— Все будет нормально. Я уговорю господ не вспоминать этот вечер…
Началось!
Во рту Беско пересыхает так, словно ему приходится бежать самому.
Троица, глядя на изменившееся лицо Беско, сползает с нар, устремляется к двери, напряженно прислушивается.
Когда в камеру входят охранники с лучеметами наперевес, трое уже готовы. Ко всему. Зачитывается приговор суда Хранителей.
«…Лишить памяти! Лишить памяти! Лишить памяти!» — звучит троекратно.
Приговоренные поворачиваются к остающимся в камере — прощание. Это разрешается. Даже поощряется. Всякая театральность на пользу дела. Беско обнимают все трое. Последний — Гойко Гон. Его щетина обдирает лицо Беско. «Не брили в последний-то день!» — мысль совершенно глупая, и Беско гонит ее прочь.
Уголовники в последний момент — как в старинных фильмах. Само благородство. Жмут руки троим и прочувствованно трясут головами. Уши и у того, и другого, как у свинки Хомус, торчком. Звенят наручники. А вот этого допускать нельзя! Началось! Господи… ну откуда тут этот дежурный? Конечно же, видит, как бросается Витко к ящику с песком. Вот она — человеческая реакция! Дежурный даже не понимает, что происходит! Он продолжает видеть то, что должно происходить! Заключенные должны идти впереди конвоя, заложив руки за спину.
…Да… Гойко Гон — серьезный человек. Охранник опускается на колени и пытается вытащить нож из груди. Гойко Гон рвет с его шеи пулемет.
Эх, Рыжий ты, Рыжий… Кто же тебя вынес в этот миг на этаж? Уж лучше бы тебе оказаться тугодумом! Но он вскидывает лучемет, и из груди бегущего Витко вырывается сноп огня.
Рыжий попадает точно в позвоночник. Витко еще бежит, переламываясь пополам, но ноги уже отстают от тела… Его заносит, и переломившаяся фигурка, словно глиняная, ударяется о бетонную колонну.
Беско, запоздав на доли секунды, ударяет по руке Рыжего, и лучемет, вылетев из кисти, исчезает в пролете между этажами.
Оператор склоняется над Витко… Нашел время! Наградив его тумаком, Беско возвращается к Рыжему. Булькая черной кровью, тот лежит на спине и невидящим глазом смотрит на низкий потолок коридора, сплетенный из канализационных и отопительных труб…
Эх, парень!.. Ты решил, что положение вещей таково, как это видно глазами деревенщины. Ты ввязался в нечестную игру, хотя, быть может, и не выдумал ее правил. Беда в том, что игра существует до тех пор, пока в нее играют…
Темный ствол с раструбом на фоне звездного неба. Никто не поставил на место гайку крепления? Нет… Где часовой? В противоположном конце крыши. Беско срывает зенитный пулемет с турели, несет его к краю крыши. От тяжести у Беско перехватывает дыхание. Только бы удержать! Вот оно — то окно! Стволом Беско с ходу ударяет в стекло и тут же чувствует, как Гойко Гон с другой стороны подхватывает зенитку.
Беско проходит сквозь стену и оказывается в узком коридоре одновременно с беглецами. Страшная вспышка зенитки в коридоре. Даже из окна камеры видно зарево, отразившееся на козырьке крыши. Остов двери, кувыркаясь, несется по двору и рассыпает по снегу искры.
Вот они! Пара смертников выбегают во двор… «Батюшки… — отчужденно думает Беско, глядя на них с высоты. — Они же раздетые!» Это внезапно представляется Беско ужасно смешным. Он начинает смеяться, сначала тихо, а потом уже во все горло… Вторая вспышка ярче первой заливает двор тюрьмы нестерпимым белым светом. Вынесенные вместе с бетонными основаниями ворота тюрьмы вылетают на улицу. Вот и все.
Беско кажется, что он сейчас умрет… Медленно он бредет от окна к нарам и слышит, как запоздало, угрожающе низко начинает ныть сирена. Тон ее повышается до пронзительного стона, а затем спадает.
Бред у него начался сразу, как только он упал на нары. Он увидел как дверь камеры открылась и вошел Гойко Гон.
Режиссер озирается по сторонам в поисках своего пальто.
— Уходи! Уходи, они же сейчас здесь появятся. Что же ты наделал? — кричит он и пытается вытолкнуть Гона за дверь. — Они же лишат тебя памяти!
Гон отталкивает Беско, стараясь остаться в камере, и все выискивает что-то по углам. И вдруг это уже не Гойко Гон, а его помреж Витко! Он зажимает дыру в груди и все шарит кругом руками.
— Что тебе? — холодея спрашивает Лен, он отлично понимает, что имеет дело с покойником.
— Ремень… Всю кровь собрал, а на ремне осталась. Видишь, как меня?.. — Витко распахивает заскорузлую от крови рубаху и показывает жуткую обугленную дыру в груди. У Беско кружится голова, он чувствует, что теряет сознание, однако остается стоять. А помреж между тем продолжает:
— За что ты меня так?
— Не я, не я это! — кричит Беско. — Это Рыжий!
В камере появляется Рыжий. Глаза его смертельно остекленелые, как тогда, в коридоре.
— Врет он все… — Рыжий пытается ухмыльнуться. Но для этого нужны ясные глаза, и ухмылка у него не выходит. Оттого и явная шутка звучит как правда:
— Врет он! Он и тебя убил и меня убил. Его памяти лишить надо. Он же враг Режима!
Уголовники, до того безмолвно наблюдавшие со стороны, хватают Беско за руки и радостно волокут по коридору, приговаривая: «Враг Режима… Сейчас мы его… А паек — нам! Нам паек. Он не станет есть. Теля, он теля и есть. Ему зачем по офицерской норме? Дерьма ему подсунуть, пусть жрет!
Задыхаясь от борьбы, Беско отчаянно кричит: „Не хо-чу-у! Мне нельзя… У меня же… У меня же Лийя!“ Назвал ее как жену, надеясь таким образом остановить уголовников. Но они не хотят слушать, злобно дышат в лицо Беско, у них бритые черепа и огромные, торчащие, как у свинки Хомус, уши.
Беско открывает глаза и видит склонившихся над ним уголовников. Собрав последние силы, Беско бросается на одного и пытается душить, но сил у него нет. Он оставил их все там — в коридоре и на крыше.
Уголовники не раз пытались стучать в дверь, вызывая дежурного, но вся тюрьма, словно огромный муравейник, была наполнена криками, звоном сапог. Горели все лампы, вспыхивали осветительные установки фотохроники и никому не было дела до их камеры. Только однажды пробегавший по этажу дежурный продектор остановился и, открыв волчок, крикнул:
— Прекратить! Я вас, сволочей!..
Заробевшие уголовники не предпринимали более никаких попыток вызвать врача и только время от времени, когда Беско затихал, подходили проверить, не дал ли дуба этот политический с повадками умалишенного.
Дежурный пытатель, не отрываясь от телефона, махнул рукой в сторону стула.
Один вид этого чудовищного стула вызвал у Лена чувство ужаса и тошноты: возвышающийся на невысоком основании, весь прямоугольный, увешанный блестящими колючими браслетами и ремнями.
Беско, едва отошедший от болезни, попытался упрямиться — уперся ногами в кафельный пол. Конвоир заученно ударил его локтем в живот. Дыхание у Лена оборвалось, и пока он, подволакивая ноги, пытался вдохнуть, конвоир уже подтащил его к стулу и, усадив, принялся привычно и ловко пристегивать браслеты. Вертикальная стойка, проходящая за спиной Беско, заканчивалась ошейником, выстланным внутри острыми металлическими шипами. Его застегнули на шее Лена. Сразу лишившийся подвижности, Лен дал застегнуть манжеты на руках. Потом он почувствовал, как ему задрали штаны, и холодные браслеты легли на щиколотки ног.
Был еще один браслет, которым конвоир помахивал, дожидаясь, когда пытатель обратит на него внимание.
Пытателю рассказывали что-то необыкновенно приятное. Он улыбался, и в улыбке его было сознание собственного достоинства. Заметив немой вопрос конвоира, пытатель закрутил головой и махнул рукой: „Этот не надо. Брось!“
Конвоир равнодушно уронил браслет и, цокая набивками по кафельному полу, направился к выходу. У дверей он наклонился над кучей тряпья. Выбрав что-то похожее на женскую ночную рубаху, вытер правый сапог. Подумав, вытер и левый, после чего бросил рубаху в кучу и вышел, закрыв за собой дверь.
Дежурному пытателю теперь рассказывали смешные вещи. Он бархатно смеялся. Голос его раскатывался по большому залу, заполненному и заставленному какими-то механизмами, баками, ваннами. На стенах виднелись подъемные устройства с зажимами и кольцами. Повсюду из стен торчали водопроводные краны. По полу змеились черные резиновые шланги. Видно было множество сливных решеток.
Отсмеявшись, пытатель поблагодарил невидимого собеседника за оказанную услугу, пообещал, пока ходит по небу Кратос, оставаться в долгу, и наконец распрощался.
Напевая, он подошел к столу, стоящему прямо напротив возвышения со стулом, и раскрыл тоненькую папочку.
— Та-а-к… — протянул он. — Значит, Лен Беско? Не дожидаясь ответа, пролистнул пару листиков и прочитал на последней странице: „Имеешь ли“ ты отношение к инциденту, который произошел в аудитории университета Милости Хранителей периода
10, числа 25?»
Переведя взгляд на Беско, он нажал педаль под столом.
Мир померк в глазах Лена. Дикая, неописуемая боль вошла в его тело. Завизжав, Беско выгнулся дугой.
Когда сознание вернулось к нему, он хрипло ответил:
— Я же сказал, что да, да! Имел!
— Сказал? — удивился палач. — Когда же ты это сказал? Ты глянь… — с сожалением проговорил он, перевернув страницу. — И впрямь сказал, на последнем допросе… Тогда пардон, тогда пардон!.. А о чем же спрашивать? Где план допроса? Вот идиоты! — возмутился он. — Целый следственный отдел сидит, талоны собирает! Никогда у них порядка нет!
Он отстегнул Беско от стула и довел до дверей.
— Отведи в камеру… Перепутали… Следующего веди.
Ноги тряслись так, что было тяжело идти. Все тело ныло.
Ужасающее свойство пыток состояло еще и в том, что помимо воли все, что могло выделяться из организма, вытекало во время страшных мгновений электрического шока. Он шел, едва передвигая ноги в мокрых, обгаженных брюках. Жизнь и раньше не подчинялась ему — так, словно он жил по чьей-то воле, теперь и вовсе представилась ему злой самостоятельной силой. Он перестал понимать, почему он здесь и что же ждет его впереди. Так же медленно и болезненно, как передвигал ноги, Беско вытер рукавом лицо, понимая, что оно мокрое. Конвоир весело щелкал орешки и зубатился с надзирательницами женского отделения.
— Гляди! — со смехом указала одна на бредущего Беско. — Загнет шею-то как враг Гойко!
Видимо, внешность его резко контрастировала с образом злодея, и все весело засмеялись. Путь пролегал мимо многочисленных кабинетов тюремного начальства, следственных отделов, отделов криминалистики, судебно-медицинской экспертизы и еще десятка других. Двери одного из кабинетов широко открылись и, сопровождаемые смехом, двое вышли в коридор. Они продолжали весело и возбужденно говорить. Один из них, молодой гросс-дектор, второй же был в штатском, и лица его не было видно.
Шаркая ногами, Беско приближался к ним. Гросс-дектор, приглушив голос, потянул спутника за рукав, чтобы тот посторонился. Штатский, продолжая говорить, обернулся, и Беско Узнал… Денко Дана!
— О, Великий Кратос! — пробормотал тот, вглядываясь в лицо Беско.
Молодой гросс-дектор тем временем брезгливо отклонившись, махнул рукой конвоиру: «Проводи быстрей!»
— Минутку! — остановил их Денко и вернулся в кабинет, откуда только что вышел. В коридоре появился хозяин кабинета. Несмотря на седины, он был в звании меньшем, чем молодой гросс-дектор — всего лишь обер. Но обладал реальной властью в тюрьме. Конвоир перестал щелкать орешки и вытянулся в струнку. Его лицо — хлыщеватое, с белой кожей, застыло маской. Рядом с тоненьким усиком прилипла кожура от орешка.
— Как зовут заключенного?
Молчание.
— Кто дежурный пытатель?
Конвоир молчал, только сглатывал слюну, отчего кадык судорожно ерзал под белой кожей.
— Веди его в душ, дубина… — раздраженно приказал обер-дектор и пошел к телефону.
Подгоняемый испуганным конвоиром, Беско, спотыкаясь, дошел до душа. Потом стоял в коридоре, пока конвоир бегал в поисках ключей от душевой. Надзирательница из женского отделения, открыв душевую, брезгливо, тычками в затылок, загнала Беско в кабину и открыла воду.
Горячая вода наполовину вернула Лена к жизни. Он уже смог самостоятельно напялить на себя чистое, но совершенно несуразное одеяние. Потом его провели по знакомому коридору со следами пожара и новыми дверьми, вывели на тюремный двор. Яркое зимнее солнце ударило в глаза, опьянило. Но конвоир, шипя, подталкивал Беско, и они довольно резво проследовали до ворот тюрьмы. Сопровождающий резко стукнул его в спину: «Сюда!»
За рулем шикарной «Дайды» сидел Денко Дан. Рядом, развалившись, курил молодой гросс-дектор.
Подталкивая Беско в шею и умудряясь при этом идти на полусогнутых, конвоир коротко подпрыгнул, отдавая честь, и склонился к окошку, за которым блестели шевроны и погоны гросс-дектора.
Ответ, очевидно, слегка ошарашил его. Ничего не понимая, он вытянулся и только глядел, как Беско забрался на заднее сиденье. Могучая турбина «Дайды» басовито запела и, выбрасывая шлейф снега из-под колес, машина исчезла в проулке.
Дана интересовало все: люди, даты, места происходивших событий. Беско рассказывал без утайки. Умолчал лишь об истории с побегом Гойко Гона.
Когда Лен закончил свой рассказ, Денко долго сидел, прикрыв лоб ладонью и глядя в листок бумаги, на котором чертил закорюки. Потом оторвался и без улыбки подвел итог:
— Велик талант, да…
Далее следовало: «Да дураку достался». Дан не стал продолжать и лишь задумчиво смотрел на Беско.
— Ну что же… может, теперь умнее станешь. А сейчас покажи мне, как ты это делаешь?
Беско осмотрел шикарную гостиную Дана: мягкие диваны, картины в тяжелых рамах на стенах. Камин, в котором поддерживала огонь хорошенькая, еще не потерявшая осмысленных черт теля.
Лен снял с небольшого столика, стоявшего в углу, первую попавшуюся бутылку, но не сумел открыть. Поднял вторую, отвинтил у нее пробку и налил в золоченый из резного стекла фужер.
Дан смотрел за всеми операциями с нескрываемым интересом. Фужер проплыл в воздухе и без видимых усилий со стороны парня напоил его. Возвратив фужер на место, Беско пошевелил на стене литографию, изображающую Великого Старца Сойко за уборкой баркусов в деревне, после чего Старец Сойко висеть не возжелал, а с треском свалился со стены. Беско был вынужден положить литографию на столик.
— Ну вот, никак ты без политики не можешь, — покачал головой Дан. Беско между тем вытащил из заднего кармана брюк Денко бумажник с талонами и положил ему на колени.
— Однако… — ошарашенно покачал головой Денко.
Но когда Беско аккуратно извлек из внутреннего кармана его пиджака толстую записную книжку, тот прореагировал уже совершенно бесконтрольно: вцепился в нее двумя руками.
— Так-так-так… — возбужденно заходил он по комнате. — А как далеко?
— Не знаю… — откровенно ответил парень. Он пытался завернуть обшлага своего костюма, болтавшегося на нем, как на вешалке.
— Как так? — удивился Дан.
— Ну, не пробовал. Не с кем было, — замычал он, пытаясь откусить не к месту торчащую завязку.
— Да брось ты этот пиджак! Отвечай на вопросы. Заказал я тебе костюм… Вот, похоже, и принесли. — В углу комнаты засветился экран, на котором был виден участок улицы непосредственно перед особняком. Из желтой «Саиты» выбрался коротконогий толстяк, вынул пакеты и направился к калитке дома.
Дан отдал пару команд неизвестно кому, не особенно напрягая голос. Экран потух, и через пару минут теля провела в гостиную толстяка.
Он развернул пакет, и на мягком диване появился целый гардероб: шикарный костюм, пара сорочек, подобранных в тон, десяток шейных платков, также отобранных с безупречным вкусом. Забрав у тели еще одну коробку толстяк вытащил мягкую обувь из оленьей кожи, которая опять-таки составляла ансамбль со всем предыдущим. Беско в жизни не видел одежды красивее и добротнее. Тому, что все оказалось впору, удивляться Уже не приходилось. Были там еще и белье, и часы, и еще десяток мелочей, мысль о которых не приходила в голову Лену до того, как он эти мелочи увидел.
Когда Денко Дан, проводивший коротышку, вернулся, Беско выглядел так, что ему впору было вести праздничный концерт из Дворца Режима.
— Хоро-ош!
Дан распорядился, и теля унесла старые вещи.
— Ну что ты еще можешь показать?