— Вот как… — не без торжества подвел итог утренней «молитве» Денко Дан и выписал на специальную карточку фамилии, адреса и телефоны для Беско Лена.
Уже в кабине лифта еще раз взглянув на карточку Дан усмехнулся своим мыслям: «Даже если он пригодится только на то, чтобы подавать тапочки… Как говаривала бабка, стоило наклониться за ягодкой…»
В сознании Денко внезапно всплыл летний лес, и они вдвоем с бабкой, бредущие вдоль забора, что огораживал дачи удельного начальства. Старуха промышляла травами, ягодами и грибами и была просто напичкана присказками вроде «Жизнь добро множит», «Старайся, и тебя заметят», «Каждая ягодка поклона стоит»… У бабки их было тысячи этих изречений… Ему порой казалось, что старуха сама создает эти шедевры покорности судьбе.
Денко продрался через колючий кустарник и приник к забору, пытаясь обнаружить хотя бы щелку. За забором слышались веселые голоса, и играла музыка. Наконец он наткнулся на сучок, который шатался в своем гнезде…
С той поры прошло два десятка лет, а Денко помнит все так, будто это было вчера. Первое ощущение: «Другой мир». Там действительно был другой мир! Казалось, что, и солнце за забором светило другое. Там была другая трава — мягкая и зеленая, — хоть катайся на ней нагишом. Там были другие деревья. Между двумя из них натянут гамак. Название этой штуки он узнал много позже, а тогда, как зачарованный, смотрел на женщину, лежащую на чем-то невидимом. Сама женщина была похожа на фею. На траве были расставлены столики. Черный, похожий на таракана мужчина, время от времени подходил к столикам, что-то наливал, разносил, потом вновь возвращался. Неподалеку резвилась стайка детей, одетых совершенно не так, как одевались у них в деревне. У мальчишек были коротенькие брючки, схваченные под коленями завязками. Любого, кто посмел бы так одеться в деревне, попросту бы засмеяли. Но тут никто и не думал смеяться. Наоборот, девочка в прекрасном розовом наряде с огромным бантом на голове, явно симпатизировала белобрысому, одетому особенно вызывающе. Компания ребят играла в мяч. И опять, если бы Денко сказали, что такие мячи бывают, он бы не поверил. Огромный, почти в детский рост, мяч медленно плыл в воздухе и так же медленно опускался в руки белобрысого и отвратительного, судя по манерам, пацана. Поймать мяч не стоило никакого труда, но этот белобрысый умудрялся мазать, чем вызывал несказанное раздражение у сопящего за забором Денко.
Вдали виднелась еще одна группа. Это были мужчины, так же ничем не напоминавшие мужиков из их деревни. У мужчин были светлые рубахи со смешными короткими рукавами. Держа в руках странные предметы, назначение которых Денко так и не сумел понять тогда, они бродили по поляне, что-то разглядывали в траве, изредка взмахивали блескучими штырями и много говорили, пуская к небу дым сигарет.
Спина у Денко затекла, шея отказывалась гнуться, когда он очнулся. Это было наваждение, сказка. Реальность ее была перечеркнута грубы забором из горбыля, окрашенного в зеленовато-желтый цвет умирающего леса. Это была еще одна тайна. Почему за забором и трава, и деревья сохраняли свой первозданно-зеленый вид, а здесь, в лесу и на полях, растительность вяла и желтела так, словно мучила ее застарелая болезнь!..
Денко тоже заболел. Он заболел другим миром. Тем, где мягкие зеленые поляны, над которыми летают огромные медленные шары-мячи. До пустоты под ложечкой хотелось оказаться там, за забором, рядом с девочкой в розовом. Уж тогда бы показал этим, с тесемочками, как надо играть в мяч. В то же время он презирал своих сверстников и их отцов в грубых деревенских башмаках, с их работой. Вечная пыль, грязь, вонь свиного дерьма…
Дверь лифта открылась в полумраке. Проход через него так же был частью «Системы Денко». Все сомнения, всякую расслабленность следовало оставить здесь, в этом затемненном пространстве. На свет выйдет человек, не знающий сомнений, готовый к любым испытаниям, осторожный и сильный, как барс.
Денко уже десяток раз нажимал на кнопку мигалки, и ни одно такси так и не остановилось. Огромный государственный механизм Режима давал сбой. Все больше появлялось дыр, которые в спешке латали экономисты, затыкали идеологи. Дан поглядел на часы: только-только… Ему необходимо было попасть на митинг в университет. Предстоял последний бой с уже разгромленным, но все же не сдавшимся противником — обществом «Экология».
«Сначала допустили существование вольнодумцев, — с раздражением думал Дан, — а потом давай бороться… Нет чтобы бить сразу, пока движение не набрало силу. Профессура… Университет. Как говорил Великий Малко: „Ворота в ад откроет вам ученый, а поведут писатель и поэт“… Да что же это? — в бешенстве ткнув в очередной раз резиновую кнопку мигалки, подумал Дан. — Ни одна сволочь не остановится… Надо будет эту проблему ставить перед шефом. Как будто я к девочке еду. Еще пару сезонов назад были и машины для поездок, и баллиста в каждом отделе… Куда все подевалось?»
Денко, щурясь от солнца, приложил руку козырьком. Сплошным потоком, оставляя сизый дым в воздухе, с моста шла очередная порция машин, обрезанная регулировщиком. Притормаживая и спрессовываясь, голова колонны втекла на площадь Первого Слова. Основная масса машин свернула налево — к центру города.
— Ну, кто ко мне? — пробормотал Денко и в очередной раз включил мигалку останова.
Водитель разбитого турбохода-такси выжидающе смотрел, как Денко устраивался на пыльном продавленном диване заднего сиденья. По виду — южанин, «с обязательным набором золотых коронок.
„У-у, обезьяна…“ — закипал ненавистью Дан, понимая, что предстоит грызня с водителем из-за талонов. С какого-то времени таксисты стали отказываться от обменных талонов. предпочитая прямые. — С-собака, — думал Дан, застегивая кольцо полевого предохранителя. — Сейчас я тебе прямые отдам, а сам в обменную очередь встану… Ничего, поедешь и за такие…»
Денко вытащил стопку талонов и, показав ее водителю, сказал улыбаясь: «Все в порядке, равный…»
Водитель грубо оборвал его:
— Вылазь!
— В чем дело? — удивился пассажир.
— Вылазь, я сказал! Машина сломалась. Не поеду!
Денко нащупал в кармане диктофон, нажал кнопку записи.
— В чем дело, равный?
Брызжа слюной водитель взвизгнул:
— А куда я… твою бумагу дену?… вытирать? Так мне уже хватит! — орал он, потрясая нагрудной сумкой. Запустив туда руку он вытащил горсть разноцветных талонов:
— Вот! Вот сколько!
— Вы читать умеете, равный? — холодно спросил Денко.—
Тут в углу написано: «Подлежат обмену…»
И видя, что водитель задохнулся от ярости, столь же спокойно выдал главный козырь, то, ради чего и затевался весь этот спектакль:
— Если вы не исполните свой долг, равный, я сорву выступление на митинге во славу Режима…
Водитель наконец перевел дух.
— Да я… на твой Режим… — подвальная ты крыса!
Водителя понесло. Он наговорил столько, что хватило бы на
троих. Выждав с улыбкой тираду, Денко лениво вытащил диктофон с горящим глазком записи. Выключив его на глазах водителя, вновь засунул его в карман. «Езжай во Дворец», — устало попросил Денко.
— Дети-то есть? — поинтересовался он, когда миновали огромный обелиск Славы Режима.
— Двое, — тихо ответил водитель.
Башмак и нога по щиколотку утопали в ковре ручной работы, застилавшем всю лестницу снизу доверху. Под рукой пружинило ароматное талан-древо, из которого были сделаны перила во всем Дворце Режима. Денко поднимался солидно, ставя ногу на всю ступню. В отделе уже собралась бригада выступающих в университете. — Равный Дан, вы задерживаетесь, — сухо заметил шеф. Неприязнь шефа к Дану в последнее время стала особенно заметной. Он не пропускал ни одного случая, чтобы попрекнуть, ущемить, унизить его. Особенно заметно это было в присутствии сотрудников отдела. Дан понимал причину: он — первая кандидатура на смену шефу. И чем более общепризнанной становилась эта истина, тем жестче и придирчивее вел себя с ним шеф. «Мерзавец… — думал тем временем Подвижник. — Сам сдох на второй ступени и мне ходу не дает… Чтобы и я, как он сам, до лысины в заведующих отделом просидел. Получить вторую ступень за выслугу лет — это он считает нормой для себя и думает, что меня устроит та же судьба… — Он осторожно запустил руку в карман и потрогал зашитые в пластик две карточки второй ступени. — Ничего… порадую я тебя… Представится случай».
Кавалькаду машин из Дворца Режима встречали подвижники во дворе университета. Рядом с Даном семенила ножками девушка-секретарь. Заглядевшись, едва не сбил с ног декатора, ждущего их у входа в зал торжеств.
— Равный Дан! — прошипел сквозь зубы заведующий отделом.
— Жениться надо… — шепотом посоветовал ему весельчак О'Гар, южанин по рождению, воспитанный в традициях севера и совмещающий темперамент южанина с расчетом блеклоглазых сынов морей.
Денко дали слово после «потомственного дрововоза и дроворуба». «Дроворуб» мог говорить по любому поводу в любое время дня и ночи В заданном ключе. Если требовалось ругать — ругал, нужно было хвалить — хвалил. Говорил «потомственный» коряво, что было особенно ценно, ибо придавало всему сказанному народный колорит.
Денко вышел на авансцену. Опустив голову подождал, пока зал осмотрит его. Потом поднял голову и задумчиво осмотрел галерку. В зале тем временем шли сложнейшие, знакомые ему процессы: гул собирался в зоны, рос, потом спадал, перерастал в тишину.
— Равные! — начал он за секунду до того, как тишина достигла апогея.
После обращения, по интуитивно понятым Денко законам, должна была идти фраза, которая составляла преамбулу:
— Мы собрались с вами здесь, оставив наши дела, с одной лишь целью (цель также должна быть поставлена сразу): судить преступную деятельность общества «Экология». Много верных слов возмущенных моих друзей услышал я тут. Грозным венком на могилу общества «Экология» лягут и мои слова. Я вплету свою строку в этот гневный венок! Три! — Денко вскинул руку с пальцами трезубцем. — Три ипостаси есть у общества «Экология». И все три — преступны. Но преступны они равной мере. Первая — абсурдная мысль о недопустимости вмешательства человека в природу. Мысль эта смешна и достойна порицания. Но опровергается она легко, ибо бросает тень на созидательную политику свободного человека. Он выдержал легкую паузу.
— А есть что? Что господа из «Экологии» предложат вам на завтрак и ужин? Рагу из Талан-древа? — вспомнил Денко о перилах. — В зале пробежал смешок. Аудитория была его — Денко Дана. Воодушевясь, он продолжал. — Любое движение человека — уже вред и природе, и себе. Все мы приговорены к смерти, и все идет к распаду. Так и что с того? Не жить? Помереть? Или все же пахать «неприкосновенную» землю. Или перейти как коровы на траву? Не поэтому ли, многие из теоретиков «Экологии» вегетарианцы? Помнится, особым нападкам подвергались средства химического воздействия на почву… Но даже если всех сторонников «Экологии» выгнать на поле, они не сумеют прополоть и десятой части того, что способен сделать один турбоход с опылителем!
Последние слова утонули в шуме и аплодисментах. Раздались выкрики: «Долой Экологию! Выгнать их! Выгнать! Дать мотыгу и на поле!»
Денко с усмешкой, заметной залу, качнул головой.
— Но все, о чем я сказал — даже не цветочки, а так… — Он использовал уличный жест, почувствовал, что и этим обрел поддержку.
— Вторая и более опасная идея. Экология культуры. Оказывается, — тут Подвижник сделал растерянное лицо и повторил, — оказывается, все, что создано людьми, есть достояние рода человеческого и должно свято сохраняться! Уж так и все? Нам, оказывается, следовало сохранить и декоративные сады императора, и картины его верных собак, и скульптуры, где прославляется блуд. И романы, где разгул страстей и прославление стихий?
Видя, что зал еще не реагирует, Денко редуцировал проблему, — Но ведь и такое «бессмертное творение человеческого гения» как порнографический роман «Но, но… Вейя!», в таком случае, попадет в сокровищницу человеческой культуры!
Зал стыдливо охнул. Среди пропагандистов, слушавших Денко, было много девушек с фабрик и заводов, приглашенных в университет («Корни народа — там где руками»…). Судя по единодушной и достаточно сильной реакции, все резко осуждали прочитанное.
— Как господа из «Экологии» прикажут сохранять столь славное культурное наследие? Может, под стекло в музее выставить? Или переиздавать его время от времени? Преступна и глупа идея, как видим… Но и это — только цветочки…
Денко трагично кивнул головой и опустил глаза (поза «Тяжкие думы о блудном сыне»). Выждав паузу, он вскричал:
— А храмы Гу — это как? Это тоже создано людьми. Вправе ли мы с вами примириться с людьми, которые не разделяют нашей с вами веры во всемогущество разумного человека. Господа из «Экологии» активно пропагандируют примиренчество и всепрощенчество! Как приятно, наверное, быть добреньким за чужой счет? А они стонущую деревню спросили? А они черных от мазута нас спросили, хотим ли мы всем прощать?
Зал яростно гудел. Он не хотел прощать всем и все.
— Так слушайте же главную идею этих господ! Слушайте и забывайте! Потому что даже держать это в голове святотатство — преступление перед памятью Великих Старцев, все сделавших для нас с вами, для того, чтобы мы могли стать равными!
Голос Денко грохотал. Глаза его пылали.
— Оказывается… оказывается, и общество в своем развитии должно быть также избавлено от созидающих действий! Я надеюсь вы понимаете, что это значит? Долой Режим, да здравствует стихия! — вот что это значит! Половина планеты — миллионы удоков стонут под игом стихии, раздавленные, обесчещенные ею, а господам из «Экологии» захотелось вернуть ее нам! Наверное, господам из «Экологии» захочется вернуть нам… — Некоторое время Денко колебался совершенно искренне, потому что слово, которое он должен был, исходя из всего течения спектакля произнести, было запрещено к употреблению в публичных выступлениях.
— Может, господам захочется вернуть нам… деньги?
Последнее слово Денко произнес свистящим шепотом. Рев зала был ему ответом. В едином порыве люди вскакивали с мест и выбросив вверх сжатые кулаки, принялись скандировать: «Смерть противникам Режима!»
За кулисами к Денко медленно подошел Рытко Рун — функционер второй ступени — и молча протянул желтую карточку.
Он ожидал всего. Понимал, что выступление удалось, мог ожидать, что ему предложат более высокую должность в отделе… Но такое… Призвав на помощь все свое самообладание, Денко по принятой форме поблагодарил старшего товарища (теперь уже — равного!) за оказанное доверие и честь. Лицо Дана выражало редчайшее сочетание благодарности и собственного достоинства.
В тишине звенели мухи. Курс изнывал. Наполовину лысый, наполовину выбритый ветеран с целым пучком разноцветных нитей на плече — около двух десятков наград за безупречную службу — читал очерки из Жизни Великих Старцев. За страсть к цифрам ветеран получил прозвище «Арифмометр». Вся история была для него потоком цифр. Он без запинки мог перечислить, сколько самолетов имели удоки в минувшей войне, на каком из фронтов какое количество танков имели воюющие стороны, сколько человек в какой битве погибли. Но жизнь Великих Старцев была коньком. Тут он не просто говорил… Пел. Апоплексическая внешность еще более усугубляла лиризм повествования. Ветеран расхаживал перед курсом, держа по-военному руку за обшлагом костюма. Шеи у него не было, и поворачивался он всем корпусом, время от времени демонстрируя спину, начинавшуюся в буквальном смысле слова от затылка и отделенную от него лишь рядом глубоких складок.
— …И тогда Великий Гуско накрыл спящего солдата своей шинелью… Записали? Следующий раздел: «Беззаветная преданность Режиму…»
— Вот зануда-то… Вот зануда… — пробормотал сидящий рядом Тылко Тон и вновь уткнулся в подшивку газет с детективами.
Беско рассеянно подумал: «Будешь занудой, коли предмет таков. Кто верит этим сказкам? — в который раз удивился он. — Ну, в детстве — куда ни шло…»
Ему вспомнилась деревня. В год окончания школы умерла старая Сейя. Еще осенью простудилась. Первое время по привычке еще пыталась что-то делать по хозяйству, но приступы кашля были так сильны, что к морозам она уже лежала, не пытаясь вставать. По хозяйству помогала Ли-Лин. Убогая засыпушка преображалась, когда девушка появлялась там, И обед был сварен, и пол подметен, а веточка горькой барины в кувшине превращала грязную казарму тетки Сейи в настоящий уютный дом.