Пролог.
Пустыня.
Пустыня живет везде. Возможно, за вашими окнами и не расстилаются бескрайние просторы ее барханов, но она все равно была тут когда–то в прошлом, либо будет когда–то в будущем – а разве имеет значение время для вечного песка? Он спокоен и терпелив, ибо знает, что рано или поздно возьмет свое. Рождаются и уходят в небытие люди, города и империи, и думают они в великой своей самонадеянности, что пребудут на этом свете всегда, но рано или поздно на смену им приходит пустыня и ветер гонит песок с дюны на дюну на том месте, где когда–то смеялись, любили, убивали и умирали. Пустыня же не умрет никогда, ибо суть ее – время, пожирающее все на свете. Песчинки ее, словно в огромных часах, отсчитывают каждый миг, отмеренный этому миру. И не только этому, ведь время подобно реке, протекающей через все миры, возможные и невозможные.
А потому, где бы вы не жили, однажды вечером закройте глаза и прислушайтесь. И если вы будете достойны, возможно, услышите тихий шорох песка. Это голос пустыни, вечной и безмолвной, но все же могущей поведать вам свои истории. Чудные истории из других времен и других миров о героях и злодеях, что равно превратятся в прах и вечные пески укроют их своим покровом. Но сейчас, пока пустыня шепчет о них вам на ухо, они живы, а потому – слушайте.
Слушайте.
И не открывайте глаза.
Часть первая: время легенд.
Пустыни, которые нас выбирают.
Сага Восьмая. Бури.
С тех пор, как сотворил владыка Оден мир наш
Лед и Огонь ведут вражду друг с другом
И тает Лед и гаснет ярь Огня
Рождая грязь золы, что правит нынче миром
Ахмар.
– Эй, вы там, поаккуратнее! Я добрый человек, но если эта качка не прекратится, кое у кого к вечеру выскочит неплохой свищ на самой деликатной части тела!
Паланкин перестал отчаянно колыхаться, словно повторяя все очертания поверхности отвратительнейшей проселочной дороги, по которой шел наш караван, и я снова откинулся на ворох смятых подушек. Да, что ни говори, а репутация серьезно помогает наладить правильные взаимоотношения с окружающими. Особенно если эти окружающие знают, что их хозяин на короткой ноге с Красными Магами, а также один из немногих, получивших дозволение на ограниченное колдовство, сиречь управление амулетами, от обоих советов – Красного и Государственного. Ох, если бы можно было так же напугать отчаянно палящее солнце и пыль, умудряющуюся проникнуть в наглухо закрытый паланкин! Увы, увы…
Я отхлебнул немного кифы из небольшого дорожного кувшинчика, прикрыл глаза и вернулся к своему увлекательному внутреннему диалогу. «О, Ахмар!» – низкий голос, с интонациями умудренного жизнью средней руки купца с городского базара, звучал размеренно и успокаивающе. – «А нужно ли тебе все это? Ты добился неплохого положения и достатка, у тебя есть друзья и дом – так не пора бы тебе успокоиться? Жениться, завести детей, спокойно доживать жизнь, наслаждаясь вечерним бокалом вина и звоном монист танцовщиц в прохладном полумраке ближайшего питейного подвальчика, где самой большой опасностью для тебя будет оставить на столе больше драхм, чем ты собирался? Ты так настойчиво стремился получить место при дворе великой Песчаной Империи, что все–таки добился своего – ты теперь один из уполномоченных при Муккарибе Порядка и получил свое первое героическое испытание: отправиться с караваном торговцев в забытую всеми богами Зафарру, расследовать убийство нескольких семей никому не нужных переселенцев из Аксумского эялета. А всего вернее – умереть там от скуки, жары и дизентерии. Разве этого ты хотел от жизни?»
«Не слушай этого презренного труса! Жизнь – это приключение!» – второй голос нравился мне куда больше, звучавшая в нем задорная юность бодрила, напоминая о лучших мгновениях жизни. – «Не для того ты так долго стремился вверх с самого низа, с грязных трущоб Аль–Хиры, завоевывая все лучшее, чего ты действительно достоин, чтобы опустить руки, испугавшись жары и пыльной дороги – которая, кстати, уже подходит к концу.»
И в самом деле – уже можно было различить еле слышные звуки хоть небольшого, но все–таки торгового городка, да еще и стоящего на пересечении караванных путей. Зафарра встречала меня звоном молотков ремесленников, криками базарных зазывал, негромкой музыкой, уже начавшей звучать из злачных заведений и какой–то специфической тишиной, умудряющейся на фоне этих звуков существовать, и даже некоторым образом их подчеркивать – верная примета провинции. Ну что же, провинция так провинция, в конце концов, я и не рассчитываю долго тратить тут свое драгоценное время. Найти убийц, имея те амулеты, что я везу с собой – дело двух–трех дней, не более, еще столько же можно потратить на знакомство с местными девушками и винами – и назад, в Аль–Хиру, к утонченным столичным удовольствиям и подковерной возне при дворе Великого Хана. К гораздо большим опасностям, честно говоря.
Прибытие и обустройство прошло гладко, не считая надоедливого местного старосты, конечно же прибежавшего встретить уполномоченного одного из муккарибов. Нет, уважаемый, я не буду ночевать в твоем доме. Да, любезный, я остановлюсь в этом грязном караван–сарае. Да–да, прямо в шатре на улице. Нет, девочек присылать не надо. Мальчиков тоже. Вина можно, немного. Следственные действия – завтра, с самого раннего утра. Непременно, негодяям никак не уйти от расплаты, магия Красного Совета не дает осечек. А теперь, о многоуважаемый староста, да удлинят все боги твою бороду и размножат род твой, не позволишь ли ты несчастному слуге Муккариба Порядка немного отдохнуть после тяжелого пути… На этом месте, хвала Аль–Лат милостивейшей, излишне усердный чиновник соизволил оставить меня в покое, и я начал располагаться в шатре, который за время нашей беседы мои четверо носильщиков, они же – походное звено телохранителей уполномоченного, успели разложить на самом краю караван–сарая, не отгороженного от начинающейся за городом пустыни ничем, кроме надежд хозяев на милосердие местных разбойников, да еще, возможно, регулярной мзды этим хищникам барханов за спокойный сон своих постояльцев. Одним словом – место самое подходящее для того, что должно произойти, да и время приезда выбрано как нельзя лучше – сумерки уже опутывали тенями улочки Зафарры.
Растянувшись на ложе и положив рядом несколько амулетов, я начал снова просчитывать ситуацию. Количество населения, примерная скорость распространения новостей, радиус возможного нахождения – по всем прикидкам из методичек выходило, что ждать гостей, прослышавших о том, что расследовать их преступление приехал уполномоченный из самой Аль–Хиры, оставалось около часа. После чего я должен был услышать приглушенную возню снаружи, несколько сдавленных криков и предложение от старшего звена немедленно ввести негодяев в шатер, на допрос с пристрастием третьей степени. Но методички же настоятельно советовали не расслабляться – поэтому я улегся поудобнее и, медленно потягивая кифу, стал прислушиваться к доносящимся с улицы звукам, держа свободную руку поближе к амулетам – на случай, если все пойдет не так, как задумывалось, и охране понадобится моя помощь. Спокойствие и сосредоточение…
То, что все пошло совершенно не по плану, я понял только тогда, когда волнистый вороненый кинжал в полной тишине распорол стенку шатра и в свет походной лампы с грацией кошки вступила его обладательница – девушка с выкрашенными хной красными волосами и кожей такого же иссиня–черного цвета, как клинки двух ее кинжалов. Мгновенно сориентировавшись в ситуации, она молнией метнулась ко мне…
Ксенна.
…и лезвие уже должно было вонзиться в шею имперской ищейки. Но эта мразь вдруг резко перекувыркнулась в сторону и махнула какой–то овальной штукой, зажатой в руке. И, практически мгновенно, я потеряла всякий контроль над своим телом и безвольно упала со всего размаху к его ногам. Чуть ли не уткнувшись носом в его красные узорчатые туфли. Великая Мать, какой позор! Проклятое колдовство, почему оно все время оказывается сильнее честной стали?! Какое унижение – воин пустыни валяется у ног аль–хирского торгаша, как презренный попрошайка!
Столичный визитер, тем временем, весьма деловито приподнял меня, опер спиной о большой чан для умывания. Нацелил мне в лицо свою штуковину и начал ей трясти. Нет, похоже, это не обычный пузатый чиновник. Молодой, черноволосый, худощавый, серые глаза с отливом в синеву. Даже симпатичный. Одет в черные штаны и красную куртку. Движения уверенные, осанка прямая.
– Все, теперь ты можешь говорить, – он посмотрел мне прямо в глаза и внезапно улыбнулся. – И я могу наконец представиться прекрасной девушке, так неожиданно заскочившей на огонек к одинокому страннику. Меня зовут Ахмар, а тебя?
– Ксенна. Хорош ломать комедию. Пытать меня тебе придется самому, твои охранники мертвы.
– Я и не собирался… Что?! – одна его бровь недоуменно изогнулась, поднявшись вверх. – Ты, конечно же, шутишь, красавица. Я могу допустить, что ты сумела незаметно проскользнуть мимо охраны – в конце концов, ты находишься здесь, с этим не поспоришь, но прикончить четверку отборных телохранителей…
– Так иди проверь. Не сотрясай воздух понапрасну.
Он уже гораздо серьезнее посмотрел на меня, нахмурился, поднял что–то из кучи затейливых и непонятных безделушек, лежавших на полу возле ложа, и исчез из моего поля зрения. Еле слышно хлопнул полог шатра. Ушел. Так, Ксенна, напрягись! У любой магии должен быть свой предел. Я попыталась шевельнуть рукой. Ногой. Проклятье! Я могла говорить, моргать, двигать глазами и морщить нос. На этом все. Остальное тело было просто тюком ваты – движений ничего не сковывало, но все усилия просто уходили в никуда. Ничего не выйдет. Хорошо, пусть будет так. Я прекратила бесплодные попытки – пусть все идет так, как определила мне Великая Мать. Тем временем, полог снова тихо хлопнул позади.
– Во имя Уззы, да кто ты такая?!
Теперь передо мной стоял уже не веселый столичный щеголь, нет. Но и не безжалостный служитель империи, каким я ожидала увидеть его по возвращении. Сдвинутые брови, скорбно опущенные уголки рта – невероятно, но похоже, что он действительно расстроен смертью своих слуг. Смертью людей, а не утратой полезных инструментов.
– По своей воле я тебе точно этого не расскажу, – я язвительно усмехнулась. – А как меня будет пытать слабак, готовый расплакаться от зрелища четырех перерезанных глоток, я с трудом представляю.
– В этом нет нужды…
Ахмар.
…Ты расскажешь мне все сама.
Я отвернулся от девушки, такой хрупкой и изящной – и такой безжалостной и смертоносной – и быстро прошел мимо нее, к своему дорожному сундучку, за амулетом правды. Нашел я его почти сразу, но продолжал делать вид, что роюсь в поклаже, пытаясь тем временем успокоить свои дрожащие руки и сумбурные мысли. О, боги, если бы я верил в вас или в другие сказки пустыни, я бы решил, что я пленил не человека, а безжалостного джинна в женском обличье! Перерезанные глотки? Не перерезанные, а вскрытые и выпотрошенные, как молочный поросенок на кухне Хана перед пиром по случаю очередного торжества! Возможно, в этом есть абсолютно трезвый расчет – если проделать все достаточно быстро, жертва не издаст даже обычного предсмертного хрипа и не насторожит остальных, но я с трудом мог себе представить, как эта милая девушка… Даже подойти незаметно к гвардейцу–телохранителю обычному человеку практически невозможно, ей же удалось в одиночку прикончить четырех воинов, обученных сворачивать шею человека быстрее, чем падает капля воды в клепсидре – это мне довелось наблюдать собственными глазами. Но довольно рассуждать, пусть сама расскажет мне о себе.
Я подошел к Ксенне и попытался найти место, куда прилепить амулет – черный мягкий шарик, присасывающийся почти к любой более–менее твердой поверхности. Главное – под ним должны быть кости черепа, иначе действовать он не будет. Из–за дурацкой прически девушки – волосы по бокам головы стянуты в две короткие косички, спускающиеся назад, а средние подняты и склеены чем–то на манер петушиного гребешка, лепить амулет пришлось на лоб и теперь он нелепо торчал там, одиноко возвышаясь, словно черный храм Мекки.
– Я думала, при ханском дворе принято пытать преступников, – Ксенна смотрела на меня с вызовом, – а твоя штука просто дрожит на лбу. Я не боюсь щекотки.
– Мы не при ханском дворе, – все это время я следил за ее зрачками, они медленно расширялись и теперь ее голубые глаза выглядели совершенно черными. – А теперь ты будешь отвечать мне. Говорить правду. Ты поняла?
– Да, – ее глаза затуманились и смотрели сквозь меня. – Буду говорить правду.
– Ксенна это твое настоящее имя? —
– Я не знаю другого.
– Где ты научилась убивать?
– Я из клана Темных Убийц. Это наша работа.
– Ассасины? Но среди них нет женщин.
– О, во имя Матери, не сравнивай нас с этой сектой наркоманов, пляшущих вокруг своего драгоценного старца! – даже в этом состоянии рот ее презрительно скривился. – Мы не дурманим свой разум и не подчиняемся безумцу во имя посмертного вознаграждения от Ахура–Мазда. Мы свободное племя песков и будем таким всегда. Мы последние, кто слышит голос Великой Матери всего сущего.
Темные Убийцы? Великая Мать? Хотя ладно, биографические подробности подождут – я приехал сюда по делу, в конце концов, с ним и нужно разбираться в первую очередь.
– Ты убила этих несчастных переселенцев?
– Да.
– Зачем? Разве убийцам дают заказы на истребление нищих? Не думаю, что ваши услуги могут стоить столь дешево – или их жизни столь дорого.
– Они были Верными.
– Ты… ты убила их за то, что они верили в своих богов?! – я посмотрел на нее с жалостью. Девушка обречена. Уважение к чужой вере – один из основных столпов, на которых держится Песчаная Империя. Первый Хан, объединяющий кочевые и оседлые племена пустыни, вечно грызущиеся друг с другом, готовые растерзать иноверца или иноземца, понимал это очень хорошо – и до сих пор в кодексе законов сохраняются написанные им строчки: «Убивающий из–за богов, убивающий из–за племени, убивающий из–за рода – да будет четвертован пред всеми за злодеяния, ибо воистину, нет более худшего для Империи, чем распри сыновей ее между собой ".
– Бога. Они молятся Ледяному Богу с севера – единственному, по их словам.
– Это неважно. Нельзя убивать людей только потому, что они верят в другого бога, Ксенна! Пусть боги разбираются друг с другом сами, а мы люди, нам надо жить на этой земле, жить и радоваться, а не ненавидеть и убивать – это тупик, путь к резне, подобной той, что обагряла пески нашей прекрасной пустыни до того, как пришли Ханы. Разве все боги на земле стоят человеческой жизни?!
– Мой клан всегда уважал законы Империи. И правила добрососедства. Наша Великая Мать тоже запрещает нам убивать из–за веры в разных богов. Но Верные должны быть уничтожены.
– Я не понимаю…
Ксенна.
…Я плавала в багровом тумане. Туман пульсировал, проникая в меня своими сгустками. И я уже не могла понять точно – был ли туман мною или это я была туманом. И звучал Голос. Голос задавал вопросы, и отвечать на них было самым важным делом в моей жизни. Важнее, чем воля клана. Важнее, чем заветы Матери. Важнее, чем я сама.
– Я не понимаю. Объясни мне. – Голос хотел узнать, почему слуги Ледяного Бога должны быть стерты с лица земли.
– Они уже не люди. Они саранча. Саранча, что сожрала Миср, доедает Куш и подбирается к границам Империи. Но ханский двор не видит этой опасности, как не видели ее и мы. Мы древний клан. Тысячу лет назад смотрела луна на пески пустыни – а мы уже выходили в прохладу ночи славить лик Матери, улыбающейся нам с небес. Приходили и уходили племена, рождались и умирали боги, а мы продолжали славить ту, что смотрит на нас из каждой утренней росинки, что помогает зерну землепашца вытянутся к солнцу из тьмы вспаханной нивы, что дает силы женщине зачать и родить дитя. Нас становилось все меньше, но мы продолжали хранить свои знания и творить свои ритуалы. По воле Великой Матери, имеющей власть не только над жизнью, но и над смертью, мы научились убивать. Сначала – чтобы защищать себя. Потом – чтобы продавать услуги быстрой и справедливой смерти тем, кто жил рядом с нами. Но только такой, которая увеличит справедливость в этом мире, а не уменьшит ее. Такой, которая не нарушит заветов Матери. Когда в Великую Пустыню пришли Ханы и стали строить империю, работы у нас почти не осталось. Тогда мы начали приезжать в приграничный Аксум, и предлагать свои клинки кушитам – у них по прежнему сильный мог безнаказанно обидеть слабого, глупец – умного, а воин – торговца. Постепенно почти весь клан перебрался в Аксум, лишь немногие остались в пустыне – смотреть за священными местами.