– Что прикажете-с? – лакей шаркнул маленькой ножкой.
«А что же мне заказать? Полно, а есть ли у меня деньги? А то хорош гусь! Пришел в трактир, а про деньги и забыл…» – ладони стали шарить по карманам. На счастье, в боковом кармане сюртука он нащупал увесистый кошелек. Пальцы лихорадочно развязали кожаные тесемки – на стол вывалились царские червонцы и серебро.
– Ого, барин! Да вы у нас богач, – противно захихикал востроносый и шмыгнул носом. Его маленькие светлые глазки отчего-то сошлись на тонкой переносице.
– Голубчик, принеси-ка мне, – и тут Владимир запнулся. Он и представить не мог, что эта простейшая просьба может вызвать в его душе замешательство, граничащее с чувством полного отчаяния. Он вспомнил о том, как его кормили все последние дни, вспомнил пустую кашу и репку, вспомнил он и обильный обед у Клариссы и Осипа, вспомнил «простую, но велию» трапезу у Горохова, вспомнил и те минуты, когда ему и вовсе было не до еды. К горлу снова подкатила липкая тошнота, он судорожно сглотнул и решил собраться с мыслями. – А что у вас есть из закусок?
– По правде говоря, господин хороший, мы у себя не подаем столько блюд и разносолов, сколь бывает представлено к удовольствию знатных едоков в московских трактирах и ресторациях. Контингент, как говорится, не тот-с… А по приходу, так сказать, и расход свой имеем, – гнусаво затараторил лакей, наклонившись к самому уху Владимира. – Но кухарка у нас добрая – хохлушечка чистая и расторопная. Готовит исправно, и мухи в ее щах не плавают. – Лакей немного выпрямился, сладкая, чуть мечтательная улыбка растянула его тонкие, бледные губы. Но он спохватился, чуть приосанился и выпалил более зычным и официальным тоном: – Не прикажете ли подать блинов с кислыми вершками? Есть расстегайчики с грибками. Окорок холодный имеется. Поросенок с хреном. Каша. А на горячее щей могу принести или галушек со шкварками.
– Да, да. Вот это все и подай, – слабым голосом отозвался Владимир. Только сейчас он почувствовал, как устал и как сильно голоден. – А еще принеси, пожалуйста, водки.
– Сию минуту, – радостно отозвался лакей и скрылся в серых парах дыма.
– Давайте знакомиться, – раздался чей-то густой бас за спиной. Владимир вздрогнул, на плечо легла тяжелая ладонь.
Он обернулся. Возле стола стоял рослый малый с кустистой рыжей бородой, в рубахе пошитой из синей ксандрейки[18], подпоясанной красным кушаком.
Владимир привстал.
– Махнев Владимир Иванович, – чуть растеряно ответствовал он, памятуя о том, что не в его интересах высказывать и малейшие признаки сословной субординации.
– А меня Григорием Пустохваловым величают, – басом отозвался рыжий. – Не желаете ли сыграть в картишки на червовый интерес?
– Спасибо за приглашение, Григорий, но, по правде говоря, я сильно устал и голоден. Я, пожалуй, воздержусь от карточной игры, – он снова тревожно оглядел обеденный зал. – Может, чуть позже…
– Ну, как желаете, господин хороший. Я не советовал бы вам мешкать – весь интерес профукаете, – чуть развязано процедил он. – С нас взятки гладки, а вы к обеду получите остатки, – и он раскатисто рассмеялся, словно ярмарочный зазывала.
– Так и остатки дюже сладки, – встрял кто-то из мужиков. – Оставь его, Гришенька. Чай, не разумеешь, хто пред тобой? Это ж барин. Ему же только вершки жирные подавай. А наш брат и остатками не брезгует с ихнего стола-то, господского. Пущай волокитится – а нам своя профитроля сахарная от евонной волокиты выгорит. Была бы честь предложена. Посмотрим потом, как он локти-то свои холенные покусает, ежели увидит, в чем обремизился.
Мужики развязано и хамовато загоготали – Владимир невольно поежился.
– Спасибо, я подумаю, – обронил он.
Его настораживала бесцеремонность этой разудалой компании.
«Как они смеют так нагло со мной разговаривать?» – рассуждал Махнев. Но оглядев внушительную фигуру и огромные кулачищи рыжебородого и его товарищей, он лишь натянуто улыбнулся. – И о каком червовом интересе они говорят? Зачем мне их альковные страсти? Какие-то глупости… Про какие такие остатки?»
Рыжебородый вернулся к своим товарищам.
Меж тем серая льняная скатерть, взметнувшись в руках лакея тугим парусом, ровно легла на поверхность некрашеного стола. Тарелка с гречневыми блинами, миска со сметаной, блюдо с кусками свинины и рассыпчатой кашей, горячие щи с укропом – все это было расставлено в живописном порядке, прямо на столе. От аппетитных запахов у Владимира закружилась голова, рот наполнился слюной. Дрожащая рука потянулась к запотевшему графину с анисовой водкой. Водка обожгла горячее горло. Вслед за первой рюмкой была выпита и вторая, и тоже залпом. По телу разлилось приятное тепло. Владимир стал быстро закусывать. Но еда не лезла в горло, его все также немного мутило.
Он едва лишь сумел проглотить несколько ложек горячих щей. Все остальные закуски остались нетронутыми. Казалось, что пересохшее, сузившееся горло, не может протолкнуть в себя никакую пищу. Он отложил в сторону ложку. От пережитых потрясений и выпитой водки у него выступили слезы. Он еле сдержался, чтобы не пустить слезу.
Сонливость накатила столь внезапно, что в следующий момент в щеку впечатался грубый узор льняной скатерти, а в нос ударил кислый и жирный запах застиранной ткани. «Неплохо было бы расспросить лакея о том, есть ли тут комната, где можно отдохнуть часок, другой».
Резкий звук заставил вздрогнуть – это востроносый лакей уронил поднос. Сон тотчас пропал.
Он стал медленно разглядывать посетителей этого странного заведения. За спиной шла оживленная игра на интерес. Владимир прислушался к разговору. И он понял, на что играли эти разухабистые, подвыпившие мужики… Они играли на… очередность в любовном сношении с одной из сидящих за столом дамочек – той, что выглядела смазливее и моложе своей товарки.
Дамочка знала, что ее ожидает любовная скачка с пятью или шестью мужчинами. Но, видимо, это обстоятельство ничуть не смущало румяную жрицу любви. Она была пьяна и сидела на коленях у черноволосого джентльмена казацких кровей. Ее мощный зад, обтянутый пестрым ситцем ерзал на месте. Она живо отзывалась на вульгарные выкрики, краснела, обмахивала себя широкими, растопыренными ладошками, словно воображаемым веером, неловко кокетничала и принимала обольстительные позы.
Один из мужиков потянулся к ней, волосатая лапища ухватилась за торчащую грудь и вывалила ее из ворота блузки прямо на стол. Компания одобрительно засвистела.
– Мужики, мужики, хорош озоровать! – крикнул рыжебородый. – Окститесь! Сейчас доиграем, и с Груней пойдет первым тот, чей интерес выпадет.
Игра не продолжалась слишком долго. По развязанным крикам подвыпивших мужиков Владимир понял, что первая ходка досталась какому-то Петруше.
«Сейчас они потащат свой трофей на сеновал, – рассуждал Владимир. – Девица пьяна и не дает себе отчета, что компания мужиков не так уж и мала. Опять я пекусь о том, что меня не касается, – Махнев нервничал. – Может, вступиться за честь дамы? – Болван! Какая честь у шлюхи? А может, она сама об этом мечтает. – Он старался не смотреть в их сторону. – Скорее бы они все свалили в номера или на сеновал».
Но как он ошибся! Компания и не собиралась никуда уходить. Послышался звон падающей посуды. Это кто-то из мужиков одним махом расчистил стол. Черноволосый казак поднял Груню высоко на руки – она взвизгнула от страху и засмеялась. Он покружил ее словно ребенка – женщина рассмеялась еще звонче от внезапного, головокружительного удовольствия.
– Ох ты, баловница-бабочка, тяжёленькая, да мягонькая какая. Украсть тебя, что ли? Нет, братцы, дайте отыграться. Жалко ведь… Не по-людски оно как-то – одну, да всем гуртом. С души воротит.
– Жальце у пчелки. Положь Груню на место. Без жвавых обойдемся. Ежели воротит, то проваливай. Нашелся цыган. Я те уворую…
Протяжный вздох вырвался из горла чернявого, смуглое лицо исказила болезненная усмешка. Было видно, что в его душе идет напряженная борьба. В какую-то секунду Махневу показалось, что этот казак готов броситься из трактира, прихватив с собой увесистую Груню.
– Сидай. Не балуй. Далёко не убежишь.
Чернявый замер, глянул исподлобья на подпивших и разгоряченных мужиков.
– Черт с вами. Забавляйтесь, грешнички.
Он возвратился и посадил девицу круглым задом на расчищенный стол. Двое других мужиков, нажав на полные плечи, повалили Груню на спину. Та беспомощно взмахнула руками и снова принялась деланно и нарочито громко смеяться, будто ее щекотали. Потом замолчала, смутилась, широкие ладошки закрыли алое, как маков цвет лицо. Один из мужиков, рябой, с широким, мясистым носом, недолго думая, задрал женщине подол цветастой юбки так, что обнажились полные ляжки, одетые в серые шерстяные чулки, круглый живот, темнеющий треугольником русых волос, и белоснежные шары полных грудей.
– Господа, господа! Так не пойдет. Прошу вас, покиньте наше заведение! У нас не дом свиданий! Здесь благородные люди трапезничают, – подлетел рассерженный востроносый лакей.
– Пшёл вон, пархатый! Не твое собачье дело, – огрызнулся рябой, сверкнув налитыми кровью глазами. – Не подходи лучше, мы пьяные, лихие. Долбанем кулачищем – от тебя мокрое место останется.
Рыжебородый знакомец, представившийся Григорием Пустохваловым, полез в карман полосатых штанов, выудил оттуда пару ассигнаций и бросил их на поднос обескураженного лакея.
– Иди милай, погуляй малость. У тебя что, на кухне дел нету?
– Есть… – растерянно пробормотал лакей и попятился задом. Гаденькая улыбочка растянула его узкие масляные губы. – Мы люди маленькие-с, и дела хозяйственные у нас завсегда-с найдутся. Мне и самоварчик надо нагреть, и стаканчики протереть… Вы только уж недолго, а то не ровен час хозяин вернется, али староста заглянет.
– Ступай, не мельтеши.
Как только лакей исчез за боковой дверью, прикрытой ситцевой, застиранный занавеской, честная компания шумно задышала, свирепо разглядывая беспомощную Груню.
Она поерзала, молочной белизны ноги разъехались в стороны. Дрогнули тугие икры. Раздался стук каблуков упавших красных ботиков. С маленьких ступней слетели шерстяные чулки – два серых комочка бесшумно приземлились на грязный и заплеванный деревянный пол. Хорошенькое лицо сделалось растерянным, русые волосы разметались по столу, красотка зажмурила глаза, потная ладошка прикрыла довольно крупный лобок.
– Ай! – вскрикнула она жалобно. – Чего вылупились, ироды окаянные? – голос был пьяный, но вместе с тем испуганный. Похоже, что до несчастной стал доходить истинный смысл происходящего.
Она сделала попытку приподняться, сжатые кулачки ухватились за край подола в надежде одернуть юбку. Но чернявый и его товарищ перехватили ее руки. После недолгой возни и злого смеха, подол юбки был задран еще выше – девушке закрыли им лицо.
– Не айкай. Не то юбку в узел завяжем, вообще не пикнешь.
В харчевне повисла тишина. Как не странно, теперь проснулись даже те посетители, кто спал мертвецким, пьяным сном. Плотная толпа бесцеремонно обступила деревянный стол.
Владимиру казалось, что теперь любопытствующих зрителей стало гораздо больше. Человек двадцать или тридцать в немом восхищении пялились на обнаженное тело пьяной девахи.
– Петро, ты что забыл о своем выигрыше? – крикнул кто-то. – Сымай портки, лядащий. Пихай ей дышло, раз твоя фарта вышла… Чего томишь бабу?
Владимир крепко зажмурил глаза. В уши вливался похотливый стон распутницы, одобрительные крики мужиков, всеобщая возня. Он услышал треск рвущейся ткани – кто-то из мужиков сорвал с женщины последние остатки одежды.
– Вы пошто, черти, сарафан изорвали?! Он же новехонек ешо! – визжала обиженная Груня.
– Рубликов дадим, десять таких купишь! Молчи лучше, дура, не то и рот сейчас заткнем…
– Вертай ее задом. Теперь ты, Родя, наподдай. Да не шевелись ты, сучка, и так мало не покажется.
Странное дело – Владимир зажмурил глаза у своего стола, а когда открыл, то обнаружил себя в толпе ликующих зрителей. Он сделал пару шагов назад, но кто-то невидимый толкал его кулаком в спину, заставляя как можно пристальней рассматривать детали этой кабацкой оргии. В какой-то момент ему показалось, что он даже чувствует запах женского пота – аромат возбужденной самки. Все его сознание сосредоточилось в фокусе выпуклых волосатых подмышек полных белых рук, запрокинутых за голову, сжатых в замок пальцев, колыхающихся овалов мягких, распущенных грудей с тугими сосками, круглого живота, влажного от семени лобка и опухшей, сочной вульвы бесстыжей развратницы.
«Да что же это за наваждение, – едва подумал он, и тут же почувствовал сильное желание. – Может, и мне пристроиться? – от этой мысли он чуть не задохнулся. – Полно, не с ума ли я сошел? Давно ли, еле живой остался после любви трех ведьм? Что со мной? Я всегда был охоч до любовных утех. Но что бы так-то вот…»
– Владимир Иванович, иди и ты, – доброжелательно шепнул на ухо Григорий.
– Да, неудобно. Я же не играл с вами на интерес, – неуверенно промямлил Махнев.
– Да ладно, уж. Груню лишним удом не испортишь. Она от скоромного только краше становиться. А барский уд он слаще других. Правда, Груня? – подмигнул ей рыжебородый. – А барин тебе рубликов сверх уговора накинет.
Груня только кивнула, горячечно разевая красный от поцелуев рот, мохнатые ресницы прикрыли влажные глаза.
Владимир и сам не заметил, как вошел в сладкое и горячее лоно женщины. Она отдавалась ему так жарко, что кто-то из мужиков присвистнул:
– Вот они бабы, как под барчуками-то прогибаются. Это тебе не с нашим братом, чернорылым, любовь крутить. Али уд у него золоченый? А, Груня?
– У нашего барина хрен до самых колен! – крикнул кто-то из толпы мужиков. Раздался дружный хохот.
Возбуждение Владимира все возрастало. Он вспомнил то ощущение, испытываемое им в годы студенческой юности – похоть, застилающую глаза. Тогда, в молодые годы, ему нравилось лицезреть групповые оргии, когда одна женщина вынуждена была ублажать нескольких мужчин по очереди, словно течная сучка всех дворовых кобелей.
Прошло несколько минут, и он испытал мощнейший оргазм. Не успел он отойти от распластанной, мокрой Груни, как на его место встал кто-то другой. Дрожащей рукой Владимир отсчитал несколько золотых монет и отдал их в руки Григорию.
– Передайте Аграфене… Не знаю, как ее по батюшке.
– Груне-то? Не переживай, передадим.
Владимиру не хватало воздуха, он поспешно рассчитался и с лакеем, возникшим, словно из-под земли, заплатил щедрые чаевые и вознамерился покинуть это странное заведение. Лишь на минуту он помедлил и кинул прощальный взгляд на почти бесчувственную Груню, залюбленную до одури безудержными насильниками.
О, ужас! Ему показалось, что с румяным лицом кабацкой девицы произошли странные метаморфозы. Теперь на Владимира смотрели до боли знакомые, синие глаза. На столе, извиваясь от похоти, истекая белой влагой, лежала чуть живая… Глаша. Она смотрела на него молящими глазами.
– Стойте! Не трогайте ее! – едва крикнул Владимир.
Бревенчатые стены кабака странно вздрогнули и побежали в разные стороны, стал таять и растекаться бурой древесной жижей потолок, в быстрой карусели замелькали довольные мужицкие рожи, и он тут же потерял сознание.
Очнулся Владимир от того, что занемевшая, почти деревянная кожа лица ощутила немыслимый холод – востроносый лакей щедро вылил ему на голову ковш колодезной воды.
– Чтой-то, вы барин, так пугаете нас? Вам на воздух надобно. Тут душно – накурено сильно. Покушали-с и идите своей дорогой.
Владимир огляделся – вокруг было совсем тихо – слышалось даже жужжание сонной мухи возле закопченного оконца. Посетителей в кабаке почти не осталось. Все было чисто и прибрано. На столах одиноко красовались стеклянные стаканы с полевыми цветочками, обернутые в папиросную бумагу. О прошедшей оргии ничто не напоминало.
«Полно, а была ли эта оргия?» – тяжелые мысли едва ворочались в горячей голове.
– Глаша! А где моя Глашенька? – вскинулся Владимир, голова ударилась о ножку обеденного стола.
– Какая, такая Глаша? Не было у нас здесь таких девиц. Отродясь не было. Шли бы вы, барин, во двор, на свежий воздух. Мы закрываться скоро будем. Поздно уже… – ворчал лакей, выпроваживая Владимира за дверь.