– А чо ему станется? Разжаловали его в майоры да отправили в другое место солдатиков губить. Барская ить доля иная, чем наша. Да и то сказать, женился он на дочке богатого купца, живёт сейчас где-то припеваючи.
– Да, действительно, число тринадцать несчастливое число, – протянул я вслух. – Хотя, с другой стороны, если командир дерьмо, то тут никакое число не поможет.
– Вот это в самую точку. Ить это в самый раз, – обрадованно поддержал меня солдат. – Ведь сразу после Облеухова пришёл к нам на батальон штабс-капитан Дьяченко. Вот это настоящий командир. Отец солдатам. Хоть службу с нас справно требует, но и помирать холодом и голодом не позволит.
Я понял, что своего командира солдаты уважают. Хоть не у дурака в подчинении жить придётся. Тут я поймал себя на мысли, что начинаю свыкаться со своим положением и даже как-то непроизвольно к нему подстраиваться.
День уже клонился к вечеру, когда от головы обоза прилетела весть: вышли к Шилкинскому заводу. А через некоторое время из-за очередного поворота показался берег забайкальской реки.
Постепенно на берег втянулась вся колонна переселенцев. Лица людей преобразились. В глазах загорелся огонь и надежда на то, что в ближайшем будущем всё изменится к лучшему. Я уже знал, что многие переселенцы за путь, длинною в год, похоронили своих родных и близких. Весь Сибирский тракт был усеян деревянными крестами и безымянными холмиками могил. Переселенцы Вятской, Пермской, Тамбовской и Воронежской губерний тоже внесли свой скорбный вклад в пополнение придорожных кладбищ. Но теперь измотанным дальней дорогой людям казалось, что главные трудности позади. Впрочем, где-то отчасти так оно и было. По крайней мере, голод уже не грозил. Амур и тайга прокормят. Оказывается, нас ждали. Ещё с ранней весны солдаты 4-го Восточно-Сибирского линейного батальона занимались изготовлением плотов и прочих сплавных средств для переселенцев. Солдаты батальона даже умудрились срубить несколько банек.
Было объявлено, что мы останавливаемся здесь на неделю. Общими усилиями закончим постройку плотов и в путь. Следующая значительная остановка будет в Усть- Стрелке. Эта казачья станица стоит на пересечении двух забайкальских рек – Аргуни и Шилки, и от их слияния зарождается великая дальневосточная река Амур.
Обрадованный известием народ с энтузиазмом бросился обустраивать временные жилища. Истосковавшиеся по осёдлой жизни люди радовались хоть какой-то видимости постоянства. Мы, как и все, под «чутким» руководством унтер-офицера Батурина, принялись строить шалаш, а к вечеру Батурин приказал почистить оружие, и мы уселись ужинать.
Батурин достал из своего ранца бутыль с мутной жидкостью.
– Ну что, служивые, выпьем за страдания наши многотрудные? – потряс он бутылью перед собой.
Солдаты радостно оживились.
– А мы, Устиныч, тут и сами расстарались, да не знали, как к тебе подступиться, – улыбнулся тот самый седоусый солдат.
Я уже знал, что звали его Зиновием, и он был одним из самых старых солдат батальона. По нашим меркам – дембель, или дед. Служили в то время двадцать лет. Немудрено, что традиция называть дедом выслужившего свой срок службы солдата сохранилась до наших дней. Армейские традиции живучи.
– Ишь ты, расстарались они, – довольно усмехнулся польщённый унтер, – воину выпить с устатку не грех, а в остальное время это баловство.
– Что правда то правда, Устиныч. Сам Александр Васильевич Суворов не возбранял. А тот солдата ценил и уважал, – поддержал его Зиновий.
– Да, великий был полководец. Настоящий отец для нашего брата-солдата, – согласно крякнул Батурин, разливая содержимое бутыли по протянутым солдатским кружкам.
Когда спиртное было разлито, унтер-офицер степенно огладил усы и произнёс:
– Выпьем, господа линейцы, за товарищев наших, кои не дожили до этих дней, а сгинули смертию лютой.
Все перекрестились и залпом опорожнили кружки. Я невольно передёрнулся. В кружке оказался самогон- первач.
Солдаты набросились на нехитрую казённую еду. После того как народ утолил первое чувство голода, унтер налил по второй.
– Ну а теперь, за Бога, царя и Отечество!
Радостно брякнули металлические кружки, а их содержимое, не задерживаясь, провалилось в солдатские желудки. Дружно заработали челюсти, и, как это бывает в таких случаях, завязался мужской разговор. У солдат всех времён и народов тема для разговоров одна. О сволочах-начальниках. О женщинах-изменщицах. О далёком доме да о тяжкой солдатской доле.
Глава 5
Вниз по реченьке-реке
Разбудил меня рано утром голос моего нового командира. Батурин сиплым со сна голосом крыл матом куль- тяпистого Егора. Тот ночью уснул рядом с костром и едва не прожёг свои сапоги.
– Я тебя, курву разэтакую, босиком погоню. И какого лешего ты в сапогах спать увалился? Ноге отдых нужон. А ты её гнить заставляешь, чучело нестроевое.
Егорша виновато хлопал глазами и шмыгал носом. Солдаты, пересмеиваясь, умывались и готовили завтрак.
В ограниченном общением мужском коллективе всегда найдётся кто-то на роль клоуна и всеобщего посмешища. Такими уж нас создал Господь Бог. Мы всегда должны самоутверждаться за счёт других.
После завтрака Батурин построил наше маленькое формирование и объявил:
– Мне приказано на время постройки плотов и во время сплава распределить вас меж казенных крестьян. Для оказания им всевозможной помочи. Таких рек они не видели. Сплавом не сплавлялись.
Потом унтер-офицер самолично развёл нас по закреплённым командам. Меня приставили к группе переселенцев из Тамбовской губернии.
– Господин унтер-офицер, – наконец-то я решил обратиться к суровому унтеру.
– Чего тебе, Манычев?
– А я ведь тоже в сплавы не ходил.
– Как это? – не понял он меня. – А где же ты служил?
Я решил блефовать.
– Дак в Иркутске. А туда попал по рекрутской повинности из России. Так что не извольте гневаться, а большим сплавом ходить не довелось.
– А вообще, по рекам-то хоть плавал? – степень крайней досады не позволила ему даже загнуть матом.
– О, это сколько угодно, господин унтер-офицер. На малых судах могу ходить. Доводилось и в штормах побывать.
– Ладно, солдат, приказа я нарушить не могу. Раз с судами малыми дело имел, то и с плотом управишься. А пока присматривайся да на ус мотай, как другие делают. – Раздосадованно сплюнув на песок, он пошёл прочь.
Я подошёл к своим новым попутчикам. За время, прошедшее после вчерашнего вечера, люди коренным образом переменились. Женские лица были свежи и привлекательны. Мужики сидели с аккуратно подстриженными бородами. Дети с весёлым визгом носились между шалашами.
А самое главное, над ними не витал тошнотворный запах немытых тел. Баня сделала своё дело. Даже жесты и движения людей стали совершенно иными: в них уже не было той тоски и обречённости, как при первой встрече.
– Проходи, служивый, гостем будешь, – широким жестом невысокий, но крепкий мужик пригласил меня к костру.
– Благодарствую, православные, – ляпнул я, вновь вспомнив какой-то очередной исторический фильм.
В глазах мужика промелькнуло удивление. Я понял, что сморозил глупость. Наверное, так разговаривали какие-нибудь монахи или староверы. А катись оно всё к чёрту. Надоело. Больше не буду ни под кого подстраиваться.
Я решительно прошёл к костру и уселся на свободное место. Мужики выжидающе молчали. Оглядев направленные ко мне лица, я произнёс:
– Здорово, мужики.
– И тебе не кашлять, – ответил мне чей-то задорный голос.
Я посмотрел на хозяина голоса. Это был молодой статный казак, может быть немногим постарше меня. А что казак, то было видно по шароварам с лампасами да по папахе с кокардою. На боку у него висела шашка, а рядом, прислонённой к пеньку, стояла винтовка.
– Как тебя маманя с батей кликали, паря? – спросил он меня.
Я понял, что пора представиться. Возможно, что с этими людьми мне придётся съесть не один пуд соли.
– Михаил Манычев. Следую в распоряжение командования третьего Восточно-Сибирского батальона, – ответил я официально.
– Степан Кольцо. Казак второго полка Забайкальского казачьего войска, – передразнивая меня, представился весёлый казак. – Сопровождаю казённых крестьян к месту их нового проживания.
– Ну и шутолом ты, Степан, – слегка пожурил казака тот самый мужик, который пригласил меня к костру. – Ты, служивый, не тушуйся, это он так шутит.
Но было видно, что к казаку он относится с уважением.
– Пошто шутолом, дядька Кузьма? Я зараз и вас отрекомендую, – усмехнулся казак. – А это, господин линеец, казённые крестьяне Тамбовской губернии. Вот дядька Кузьма, вот дядька Филипп, вот дядька Ефим, а там ещё дядька Василий. А дядька Роман до лесу подался. Не можется ему чего-то.
Поочерёдно называл он мужиков уже в солидном возрасте, как я понял – хозяев семейств. Молодёжь представлять, похоже, было не принято. Не доросли.
Тут, обращаясь к своим школьным познаниям по истории страны, я стал вспоминать, что же это такое, казённые крестьяне? Крепостное право отменят только в следующем году. Значит, обживать неосвоенные территории гнали крестьян государственных, которые принадлежали казне. Поэтому и казённые. Интересно, а согласие у них спрашивали? Скорее всего, нет.
– А скажи-ка, дядька Кузьма, – обратился я к мужику, – своей волей на новые земли едете или принудили?
– Пошто ж принудили? Жребий тянули. Кому выпала повинность, тот и наладился в дальние земли. Эвона Ефим, так сам напросился. А другие заместо своих богатеев едут, – охотно пояснил мне мужик.
– Это как – вместо богатеев? – не понял я.
– Ну, ты, Михайло, словно только на свет народился, – расхохотался Степан, – чего проще. Мужик, что побогаче, платит деньги беспортошному, а тот вместо него берёт на себя жребий.
– Ну, а окромя этого, наши семьи на десять лет осло- бождаются от рекрутской повинности и от подушной подати. Дают по сто десятин земли. Ну и переселяемся мы за счёт казны. Опять же коровёнка, лошадь, – добавил Ефим.
– Были бы руки, авось не пропадём, – раздались нестройные голоса.
Что не пропадут, я знал не понаслышке. Видел потомков этих переселенцев. Может, кто-то даже и по фамилиям знаком. Но не всё сразу. Дорога дальняя, успеем ещё друг другу надоесть, а не только познакомиться.
– Ладно, мужики, хватит лясы точить. Опосля договорите. Пора за работу приниматься, – сочно потягиваясь, проговорил казак.
Крестьяне без лишней суеты и нервотрёпки вооружились топорами, пилами, молотками. А Степан направился к начальникам, узнать какую работу необходимо выполнить в первую очередь.
Целую неделю, не смолкая ни на миг, на берегу таёжной реки визжали пилы, стучали топоры и раздавались трёхэтажные маты начальственных людей. Как известно, без этого действенного средства русский человек трудится в полсилы. Однако, глядя на ежедневно копошащихся без устали солдат и крестьян, я понял, что мы, по сравнению со своими прадедами, тунеядцы. Вот у кого надо поучиться трудолюбию. От такой интенсивной трудотерапии я за неделю похудел килограммов на семь и невольно стал подсчитывать оставшиеся до конца недели дни.
Как-то, работая неподалеку от группы офицеров, я стал невольным свидетелем их разговора. Офицеры говорили о предполагаемом сплаве.
– Как вы полагаете, господин штабс-капитан, сколько плотов будет достаточно для нашего сплава? – спрашивал один у другого.
– Насколько мне известно, из России прибыло 227 семей общим числом 1806 душ. Вот и считайте, прапорщик, – ответил штабс-капитан.
– Вода в этом году удалась маленькая. Значит, строить большие плоты не гоже. В среднем человек по восемнадцать-двадцать на плот? – посмотрел он вопросительно на штабс-капитана.
– Да, голубчик, в этом вы, несомненно, правы. Помните случай, когда провиант решили отправить на больших плотах?
– Конечно, господин штабс-капитан. Сэкономили на людях, зато все плоты посадили на мель. Пришлось строить меньшие и перегружать прямо на воде.
– Сколько времени убили! Хорошо хоть успели провиант до ледостава доставить, а не то бы господин Муравьёв устроил нам дальнейшую карьеру. – Вспомнив неприятный инцидент, штабс-капитан неприязненно передёрнул плечами.
– А кроме того, скотина, провиант и другие грузы. В общем, караван получится довольно внушительный, – продолжил свои рассуждения прапорщик.
– Да что там думать, господин прапорщик, если скажете двести, то это будет недалеко от истины.
– Наверное, вы правы. Таким караваном мне ещё сплавляться не доводилось.
– Ничего, справимся, – успокоил прапорщика штабс- капитан.
Офицеры удалились от меня в сторону, и окончания разговора я не слышал.
За неделю, что переселенцы провели на Шилкинском заводе, они отъелись, окрепли и были готовы к дальнейшему пути. Также были готовы плавсредства, в простонародье называемые плотами. Плоты представляли из себя неуклюжие и громоздкие создания, связанные и сколоченные из свежеповаленной древесины. В дальнейшем этот лес планировалось пустить на срубы под жильё новосёлов. С обоих концов плота были установлены вёсла-правила1. Этими правилами предполагалось мало-мальски придавать плотам нужное направление. На плотах были сколочены загородки для скота и небольшой домик для того, чтобы новоявленные мореходы могли укрыться от непогоды, были шесты, вёсла, канаты и прочая необходимая в пути мелочь. Также имелась целая флотилия небольших лодчонок.
Наконец был назначен день отплытия. Едва только забрезжил рассвет, как берег реки огласился криками мужиков и баб, ржанием лошадей и тревожным мычанием коров. Началась погрузка.
За время совместного пути люди сбились в небольшие сплочённые коллективы и старались держаться вместе. На каждом плоту люди распределялись компаниями по две-три семьи. Ведь только чтобы управлять таким монстром, требовалось сразу четыре человека. По два на каждое правило.
Наши со Степаном подопечные заняли свои плоты. Я напоследок перед дальней дорогой получал наставления от Батурина и краем глаза наблюдал за погрузкой. Зрелище было ещё то.
Если лошади более-менее спокойно восприняли предстоящее плавание, то коровы, в отличие от своих товарок из известной детской прибаутки, служить во флоте категорически не желали. Широко выпучив глаза, они недоверчиво смотрели на шаткие доски сходен. Подниматься на борт «Ноева ковчега» рогатая братия не торопилась, но с помощью нецензурных выражений и пинков мужики постепенно побеждали упрямство «рогатой сволочи». Когда четвероногих кормилиц наконец загнали на плот, произошёл небольшой конфуз. Одна страдалица вышибла перекладину загородки и вырвалась на волю. Почуяв свободу, она решила развить свой успех и, недолго думая, сиганула в воду. Задрав хвост и поднимая вокруг себя море брызг, коровёнка рванула к берегу. Добравшись до спасительной суши, бурёнка победоносно взмычала и целенаправленно устремилась к ближайшей кромке леса.
–Яшка, растудыт тебя в коромысло, ты пошто скотину за рога к столбу не прикрутил? – заорал на своего сына Болдырев Ефим.
– Дак я думал – опосля, – пряча от разгневанного отца глаза, попытался оправдаться виновник происшествия.
– Я тебе покажу «опосля», – Ефим сгоряча прошёлся хворостиной, которой перед этим помогал безмозглой скотине забраться на плот, меж лопаток непутёвого сына.
– Погодь, дядька Ефим, парня-то калечить, – вступился за Яшку Степан, – верну я зараз твоё имущество.
Задорно гикнув, он вскочил на своего коня и, пришпорив жеребца, поскакал вслед за беглянкой.
Суетившийся на берегу люд с интересом стал наблюдать за развязкой событий. Всё какое-никакое, а разнообразие.
– Ты её, заразу, с «винта» прищучь, – кричали вслед Степану казаки, – чтобы другим неповадно было. А не то счас все в побег ударятся.
Степан совет хохмачей проигнорировал. Его жеребец в пять минут настиг непокорную отступницу, и в воздухе просвистел аркан. Надо же, удивился я, не хуже заправского ковбоя орудует казачок. Меж тем петля ловко обвила широко расставленные рога коровы, а Степан резко осадил коня. Руки, державшие аркан, напряглись. И вот, перекувыркнувшись через голову, свободолюбивое животное распласталось на траве. Недоумённо мотая головой, корова вскочила и попыталась вновь задать стрекача, но не тут-то было. Степан, накручивая на руку аркан, постепенно стал подтягивать бурёнку к себе, а затем, намотав конец верёвки на луку седла, медленным шагом направил лошадь к плотам.