Прибежали в избу дети,
Второпях зовут отца:
«Тятя! тятя! наши сети
Притащили мертвеца».
А. С. Пушкин, «Утопленник: Простонародная сказка»
1.
Вторую неделю я обитал дикарем в узенькой щели, разрезавшей черноморские скалы, обитал среди сосен, черненых обычными здесь пожарами. С берега мою площадку и палатку на ней совсем не видно, так что был я дикарем вдвойне, хотя и не вполне. Не вполне, потому что с обеда в соседней щели, - метрах в трехстах от моей в сторону Архипо-Осиповки (местные ее зовут Архипкой), - стояли местные из какой-то кубанской станицы на слуху. Я, форменный Робинзон, слушал их дальний пиратский смех, барски ужиная при свечах и в порывах симфонической музыки из радиоприемника, работавшего под крутым берегом на слабую «троечку». Барски, потому что прошлой ночью на резинку попалась кефаль - первый раз за многие годы диких стоянок! Не пара-тройка приевшихся морских ершей, охочих посмертно вырубить на несколько часов твою палаческую руку ядом плавников, ни синец, вкус которому придает лишь рыбацкий голод - роскошная кефаль на полкило! Ее-то я и ел, поджаренную фри костром и кроваво-красным закатом. Неплохо, надо сказать, у них получилось! Тем более, утром ходил в Архипку пивка попить с чебуреками и за вином - попалось, кстати, на удивление отменное. Пусть красное вино, не к рыбному блюду, но это условности.
После второго куска рыбы (если честно, она представляла собой вовсе не кефаль, начисто отловленную Костей-рыбаком из известной песни Бернеса, но пиленгаса, ее близкого родственника, завезенного из дальневосточных морей) я закурил, тут волна с симфонией ушла, но в соседней щели мужской смех сменился многоголосо девичьим. Они визжали в море от полноты жизни, слепившей их блеском прикорнувших на берегу лаковых внедорожников, углями мангалов, мерцавших оранжевыми всполохами, крепостью сладкого вина! Они смеялись, барахтались в море, в теплой южной ночи, криками привлекая к себе мужчин, говоривших о пустом или деле за раскладным столом, оккупированным всяческой деликатной снедью, горделивыми заморскими бутылками, пачками невиданных сигарет. Конечно, я завидовал самцам девушек, потому и выпил под этот смех полную кружку, выпил, чтоб не думать о женщинах, особенно той, которая уже как месяц назад лишь на сутки разорвала мое одиночество на две половинки.
Через пару часов соседский праздник жизни химически быстро выпал в осадок, и меня потянуло окунуться в ласковом море. Конечно же, я поплыл в сторону растаявшего в звездной ночи смеха, наверное, чтоб понежиться воришкой в чужой постели, то есть в воде, только что ласкавшей отзывчивые девичьи тела. В щели никого уж не было – уехали соседи на джипах тихо, как воры. Не скажу, что я расстроился, оставшись один, но было немного, оттого и вспомнил свою бутылочку, ждавшую меня наедине со свечей, едва удерживавшей тщедушным фитильком свою жар-птицу, свой огонек, растанцевавшийся в ночном бризе.
2.
Поплыл я к своей мечте, тьфу, бутылочке не быстро, боясь напороться на собственную закидушку с тридцатью свирепыми крючками, и скоро увидел ее в лунном свете, до дна морского достававшем. Нагая, она парила в призрачной воде, взявшей ее жизнь, парила в бессмысленно жадной толще, готовой переварить в слизь ее стройное, не рожавшее еще тело. Сообразив, что нарвался на утопленницу, - вот почему слиняли соседи в минуту! - взвинтился, со всех сил потянул ее к берегу, за волосы потянул, - русые, длинные и тонкие, - уложил там на песок ничком и головой к морю – из легких полилась вода, - пощупал сонную артерию.
Пульса не было. Перевернул утопленницу на спину, - глаза ее, кажется, голубые, уставились в небо, - зажал нос пальцами, прильнул губами к губкам, когда-то алым, теперь синим, стал вдыхать воздух. Как полагается, двенадцать раз в минуту. Вдыхаю раз за разом, каждый раз отмечая, что губы у нее такие мяконькие, живо-тонкие, целовать такие в натуре – небесное наслаждение, если, конечно с взаимностью целовать…
Минут тридцать я дышал в нее, как проклятый, одновременно сдавливая грудину - не задышала, как ни старался, как не представлял ее живой, как не видел воочию ее улыбку, ее, с женской благодарностью смотрящую на меня, на своего спасителя, несомненно, посланного Богом.
Решив, что несчастная умерла, сел перед ней, перед трупом ее сел, стал смотреть…
Она лежала под луной в шелесте сонного прибоя. Широкий таз, узкая талия, лебединая шея, осевшие полные груди - все живое, готовое к жизни, радости, любви. Мне казалось, что жизнь девушки еще витает над потерявшим ее телом, над моим телом витает, надо мной, как и она, утратившим душу, если не всю, то большую толику.
…Давным-давно, загорая у бурной южной реки, я увидел, как вынесло из заводи на дикую стремнину мальчика лет девяти, увидел, бросился к берегу, желая вытащить его, но замер, поняв, что реку с ее добычей никак не догнать. Меньший брат мальчика, рыдая:
- Вытащи его, вытащи!!! - толкнул меня в воду, я поплыл со всех сил, лишь с гребня очередной волны видя свою цель, уже отдавшуюся воле течения. Когда до водосбросной плотины, - преодолеть ее живым было невозможно - осталось метров сто, чувство самосохранения устремило мой взор к берегу, и тут же раздался пронзительный крик, рвавший слух в клочья:
- Вытащи меня, вытащи!!! – несомненно, это кричала витавшая надо мной душа только что утонувшего мальчика. Управляемый этим сгустком энергии, я бешено погреб к маленькой ниагаре, метрах в тридцати от нее углядел в воде маленькое обмякшее тело, вынес на берег, отдал набежавшим людям, и скрылся с их глаз, стыдясь дрожи, охватившей все тело…
И снова это! Снова я чувствовал, что душа девушки витает над потерявшим ее телом, витает над моим. Витает, касаясь фибрами, витает, алча проникнуть в меня, в мою жизнь, чтобы подвигнуть на что-то безумное.
Ей удалось это, она какой-то ворвалась в меня сквозь неотрывно смотревшие на нее глаза, по нервам и нейронам проникла до самого таза, и в самой его середке сладостно заныло. От этого ноя мой оголодавший член вздыбился, взял власть над отключившимся мозгом. Почувствовав себя конченным, вконец конченным, почувствовав себя на пороге другой жизни - нечеловеческой и преступной, я взял ее…
3.
Это было нечто. Это было упоительно! Я вовсе не чувствовал себя некрофилом, я чувствовал себя человеком, пытающимся обратить чужую смерть в существование! Я бил своим телом ее тело, я доставал его до сердца, я кричал смертной ночи и ей:
- Живи, живи, живи!!!
Лишь только я кончил, все стало на страшные свои места.
Я изнасиловал мертвую душу, изнасиловал утопленницу. В ее влагалище – моя сперма.
Это конец! Что делать?!!
Опустошенный, я не смог ответить на этот вопрос. Решив, что ответит утро, пошел к себе, в щель, выпил водки, чтобы поскорее уйти в последний свой обыденно-человеческий сон.
…Обычно стакан водки отключает меня часов до шести утра, но не в тот раз. Я не отключился, я видел воочию мрачную зону в Пермском крае или Мордовии, видел зеков, насилующих меня, омертвевшего. Видел ее, лежащую на берегу, на холодном ночном песке. Видел, как она поднялась, посидела, припоминая последнюю жизнь. Видел, как обернулась, услышав оживший вдруг приемник, увидела свечу, горевшую ровно, как в склепе, потому что бриз замер, как напуганный свидетель. Она долго смотрела на нее, так долго, что пламя затряслось от панического страха. Поднялась, пошла к щели на неверных ногах. Взобралась по крутизне, по которой я днем-то поднимаюсь, чертыхаясь и подворачивая ноги. Встала на площадке рядом с прахом костра – тот мигом вспыхнул от испуга. Подошла, к палатке, походя опрокинув бутылку недопитого вина, оно радостно забулькало, выливаясь на землю, из которой вышло.
Расстегнула медленно палаточную молнию, посмотрела пристально глазами, казалось, наполненными водой. На меня посмотрела, к счастью, существовавшего по ту сторону сознания. Сжавшись в комок, я увидел в ней ведьму из «Вия», ведьму, утащившую Хому Брута в вечный сумрак безумия, увидел и сжался снова чуть ли не в человеческий зародыш. Увидев мои мысли, она протянула ко мне вымоченные серые руки, обдавшие холодом. Я сжался уже в точку. Ей было мало. Она проникла не резкой тенью в палатку, пронизанную луной, нависла сверху. Когда я вовсе обмер, прижалась холодным телом к тому, что было моим телом, и я начал медленно, клетка за клеткой, умирать. Благодарно умирать, ведь она, своим посмертным явлением, освобождала меня от тюрьмы, от унижений и липкой вины за нечеловеческий свой поступок.
4.
Разбудил меня шорох гальки – по берегу шли люди. Солнце уже проникло в щель, окатило палатку дневным жаром, сделало ее прозрачной. Голова невыносимо болела – опять намешал, выпивоха, красного с белой. Посмотрев наружу, «во двор», увидел опрокинутую бутыль с вином. Вяло порадовался: грамм триста осталось лежать на боку. Дотянулся, выпил, еще холодное. Полежав недвижно, задремал, чтобы тут же увидеть ее, нависшую над своим сжавшимся от страха телом. Вспомнив ночное происшествие, выскочил из сна, как из январской проруби. Куда она делась?! Осталась на берегу? Нет! Все утро по нему взад-вперед ходят культурно отдыхающие из Архипки и дикие, вроде меня. Они бы подняли шум, поднялись ко мне с вопросами типа:
- Это не ваша супруга там мертвенькой лежит?
Значит, ночью ничего не было. Приснилось-привиделось после литра вина и стакана водки – вот алкоголик! Или… или все-таки ожила?! Нет! Не может этого быть! Я ж час над ней бился, прежде чем изнасиловать, изнасиловать труп! Нет! Это все мне приснилось-привиделось! Приснилось-привиделось? А почему тогда в паху не ноет голодно, как вчера?
Тут я вспомнил, как много лет назад местный рыбак рассказывал мне, что, перед войной аккурат напортив этой щели, утопла девушка редкостной красоты, и с тех пор вокруг шастает в темное время суток близ сетей и рыбу пугает. Я не поверил ему тогда, смеялся в усы. Думал, опасается мужик, что по ночам улов красть стану, и решил отвадить от этого места. Другой мужик, культивировавший в береговом лесу гриб рейши, весьма полезный для мужской потенции, рассказывал небылицы о ведьме, навязывавшей эти грибы заблудшим лицам мужского пола (он налил потом мне спиртовой настойки, выпив сто грамм, я тут же убежал в Архипку на танцы). Переварив эти фольклорно-исторические факты, я успокоился, ведь за изнасилование приведения статьи в УК РФ нет. А с утопленницей мы разберемся на базе материализма и безо всякой мистики.
В оптимистичном настроении я сварил ячневую кашку с парой бульонных кубиков – обожаю ячневую кашку, - и принялся есть прямо из кастрюльки, предвкушая, как ночью полезу в воду, как найду снова свою утопленницу и возьму ее на гальке при лунном свете. Тут сверху скатился камень, да так удачно, что выбил кастрюльку из рук.
- Начинается, - подумал я. - По такому обрыву может шастать только приведение. Небось, есть хочет или влюбилась в мои данные и страдает, чтоб в толщину от каши питательной не раздался.
Скатился второй камень. Чуть не снес палатку. Доев, что осталось в кастрюльке, я сходил на берег, принес сеть, выброшенную бурей. Приладил ее к соснам, росшим со стороны горы, подумал, что ее прорвет лишь глыба килограмм в двадцать пять, а то пятьдесят, сел пить чай – его я кипячу и завариваю в литровой банке из-под «Балтики» (к чему таскать чайник в рюкзаке, ведь много места занимает?).
Хм… В банке из-под «Балтики»… Вы наверняка подумали, что я бич, то есть «бывший интеллигентный человек» и живу на среднюю зарплату. Это не так, не совсем не так, хотя бы потому, что прошедшие Новогодние вакации я провел в Южной Америке, в туре за 11 000 баксов, а предстоящие собираюсь разменять на впечатления в круизе Австралия – Новая Зеландия – Тасмания. Деньги у меня водятся, честно заработанные деньги, но больше этих Бразилий и Тасманий, мне по душе дикие стоянки среди своих сограждан, которых я с удовольствием изумляю инсталляциями из берегового мусора.
5.
…День прошел заметно, зримо. Купался, ходил за водой к роднику, заменил заржавевшие крючки на закидушке. Пообедал печеной картошкой со шпротами, и вот вам сумерки. Наживив снасть, занес ее в море, сел ждать клева. Первым, конечно, попался ерш. Когда возился с ним, со стороны Архипки появился дочерна загоревший парень с фонариком. Он был в белых плавках. Приблизившись, остановился, стал светить в глаза. Я хотел сказать, что-то грубое, но смолчал – парень был не промах, гибкий, явно спортсмен каких-нибудь единоборств.
- Послушай, мужик, как тебя зовут?— сказал, усевшись рядом на песок. Его сумасшедшие глаза сверкали. Он был пьян.
- Евгений.
– Так вот, Женя, ты здорово попал.
- Куда? – спросил я, по возможности невозмутимо.
- Не финти. Я по лицу твоему вижу, что ты в курсах.
- В курсах чего?
- Хорошо, объясню по буквам. Вчера, поздно вечером, вон там, утонула девушка, моя… - запнулся, - моя хорошая знакомая. Береговое течение должно было вынести ее именно сюда.
- Искренне сочувствую. Вчера там люди серьезные гуляли, спросил бы у них – лесник наверняка их номера записал. А я никого не видел.
- Людей тех я нашел и, - усмехнулся, - расспросил. Они сказали, что девушка действительно была, но не их, а с твоей стороны. И, посидев с ними, уплыла сюда и больше не возвращалась. И что криков о помощи не было.
- Действительно не было. А те люди слиняли в две минуты, и ночью слиняли. Я уверен…
Тут мне, дошлому береговому дикарю, пришло в голову, что, уезжая спешно, эти богатенькие буратины наверняка оставили на своей стоянке массу нетронутых продуктов и бухла. Столько, что, срочно забив на рыбалку и подобрав все это, я избавился бы от необходимости ходить в далекую Архипку за провиантом и прочими «ништяками».
- Ты что замолчал?
- Я все сказал, - распрощавшись в мыслях с дармовыми продуктами. - Эти люди слиняли спешно. Тебе это не кажется странным?
- Нет, - продырявил он мои глаза своими неподвижно-змеиными.
- А мне кажется. Тем более, я никаких утопленниц не видел.
- Брешешь! Я нутром чувствую, видел ты ее! И пахнет от тебя ею, пахнет!
- Ты намекаешь, что я спрятал труп в скалах и сегодня утром его частями завтракал?
Ночной пришелец влепил мне пощечину. Я бросился на него. Он неуловимым ударом послал меня в нокаут. Последнее, что я услышал, было досадливое: - Твою мать!..
6.
Я открыл глаза. Увидел луну, светившую со всех сил. Голова болела невыносимо. И со стороны побитой, и с другой - ею я, слетев с ног, трахнулся об камень. Полежал, глядя на совершенно беззаботные лунные моря и континенты. Пришел в себя. Поднялся на ноги, потянув за собой закидушку – один из крючков, вот собака! впился в плавки. Стало обидно до слез. Побежден, побит, вырублен, а тут еще он! Освободившись с трудом, увидел на галечнике гадюку. Прямо под собой. Голова размозжена камнем. Вспомнил досадливое: - Твою мать!.. - опустился, ошарашенный, на землю. Мистика! Что получается? Мужика долбанули сзади камнем по черепушке, и смерть превратила его в змею?
Нет, в это невозможно поверить. Но что тогда было? Так… Положим, кто-то, выручая меня, вырубил парня. Очнувшись раньше, тот не смог ничего вспомнить и ушел к себе. Шутки ради, мой спаситель или спасители оставили вместо него змею, которых в этом году уродилась тьма (недаром следующая к Иналу щель называется Змеиной. А может, это моя утопленница спасла меня от пыток?!!