённых фризов, здесь скрывались поднявшие мятеж против Крамна Швангангского, сюда, в разорённую область, к реке, выползали из нор и урочищ дикие лютичи. Любая встреча тут могла закончиться нежелательной стычкой. С берегов слышались невнятные голоса, иногда плач, смех, иногда обрывки песен, где-то выла собака, вдалеке гукал филин.
Рагдай уже засыпал под тяжёлой шкурой, мысли его уже начали смешиваться, терять очертания, удаляться, когда он скорее почувствовал, чем услышал что-то… И очнулся. Он сел, стараясь сосредоточиться. Увидев спины гребцов, шею деревянного дракона, свернувшегося рядом Ладри, привстал, посмотрел в сторону берега и сразу заметил силуэт человека, стоящего у костра. Лицо его, ярко освещённое костром, резко выделялось на фоне ночной темноты. У костра вповалку лежали спящие.
Рагдай смотрел, и человек, казалось, смотрел на Рагдая.
– Решма? – Рагдай потряс головой, будто отгоняя видение.
Глаза слипались, голову клонило вниз.
– Здесь?
– Рагдай, ты что? – заворочался Ацур.
– Решма.
– Какой Решма? – Ацур, не раскрывая глаз, заворочался, устраиваясь на левом боку.
– Тот самый.
– Спи, кудесник. Клянусь Фригг, тебе показалось. Решма давно умер. Люди видели его с ножом в животе. Спи, был долгий день…
Глава 8. Странник
Старый волк медленно обошёл полусгнивший пень, осторожно ступая по сухим предательским веткам, остановился у самой границы света и тени, разочарованно сморщил нос, обнажая при этом сточенные временем клыки. Уже который раз ему приходилось останавливаться и красться, обходя костры и ночлеги людей. И было их так много, словно они собрались со всего света. Они мешали ему идти своей дорогой, вверх по течению реки, подальше от этих мест, которые скоро станут владениями новых пар молодых волков. С ними было очень тяжело в стае этой зимой. Они всегда были быстрее, сильнее, и пахло от них желанием весны, да так сильно, что волчицы оставили овраги ещё до схода снегов, развалив всю стаю сразу. А потом была борьба, кровь на снегу, молодые челюсти, вцепившиеся в холку, яростное дыхание победителя и долгая боль в перекушенной лапе.
Жить?
Идти?
Всё лето облизываться на нежных оленей, истекать слюной неподалёку от кабанчиков, охраняемых более сильной теперь кабанихой, питаться объедками чужой охоты, рискуя быть застигнутым и растерзанным, а потом, осенью, вернуться на вой стаи и робко бежать за ней, спотыкаясь и скуля? Старый волк замотал тяжёлой головой, будто стряхивая с облезлой шкуры капли воды, в жёлтых глазах его отразился огонь костра, чёрный воздух за костром, над рекой, спина стоящего человека и тела ещё двоих людей, дремлющих у огня. Уши вдруг перестали слышать лес, глаза ослепило пламя, чуткий когда-то нос был заглушён дымом. До сих пор не затянувшиеся раны перестали болеть. Даже пустой желудок перестал урчать, требуя пищи.