Крерт кивнул, поднес к носу миску с остывшей уже похлёбкой, поморщился:
– Отравят они нас, ох отравят.
– Проглоти мелех-нейтрализатор, – пожал плечами Решма.
– Да он кончается уже. – Крерт отхлебнул похлёбку, снова поморщился. – Как будем без него? Тут же одни болезни.
– Ты Тантарре скажи. Он больше всех желает остаться тут. Слюной исходит. Завоеватель. – Решма вздохнул. – А я не могу. Украл – отрубили руку. Не украл, но не нашёл к нужному времени горсть серебра – надели на шею колодку приковали к жернову вместо быка. Оделся в шёлк – ночью перерезали горло или задушили из-за трёх монет. Родилось три дочери – двух продали или отнесли в лес. Чуть что – война. Плуги, сети побросали и давай друг у друга дома жечь и женщин насиловать. Когда все сожгли и опухли от голода, сошлись, напились настойки из грибов и коры – и снова мир, торговля.
– Дикий люд, – согласился Крерт. – Время не подошло.
– При чём тут время? – Решма печально улыбнулся. – Рим, Эллада. Теоремы, сенат, рудники, стихотворцы, акведуки, почта. Рухнуло всё. Рабы остались рабами. А вот господа стали другими: война как средство от скуки. Ничего другого не умеют и не хотят. Базилики строят в подражание, виллы. Да нет, всё не то. Гниль. Раньше боги были героями. Теперь бог стал человеком и захотел, чтоб его убили, вместо того чтобы победить. Ты читал Священное Писание, Крерт?
– Нет. А зачем? – Крерт доел похлёбку, закутался в плащ как в кокон, глаза его слипались.
– Да и мне наплевать. Я просто размышляю. Пойми, Бог сказал, что будут счастливы те, кто слаб духом и телом, те, кто кается в том, что хочет большего, в том, что ест, что убивает, защищаясь, что думает о чужой женщине, что сомневается, что любопытствует, кается в том, что живёт… Так лучше и не рождаться вовсе.
– Да это у них просто закон. Закон так записан… – пробормотал Крерт, засыпая.
– При чём тут закон? Закон есть закон. Сам по себе. Они ненавидят закон, не понимая, что он создан не для порабощения, а для защиты. Ясно ведь: когда сильный убивает слабого и в этом ему нет преграды, слабые рано или поздно соберутся и убьют его или он сам умрёт в созданной им пустыне. Закон даёт возможность жить вместе и сильному и слабому. Равняет их. Чего ещё надо? А в Священном Писании закон такой: слушайся Отца, то есть сильного, кайся ему, сноси его наказания, и он тебя защитит. А потом вечное счастье. Нет, не могу понять, для чего, ожидая этого счастья, жить надо в нечистотах и страхе? Почему нужно оставаться вечно провинившимся ребёнком, почему не стать взрослым… Вообще, как просто остаться ребёнком, немощным, калекой. Тогда не нужно акведуков, динамо, теорем. Всё объяснено, всё предопределено. Вместо того чтоб самому приблизиться к Богу, узнать то, что знает он, уметь то, что умеет он, они наслаждаются своей беспомощностью, терпением и при этом убивают тех, кто думает иначе. Запутанно говорю, но ты понимаешь?
Крерт не ответил. Он уже спал, повалившись на бок. Решма подпёр щёку кулаком, наблюдая, как спящий о чём-то бормочет и шарит рукой в складках плаща. Из задумчивости его вывело восклицание Ждыха, который до этого о чём-то спорил с заложником:
– Так ведь ты из Речетки? Знаешь там ткача Ружу?
– Как не знать.
– А дочь его Яринку?
– Которую Крамн забрал за долг?
Решма с трудом понял, о чём говорят лютичи: Яринка, выкуп, собачьи бои, чесотка, Крамн, поддельные денарии, лживые фризы, монахи, медведи-шатуны, домовые, холодная весна.
– Ждых, ты зачем шарил в моих вещах? – жёстко спросил Решма, не меняя позы, всё так же глядя на спящего Крерта. – Отвечай, собачий сын.
– Я, это, ошибся, хозяин. – Ждых как сидел, так и упал лбом в землю. – Не убивай, хозяин, ошибся в темноте, думал – моя котомка. Клянусь первородным яйцом Белого Филина!
– Чем? – Решма повернулся к лютичам и сжал пальцами виски, словно нащупывая боль.
Глава 9. Против потока
Река стала другой. Притоки остались позади. Мощная Варата, илистая Шпрая, задумчивый, прозрачный, как горный хрусталь, Нейс. Впереди, в одном дневном переходе, ещё прятался среди холмов шумный Бубр, но уже выплеснул он в Одру всё, что могли отдать ему оттаявшие предгорья Исполиновых гор. Сами горы, покрытые чёрной чешуёй елей и лиственниц, с серо-жёлтыми головами-вершинами, в морщинах расщелин и промоин, сонно взирали на суету долин. Облака боязливо обходили их склоны стороной, со вздохом и недовольным гулом обтекали их ветры, мстительно отрывая песчинки, и только солнце было благосклонно – щадя остатки ледников, украшая скалы прихотливыми тенями, не скупясь на золотые оттенки. По мере того как вершины отдалялись на юго-восток, они становились всё более призрачными и таинственными. Казалось, что горы теперь кончаются где-то бесконечно далеко, на краю земли. Одра поворачивала туда же. Нижняя Фризия, с её песчаными холмами, частоколами гигантских сосен, заболоченными низинами, гранитными валунами, похожими на окаменевшие головы убитых великанов, осталась позади. Уже не стояли на обоих берегах через каждые два-три крика селения под крышами, выложенными мхом, окутанные беспечными дымами. Фриз и лютич не пускали свои лодки наперегонки, чтоб предложить воинам на ладьях ночной улов, смолк гомон и песни на крошечных пристанях, и женщины не выскребали шкуры у самой воды, а дети не гнали на водопой взбудораженных весной волов. Даже зверь, казалось, не смел приблизиться к берегу.
Но поросшие ивами, осинами, хилым орешником и буйным малинником берега, да и сама река не были пустынны. Лодки, большие и малые, долблёные, дощатые, вязанные из соломы и прутьев, обтянутые кожей, плоты из брёвен двигались навстречу. Угрюмые, усталые мужчины, женщины и дети сидели в лодках. Это был исход. Выходили на берег только затем, чтоб согреть пищу, обшарить брошенные селения в поисках съестного или похоронить умерших. И с удивлением смотрели на идущие навстречу ладьи с вооружёнными людьми, опускали глаза и отворачивались в сторону.
– Авары, – говорили они в ответ на расспросы, показывая на юго-восток. Это было похоже на стон, на страшную сагу из одного лишь слова.
Ночью, без труда миновав плавучий город лютичей Калунь и даже не уплатив там требуемую виру, они вошли в пограничную область. Здесь кончалась власть короля Осорика. Здесь, на слиянии Одры и Бубра, стоял последний фризский город Вук. Хотя изначально он принадлежал саксам, а отдан Осорику лишь после недавней войны. Дальше на юго-восток лежала пустынная страна, оставленная несколько лет назад хорватами, которые без видимой причины почти все ушли через восточные перевалы Исполиновых круч в Богемию и там, не поладив с моравами, двинулись ещё дальше, через Карапатские горы к Тисе. Ни лютичи, ни фризы, ни саксы не торопились заселять эту страну, разорённую чередой засух.
Стовову не хотелось смотреть в ту сторону, ему вообще никуда смотреть не хотелось. Его знобило. Хотелось спать после суматошной ночи, а стребляне между тем затеяли ловлю раков. Разогнав с заваленной корягами песчаной отмели чужие лодки, они запалили факелы и, попрыгав в ледяную воду, стали шарить по дну, полагая, что изголодавшиеся за зиму раки наверняка обитают там, где много пищи. А Вишена решил, что стребляне разыскивают обронённое кем-то оружие или ценную вещь, и не посчитал нужным остановиться…
Стреблянам удалось взять несколько сонных раков, мелких, не больше ладони. Но настырный Резняк обнаружил двух гигантских сомов. Отмель огласилась призывными криками, бранью, ударами щитов по воде, треском. Блестели бросаемые остроги, шипели брызги, попадая в пламя факелов, метались тени. Чтобы остановить это безумие, Оре пришлось самому лезть в воду убить одного сома, а второго загнать на глубину, где уже никто, даже стоя по горло в воде, не мог его зацепить. Но охота получила неожиданное продолжение на берегу. Всё тот же Резняк увидел в прибрежных кустах подраненного оленя. А в это время в пяти сотнях шагах вверх по течению, проходя в лабиринте островков и отмелей, кормчий Гельга услыхал шелест днища о песок. Он крикнул Вишене, чтоб тот узнал, почему стребляне не щупают дно. Из темноты от стреблян никто не отозвался. Тогда начали кричать от ладьи к ладье, чтоб стребляне обогнали полтесков и снова встали впереди. И только после того, как с последней ладьи донеслась весть, что стреблян позади нет, войско озадаченно остановилось. Сумятицу внес фриз, пленённый Стововом ещё на Ладоге и за которого никто не хотел платить выкуп. После Хюттена, где выяснилось, что, кроме утопленных князем ладей, у него не было ничего – разве только долги, фриза освободили от пут и отпустили. Но тот упросил князя довести его до Вука, обещаясь за малую плату предупреждать обо всех местах сбора податей за проход. А когда удалось на полном ходу проскочить лютицкие заставы у Калуни, фриз окончательно осмелел. Он-то и сообщил, что эти островки в излучине Одры называются Копями Эльфа и именно здесь то и дело пропадают люди и лодки…
Разбудив всех, даже тех, кто сидел на вёслах днем, всем миром начали поиски стреблян, предполагая самое худшее. Вишена отказался участвовать в блуждании по мелким проливам в кромешной тьме и предложил дождаться рассвета. Однако вскоре стребляне нашлись сами – с освежёванным оленем, но это лишь отчасти смягчило ярость князя. В завершение всего одна из ладей полтесков села на мель и снять её удалось только к утру. Утомлённые, с трудом справляясь с течением, на рассвете все двинулись дальше, к Вуку, потихоньку ропща на Стовова, запретившего привал. Теперь же, чувствуя запах дыма близкого города, слыша разноголосицу его петухов, глядя на серые, сонные лица своих мечников, вразнобой тянущих вёсла, и невозмутимые морды коней, Стовов пытался осознать, был ли всё это сон или это была явь. Он тряхнул головой и, поднявшись, крикнул кормчему:
– Не молчи, Конопа, видишь, вразнобой бьют вёслами!
– И-и-и… Так! И-и-и… Так! – Конопа начал надрывать горло, но гребля не стала более слаженной.
– Тоскливо. Тоскливо мне, Хитрок, – сказал князь, наклонив голову и искоса глядя на воеводу полтесков.
Хитрок сидел на досках настила скрестив ноги и положив локти на колени, отчего его ладони казались безвольно висящими под тяжестью вздувшихся жил и золотых перстней. Его длинные рыжие волосы были собраны на шее хвостом, и блестела бронзовая серьга в плоском, без хрящей ухе, вросшем в скулу, без намёка на мочку. Подняв на князя тяжёлый взгляд, полтеск ответил, несколько растягивая шипящие звуки и делая долгие паузы между словами:
– Ржа железо ест, а печаль сердце.
– Ты о чём? – Князь раздражённо махнул рукой, подзывая к себе Полукорма.
– Просто. Ты сказал, я сказал. – Хитрок опустил глаза и застыл в прежней позе.
Князь, уже готовый заговорить с подскочившим Полукормом, застыл на некоторое время, недоумённо теребя бороду, то ли обдумывая сказанное, то ли ожидая объяснений. Наконец он сказал своему мечнику:
– Полукорм, пусть все держатся правого берега. К пристани не подходить, встать выше по течению. В Вук пойдут я и Вишена. Двух ладей хватит, чтоб взять еду и не нагнать на торговцев страху! А то, клянусь хвостом Велеса, торговцы все разбегутся, завидев войско. Особенно наших стреблян кособрюхих. Ступай!
– Щука в море, чтоб карась не дремал, – неожиданно сказал Хитрок и поднялся. – За вино спасибо. Иду на свою ладью. Спать. Нет песни, от которой потом не устаёшь, даже если она хороша.
– Погоди, хочу, чтоб ты пошёл со мной в Вук. – Стовов поспешно положил руку на плечо полтеска. – Хочу, чтоб ты поглядел на Рагдая и Вишену. Зорко. Внимательно. Ты мудр, а мне нужен совет.
– Хорошо. Где зерно, там и мыши…
– Что? Какие мыши?
Там, где Одра и Бубр смешивали свои воды и где недавний паводок размыл илистую почву их берегов, обнажая остатки древних скал, на плоском холме, между оврагом и старым, заболоченным руслом Бубра, лежала каменистая гряда, в которой с трудом угадывались очертания крепостных стен. Необработанные валуны хаотично громоздились один на другой, на высоту в три человеческих роста, и только в одном месте, со стороны Одры, камни были подогнаны друг к другу, образовывая низкую арку, служившую воротами. Над аркой была сложена из брёвен высокая башня. На её верхушке, на шесте, вилось узкое полотнище, кажущееся чёрным на фоне розовых облаков, а рядом виднелась скрюченная холодным, утренним ветром фигурка дозорного. Вплотную к стене примыкали постройки: бревенчатые дома, вернее, полуземлянки, крытые сухими еловыми ветками и соломой. За стеной, где уровень земли был видимо выше, теснились такие же крыши, окутанные дымами очагов. Всё пространство между стеной и помостами пристаней занимали несуразные, наспех собранные строения: землянки, навесы, шалаши, загоны для скота и людей, перевёрнутые лодки, служившие кровом. Земля между ними была вытоптана множеством ног, перемешана с испражнениями людей и скота, помоями, золой костров. Пристани, сложенные из массивных брёвен, городище у стен, река шевелились, двигались множеством людских фигур. К пристани подходили, отходили лодки, от ворот к воротам, пыля, двигались всадники. Промозглый ветерок доносил запахи пережжённого хлеба, дыма, смолы. Это был Вук. Когда сначала ладья варягов, а затем и ладья Стовова гулко ударили грудью в брёвна центральной пристани, весь город, казалось, повернулся к ним, разглядывая незнакомцев внимательно и тревожно. Стовов, Хитрок, Полукорм, Семик и двое из его полтесков сошли на пристань, где уже стояли Вишена, Рагдай, Ацур, Эйнар и ещё трое варягов.
– Ну? – Стовов снял свой пурпурный плащ, пламенем полыхнувший на ветру, оглядел с напускной строгостью соратников, легонько пнул один из больших кувшинов, которые рядами теснились под ногами, выставленные на продажу. Кувшин печально загудел. На звук из-под навеса появился исхудалый человек в драной, льняной рубахе до колен и, потирая ладонью о ладонь, спросил заискивающе, по-саксонски:
– Мой господин желает купить? Совсем дёшево. Лучшие горшки для зерна во всей Саксонии. Даже из Шванганга приходят за ними. Просто все знают…
Гончар говорил и говорил, но гости уже не слушали его. Они плотной группой двинулись по самой кромке пристани, обходя ряды горшков, навстречу двум воинам, медлительным и, кажется, хмельным. Остановившись и дождавшись, пока эти двое, вооружённые только короткими копьями и кистенями, подойдут сами, Стовов упёр руки в бока и хотел что-то прорычать, но его опередил Рагдай:
– Храбрые воины охраняют порядок именем властителя Вука?
– Мы от имени маркграфа Гатеуса пресекаем здесь воровство, – ответил один из воинов, сильно коверкая фризские слова. – И чтоб платили десятую часть от торга. Кто вы?
– Это тот самый, что служил телохранителем императора Ираклия? – Рагдай изобразил удивление. – Клянусь Колесницей Геркулеса, он едва не стал императором сам! Но быть маркграфом тоже неплохо.
– Нет, это другой Гатеус. – Воины маркграфа вдруг перестали казаться хмельными и начали внимательно разглядывать гостей. – Кто вы?
– Мы торговцы из Страйборга, что в Ранрикии. – Рагдай протянул вперёд раскрытую ладонь, и на ней тускло засветилась золотая монета. – Нашего друга в прошлое лето захватили авары. Мы везём выкуп и хорошие рейнские мечи под плащами. Хотим отомстить.
Монета исчезла в кожаном мешочке одного из стражей, а другой, опёршись на копьё, сказал, путая фризские и саксонские слова:
– Этих выродков, провались они в Крогг, последнее время хорошо потрепал Само Богемский. Венды выбили их из долины Маницы, а ромеи отогнали от Фессалоник. Но вы решили умереть, если лезете в эти угли. Ждите, авары скоро сами придут сюда. Они уже по эту сторону Карапат.
– Да не может быть, чтоб аваров выбили из Маницы! – недоверчиво махнул рукой Рагдай, и голос его чуть заметно дрогнул. – Врут!
– Крозек, здешний чеканщик, бежал от них из рабства, – сказал другой воин и, уже повернувшись к Рагдаю спиной, добавил: – Принёс из плена свои отрезанные уши и клеймо на лбу.
– Что ты побелел? – Стовов потряс Рагдая за плечо, когда стражи скрылись за развешанными неподалёку цветастыми полотнищами, рядом с которыми пританцовывал от нетерпения носатый грек. – Что они сказали тебе?
– Сказали, что авары теперь в верховьях Одры.
Рагдай посторонился, пропуская вперёд Хитрока с полтесками.
– Ну и что? – не понял Стовов. – Какая разница? Всё одно мы их обойдём стороной. Пошли, нам нужно сторговать овёс для коней. И разузнать, что там, за Бубром.
Рагдай кивнул, сделав незаметный знак Вишене и повременив, пока остальные не скроются среди кулей сырого льна, нагромождений кадок с солью и холмов прошлогоднего сена, тихо сказал конунгу:
– Венды выбили аваров из долины Маницы. Это значит, что место, указанное Эгидием, может быть пусто. Каган не оставил бы там золото.
– Чтоб они все передохли, эти венды. Не сиделось им. Теперь придётся искать самого кагана, – озадачился Вишена. – Где он может быть? Но клянусь всей хитростью Локи, отбить золото у кагана – это всё равно что попытаться отнять сокровища Нейстрии у короля Дагобера. А если он это золото опять где-нибудь спрятал? Всё? Можно возвращаться обратно в Ранрикию?