Я поехал домой. Дома Елена что-то готовила на кухне.
- Ужинал? Я привезла немного вкусных вещей.
- Ужинал, но вкусное вкушу. В нашей столовой насыщаются, а не едят. Готлиб Бар придумал для правительственных порций формулу: «Во-первых, дрянь, во-вторых, мало!»
- Ты уже передавал эту глупую остроту Бара. Зато в народе с уважением отзывались о продовольственных самоограничениях в правительстве во время осады Забона.
- Ограничения, введенные во время борьбы за Забон, сняты. Мы снова на нормальном снабжении, хоть товаров из «золотых магазинов» нам не возят.
- Тогда угощайся снедями из «золотого магазина». На одном заводе я внедрила свою технологию. Премия в латах. Твоя жена, Андрей, сейчас зарабатывает больше тебя.
Я не такой гурман, как Готлиб Бар, но с удовольствием поглощал все, что Елена накладывала на тарелку. А то, что роскошный ужин происходил сразу после скудного ужина в нашей столовой, позволило не просто насыщаться, а смаковать «золотые» снеди.
Елена снова заговорила:
- Я тоже член правительства, как и ты. Правда, не такого высокого ранга. Но в столице почти не бываю, на ваши заседания не хожу, а непрерывно меняю одну дальнюю командировку на другую.
- Другие заместители министров тоже редко посещают наши заседания. Их вызывают, если нужны.
- Стало быть, во мне нет нужды?
- Ты недовольна?
- А почему мне быть довольной? Мне предложили играть важную роль. Но спектакль отменили.
Я сделал усилие, чтобы голос не звучал сухо:
- Отложили, а не отменили. Наберись терпения, Елена. Гамов не бросает слов на ветер.
6
«Декларацию о мире» наши враги обнародовали, когда над Аданом прогремела первая весенняя гроза - естественная гроза, а не старания Штупы. Я читал «Декларацию», пораженный и недоумевающий. Какой-то древний писатель заметил, что хитрость - это ум глупого человека, а лукавство - хитрость умного. Так вот, в «Декларации о мире» не было и попытки лукавства, а была одна хитрость, к тому же неумело скроенная. Амин Аментола все же казался мне умней. Правда, ему были свойственны и высокомерие, и наглость, когда он чувствовал удачу. Словно схватил бога за бороду, издевался над ним Леонард Бернулли. «Декларация о мире», составленная из трех разделов, была написана так, словно Кортезия уже торжествовала победу. В первом разделе говорились хорошие слова о значении Латании в современном мире и о той огромной роли, какую еще сыграет Латания, когда сложит оружие и вступит в братство с державами, ныне с ней воюющими. И это была та хитрость, что создается умом неумного человека. Хорошие слова о Латании не прикрывали требования: быть ей отныне придатком к руководительнице мира Кортезии. Зловещую тень отбрасывала каждая строка декларации!
Во втором разделе Латанию обвиняли, что она организовала войну, и требовали, чтобы ее новое правительство признало свою ответственность за страдания от ее агрессии.
Амин Аментола выдвигал еще одно условие: правительство Латании должно освободиться от трех своих членов - диктатора Алексея Гамова, председателя Черного суда Аркадия Гонсалеса и министра внешних сношений Джона Вудворта. Что до остальных правителей Латании, то их судьбу решат сами латаны - авторы «Декларации» убеждены, что великий народ Латании каждому воздаст в меру его заслуг и преступлений.
«Мир в мире невозможен без урегулирования политических, идеологических, экономических и территориальных разногласий» - так завершалась «Декларация о мире».
Ко мне вошел Прищепа. Наедине мы разговаривали с прежней дружеской простотой.
- Твое мнение, Андрей?
- Какие глупцы! Выискивали только то, что делает мирные переговоры невозможными. Если это дипломатия, то что называется идиотизмом?
- Тебя не упоминают в декларации. «Остальным членам правительства народ должен воздать в меру их заслуг и преступлений»! Гамова, Гонсалеса и Вудворта сразу отвергают, признавая за ними одни преступления. А вместо них - тех, у кого и заслуги. Очевидно - тебя.
- Пожалуй, ты прав. Ты уже видел Гамова?
- Он согласен, что скрытый смысл декларации - стимулирование твоей борьбы с ним. Он созывает Ядро. Хочу с тобой посовещаться.
- Почему не вместе с Гамовым?
- Потому, что о нем лично. Меня удивляет его состояние.
- Разгневался? В ярости? Подавлен?
- Трудно найти точные фразы. Всего ближе такая: впал в восторженное состояние.
- Вот уж непохоже на Гамова!
- О чем и речь! Учти это.
- Спасибо. Учту.
Мы пошли к Гамову. Он выглядел необычно - слишком резко двигал руками, глаза слишком блестели, голос звучал слишком громко.
- Мы все здесь единомышленники, - сказал он. - Не будем терять времени на анализ вражеского обращения. Ставлю на обсуждение: как ответим?
- Отвергнуть официальной нотой, - предложил Вудворт и его поддержали Бар, Штупа и Пустовойт.
- Ответить презрительным молчанием, - сказал Пеано и радостно заулыбался. С ним согласились Прищепа и Гонсалес.
- Вы, Семипалов?
- Давайте не играть в прятки, Гамов, - ответил я. - У вас уже имеется готовое решение. Высказывайте его.
- Предлагаю референдум на тему - согласиться с «Декларацией о мире» или отвергнуть ее. Помните, я говорил, как мало возможностей точно узнать настроение народа. «Трибуна» высказывает взгляды крайние. Она - голос лишь части народа. Нужны чрезвычайные обстоятельства, чтобы весь народ заговорил открыто и громко. Сегодня наши враги создают чрезвычайные обстоятельства. Мы совершим величайшую ошибку, если не воспользуемся этим.
- А если народ выскажется против нас, Гамов? Или расколется в оценке «Декларации о мире»? Если он будет против, нам надо уйти. А если расколется? На треснутом фундаменте зданий не возводят.
- Выборы будем контролировать мы сами, - сказал Прищепа. - Голоса в урнах можно организовать.
- Нет! - резко сказал Гамов. - Маруцзян организовывал мнения, подтасовывал цифры. Но мы ведем политику честную. Не только для себя, но для народа важно знать, что он думает о нас. Ибо каждый знает, каков он сам, а каковы все, знает еще меньше, чем знаем мы.
Я подвел итоги:
- Итак, референдум. Как сформулируем вопросы к народу?
- Предлагаю на голосование четыре вопроса.
И Гамов продиктовал Омару Исиро:
1. Согласны ли вы признать Латанию виновницей агрессивной войны?
2. Одобряете ли вы отставку правительства Гамова?
3. Согласны ли вы после заключения мира выплачивать денежные и товарные репарации странам, с которыми мы ныне воюем?
4. Согласны ли вы удовлетворить территориальные претензии соседних с нами государств?
Ясные вопросы требовали ответов в двоичном коде: «да» - «нет».
- Исиро, как будете проводить референдум? - спросил Гамов.
Мы уже почти полгода работали вместе, но я так и не уяснил себе, что это за человек, наш вечно молчаливый министр информации Омар Исиро. Информация и молчание исключают одно другое, сочетание было типа лед и пламень, глина и железо, газ и камень. Но были в Исиро, очевидно, какие-то достоинства, если Гамов выбрал этого человека в министры.
- Выполню все те условия общенародных референдумов, какие вы предписали мне два месяца назад, - ответил Исиро - и я отметил про себя многозначительное «два месяца назад».
Распустив Ядро, Гамов позвал меня в маленький кабинет, я как всегда уселся на диванчике.
- Слушаю ваши удивления и сомнения, - сказал Гамов.
- Угадали: и удивления, и сомнения.
- Первое удивление, наверно, по поводу того, что референдум технически подготовлен давно? Мы с Исиро часто размышляли, что неплохо бы прямо обратиться к народу с вопросом о его отношении к войне и к руководителям страны. Враги дают нам такую возможность. Та самая информация методом провокации, которую придумал Бар. Слушаю дальше.
- Мы надеемся, что враги погодят с наступлением до ответа на «Декларацию о мире», но если они начнут раннее наступление, чтобы воздействовать на настроение людей, идущих к урнам?
- Аментола - не глупец. Латаны - народ мужественный, гордый, ценят достоинство своей страны. Наступление до референдума вызовет возмущение. Зачем это врагу? И ведь есть возможность, что население Латании добровольно осудит нас и признает неизбежность нашего поражения. В этом случае Кортезия вообще обойдется без сражений. Практичные кортезы не будут тратить больших средств там, где можно обойтись малыми. Я опроверг ваши удивления и сомнения?
- Не все. Вы поставили народу четыре вопроса. Мы получим четыре ответа. И они могут оказаться очень разными. На одни большинство ответят «нет», а в других в большинстве могут быть «да». Говорю о вас лично. Что, если на один этот вопрос народ ответит «да»? Вы правитель суровый, Гамов, это не всем нравится. Благополучием родины не пожертвуют, навесить на себя позорную кличку «агрессор» мало кто осмелится. Но почему не пожертвовать одним человеком, если это облегчит замирение? Вы пошли на страшный риск, поставив на референдуме вопрос о себе!
- Больше половины населения проголосует за меня.
- Гамов! Больше половины - это мало! Вы не наследный монарх, даже не Маруцзян, ставший президентом волей большинства на выборах. Маруцзян сказал о нас: «Узурпаторы!» Вы захватили власть, не спрашивая ни у кого, правите жестко. Ваша власть имеет силу, если вас поддерживает не менее трех четвертей народа. А если он откажет вам в таком доверии?
Гамов менялся в лице. Павел точно охарактеризовал его состояние - восторженность. Я бы еще добавил - умиление. Он впал в умиленную восторженность. Он чем-то в себе восторгался, чему-то умилялся - и даже растрогался от умиления своей восторженностью. Глаза его влажно светились, на щеках выступила краска. Все это было так невероятно, что я не поверил бы своим глазам, если бы не знал, что глаза мои всегда видят верно.
- Вы правы. Половина голосов - катастрофа. Это еще годилось бы для Маруцзяна, для Аментолы, для Вилькомира Торбы… Их правление - заполнение промежутка истории. Мое правление - перемена хода истории. Я должен опираться на весь народ.
- Тогда еще раз спрашиваю - зачем вы рискуете?
- Надо знать настроение народа. О самом себе знать, что я - это я! Без этого моя миссия бессмысленна.
- Миссия? Хорошо, пусть миссия. Но если не будет того большинства, которого желаем?
- Тогда уйду. И меня замените вы.
- Глупости, Гамов! Вас можно сменить, заменить вас невозможно. Наша сила - в нашем единстве. Аментола поэтому так обрадовался призраку нашей с вами вражды.
- Вы замените меня, - повторил Гамов. Его лицо сияло дурацкой светлой покорностью. На это трудно было смотреть. Мне захотелось грубо выругаться. - Если меня не поддержат, значит, мое время еще не пришло. А пока вы совершите свою часть нашего общего дела.
Я все-таки выругался, но души не облегчил. Такие речи приличествовали фанатичному пророку, а не трезвому политику. Гамов почувствовал, что перешел межу. Он сказал уже без пророческой напыщенности:
- Подождем. Уже не так далеко до вердикта народа.
7
Хоть это и удивило меня, «Трибуна» не подняла грохота в связи с опубликованием наглых требований Кортезии и ее союзников. Разумеется, я не ожидал, что неистовый Фагуста поддерживает наших врагов, но «Трибуна» по-деловому освещала подготовку к референдуму, печатала о нас сносные статьи.
Свое удивление я высказал самому Фагусте, когда повстречал его в нашей столовой. Он питался в своей редакции, но, появляясь у Исиро или у Гамова, прихватывал еду и у нас - такой туше нормального пайка не хватало.
Он вышел из раздаточной с подносом, направился ко мне и бесцеремонно поставил поднос на мой стол. Воспитанностью этот газетный деятель, лидер мирно скончавшейся партии оптиматов, никого не восхищал.
- Хочу составить приятную компанию, разрешите? - И, не ожидая разрешения, уселся.
- Компанию составить можете, но вряд ли приятную.
- Почему вы меня не терпите? - поинтересовался он, набрасываясь на борщ. Он был близорук и низко наклонял лицо над столом - чудовищная его шевелюра, так похожая на аистиное гнездо, чуть не мела по тарелке. И он чавкал громче того, что я мог спокойно снести.
- Терплю. Уж если не встал и не перехожу за другой столик…
- Не терпите, - повторил он. - Между прочим, напрасно. Я вам не враг, только критик ваших недостатков. Если хотите, ваш помощник.
Он покончил с борщом и принялся за «жеваные котлеты», так называл это блюдо Готлиб Бар. Теперь Фагуста не чавкал, только глотал.
- О моем отношении к вам видно по последним номерам газеты. Признайтесь, вас удивило, что я не начинаю новой кампании против правительства в связи с «Декларацией о мире»?
- Признаюсь: удивило. Уж не сам ли Гамов попросил вас не осложнять внутреннего положения перед референдумом?
- Ха, Гамов! Ваш Гамов единственный человек, которого я отказываюсь понимать. Но вы правы, Семипалов: «Трибуна» взяла смирный тон, чтобы не перевозбуждать народ перед трудным испытанием его духа.
- Рад, что вы этого хотите. Не исключено, что в будущем станете сторонником нашего правительства.
- Исключено. И знаете почему? Потому что я с самого начала ваш искренний сторонник. Вы правительство плохое, делаете массу ошибок и глупостей, не устану это повторять. Но любое правительство, которое может вас сменить, будет хуже.
- Даже если нас сменит правительство, возглавляемое вами?
- Семипалов, остроты вам не к лицу! Оптиматы как сильное политическое движение давно перестали существовать. Но если бы случилось чудо, было бы не лучше, а хуже. Могу критиковать ваши просчеты и глупости, но сам бы наделал глупостей куда больше, просчеты были бы серьезней. Прикидываю дела Гамова на себя и вижу - не по плечу! Удивлены? Удивляйтесь. Еще не раз удивитесь.
Он проглотил кофе и понес опустошенный поднос в раздаточную.
Гамов дал Исиро две недели на подготовку референдума. Исиро уложился в десять дней. Пеано предпочел бы, чтобы он протянул лишнюю неделю. Исиро пожал плечами, когда узнал его просьбу.
- Разве я не сделал этого? Голосование могло начаться уже в тот день, когда вы решились на референдум.
Пеано старался оттянуть референдум, чтобы выиграть лишь несколько дней до наступления кортезов. И опасался, что им надоест наша проволочка и они начнут весеннюю кампанию до референдума. Грозные признаки этого имелись.
Прищепа узнал, что маршал Ваксель направил протест Амину Аментоле против задержки наступления. Командующий армией кортезов рвался в бой, игнорируя дипломатов. Но среди многочисленных прерогатив президента была и та, что окончательное решение военных вопросов он оставлял за собой. Он приказал Вакселю ждать.
- Зато на президента ополчился Леонард Бернулли, - докладывал Прищепа. - Бернулли доказывает, что задержка наступления уменьшает шансы на успех, так как мы усиливаем оборону. К счастью, Бернулли назвал Аментолу самым некомпетентным президентом в истории Кортезии. Уверен, что впредь любые предложения сенатора будут встречаться в штыки только потому, что они исходят от него.
- Что еще говорил этот буйный сенатор?
- Помните его слова, что Аментола перегружает свою тележку швалью, которую выбрасывает Гамов? Он пошел дальше. Он внес в сенат резолюцию, запрещающую всякие поставки бывшим союзникам. Ни денег, ни товаров этим болтунам и лежебокам! - возгласил он. И потребовал, чтобы все средства страны направлялись Вакселю, не разбрызгиваясь. На заболоченных полях Патины совершается мировая история, и глупцы те, кто этого не понимает. Вот так он закончил свою речь в сенате.
- Много у Бернулли союзников?
- Немного, но становится больше. Если Бернулли продолжит свою агитацию, Аментола может потерять прочное большинство в сенате.
- А способен ли Бернулли стать президентом Кортезии? Если он возглавит страну, это ухудшит наши позиции.
В разговор вступил Вудворт, хорошо знавший Бернулли.
- Ни при каком падении популярности Аментолы Бернулли президентом не будет. Путь к президентскому креслу ему заказан из-за его внешности. Бернулли урод. Короткие ноги, огромная голова… Невероятная грудь при маленьком росте… Кортезия мирится с президентами красавцами, хотя предпочитает людей среднего облика. Пример - тот же Аментола, ведь красивый мужчина. Они скорее предпочтут президента глупого, но не уродливого. И Бернулли это знает. Он не выставлял своей кандидатуры ни на одних президентских выборах.