========== Пролог. Рассвет над Невой ==========
Мужчине следует остерегаться женщины, когда она любит: ибо тогда она готова на любую жертву, и все остальное не имеет никакой ценности в глазах ее.
© Фридрих Ницше.
Российская Империя, год 1864, октябрь.
За маленьким окошком, выбитым в стене, ветер гнал волны по темной поверхности Невы, и густые, похожие на плотный дым облака сбивались стаями, отражаясь в ледяной воде и еще сильнее затемняя ее. Одиночная камера Алексеевского равелина Петропавловской крепости мало чем отличалась от ей подобных, тем более для своих узников, что ожидали в ней часа, когда вынесут приговор и приведут оный в исполнение. Стоит ли вообще задумываться о том, в каких условиях отсчитывать минуты и часы до конца, если где-то вдалеке уже не брезжит свет, и путь к свободе навечно прегражден звуком выстрела, растревожившего воронью стаю? Теперь у него есть возможность просто прокрутить кадры собственной жизни, жалея о том, чему столь мало уделялось внимания. О незаданных вопросах и несказанных словах, не совершенных поступках и не прозвучавших признаниях. Только о моменте, когда дуло дуэльного пистолета было направлено на Наследника Российского Престола, князь Петр Алексеевич Голицын не жалел. И даже если завтра его расстреляют за покушение на жизнь цесаревича, вряд ли он возжелает повернуть время вспять. Лишь попросит мысленно прощения у матери, надеясь, что сестры сумеют не дать княгине сойти с ума в семье, где не осталось уже мужчин. И попытается поверить в то, что его невеста сумеет еще стать счастливой, сняв траур по нему однажды.
Потому что даже сейчас, сливаясь с холодом выкрашенных в желтый стен, молодой человек сказал бы Императору то же, что и на допросе. Цесаревич поигрался с чувствами его сестры, разрушив ее жизнь, и никакие заверения Катеньки в том, что здесь не было ничьей вины, кроме ее собственной, не убедили бы Петра. В подобном не было прощения ни простому крестьянину, ни Наследнику Престола: это то, во что верил молодой князь Голицын, на миг проникаясь пониманием к своему отцу, что год назад тоже томился в застенках Петропавловской крепости по делу о цареубийстве. Узник не оправдывал мыслей главы семьи, но уважал за то, что даже перед лицом смерти он не отступился от собственных идей и убеждений. Пусть и закончившихся для батюшки трагично, как случится и для него в скором времени. Тяжелая поступь за стеной, медленно затихающая вдали, однажды замрет у его дверей, и позже злой октябрьский ветер будет рвать на груди расстегнутую рубашку, пока под дробь барабанов начнут возводиться ружья. И последний вздох князя Петра оборвет молитву на середине.
Умирать страшно. Но за честь сестры – не так уж и глупо.
Наверное.
***
Российская Империя, год 1863, август.
– … и даже находясь так далеко от Вас, мой ангел, я вспоминаю часы и минуты, подаренные нам судьбой, изъявляя надежду повторить их вновь, – вдохновенно зачитывала невысокая девушка, чьи вьющиеся волосы от быстрых перемещений по комнате выбились из прически, на бледном лице выступил румянец, а губы так и норовили растянуться в улыбке. В руках она держала отнятое у сестры письмо, строки которого и декламировала на всю комнату, спасаясь бегством от раздосадованной таким обращением с чужими чувствами Ирины.
Старшая из сестер Голицыных, полноватая и ладно сложенная, перенявшая у папеньки густой темный волос, убранный в аккуратный пучок, а у маменьки — каре-зеленые глаза с лисьим прищуром, не находила ровным счетом ничего смешного в фразах, написанных рукой графа Перовского, чье расположение польстило ей еще в июле, на балу по случаю тезоименитства Императрицы. Несмотря на некоторую не привилегированность рода Голицыных, вниманием двадцатиоднолетняя Ирина Алексеевна обделена не была, однако имела высокую разборчивость в кавалерах и не желала выйти замуж без ответного чувства. Сергей Васильевич Перовский, сын члена Государственного совета, пришелся по душе не только самой княжне, но и ее родителям. И потому они никоим образом не стали препятствовать внезапно вспыхнувшему роману, омраченному лишь редкостью встреч, недостаток коих восполнялся частыми письмами. Одно из таких сейчас и зачитывала ее младшая сестра, не в силах удержаться от смеха.
– Катрин, это совершенно не смешно! – попытки отчитать двадцатилетнюю княжну всегда проваливались, как случилось и сейчас. Подбегая к окну и набрасывая себе на голову штору из тонкого светлого материала, она горделиво приподняла голову, прижимая к груди драгоценную бумагу и, по всей видимости, изображая Ирину.
– Я буду молить Бога, граф, чтобы однажды он соединил наши сердца и судьбы, дабы боле нам никогда не разлучаться, – патетично вздохнув и тут же рассмеявшись, девушка вручила старшей сестре письмо. – Право, он излишне часто прибегает к этим громким и вычурным словам, - качнув головой, Катерина обернулась, бросая из-за мутного стекла взгляд на двор, где слуга закладывал карету.
– Прикажешь ему изъясняться, как мужчины в кабаке после нескольких часов пребывания в нем?
– Их намерения хотя бы прозрачны, чего не скажешь о твоем графе, - рассматривая втаптываемые в грязь копытами двойки вороных листья, княжна отстраненно пожала плечами, не в силах оторваться от картинки за окном. – Ты собираешься с ним встретиться? – резко переменив тему в ответ на внезапно проскользнувшую в сознании мысль, поинтересовалась она, вновь возвращая внимание сестре и только сейчас замечая, что платье на Ирине надето не домашнее. А значит, она намеревалась покинуть поместье, и, судя по карете, отнюдь не ради того, чтобы посетить церковь в воскресный день.
– Станешь препятствовать? – старшая Голицына сложила руки на груди, словно бы готовая дать отпор, хоть и вряд ли бы это потребовалось: Катерина, возможно, в силу возраста имела иной взгляд на жизнь, но не в ее привычках было указывать кому-либо на правильность или неправильность действий, или же того пуще — запрещать, даже если речь шла о самой младшей из девочек — Ольге, имевшей с ней разницу в три года.
– Напротив, – зеленые глаза блеснули; подходя к сестре и беря ее за руки, княжна приняла самое кроткое выражение лица, умоляюще смотря на Ирину, - ты же не откажешь мне в просьбе?
– Опять исследовать закоулки Петербурга в поисках непонятной вещи, до которой бы не додумалась ни одна приличная барышня? – иной раз старшей Голицыной казалось, что все классические законы сказок перемешались, и вместо того, чтобы наградить странностями Ольгу, выделили из трех девочек Катерину. Поведение ее еще соответствовало всем принятым нормам, но мышление то выдавало в ней ребенка, то делало будто бы лет на десять мудрее.
– С этим я и сама справлюсь, только возьми меня с собой, - не выпуская пальцев сестры из своих ладоней, попросила та, стараясь выглядеть как можно более спокойной. Ей так хотелось вырваться из поместья, что она была готова пообещать за содействие все, что угодно.
– Но папенька же…
– Я усвоила урок, - протест Ирины был торопливо прерван, - недели было более чем достаточно, чтобы обдумать свое поведение. Прошу, возьми меня с собой! Папенька тебе ничего не скажет, даже если узнает: я скажу, что не оставила тебе выбора и тайно пробралась в карету, желая увидеться с графом Шуваловым. Уж на этот аргумент он не сумеет гневаться: сам желал, чтобы я дала согласие Дмитрию на помолвку.
Тяжело вздохнув, старшая Голицына с минуту изучала лицо сестры, борясь с внутренним голосом разума, требующего исполнять родительскую волю, а не потакать этим просьбам, против которых никогда не умела идти. Обязанная подавать пример младшим и помогать маменьке в их воспитании, Ирина так и не сумела стать той, что скажет твердое «нет», несмотря на все мольбы, и не дрогнет при виде слез. Справедливости ради, стоит заметить, что и брат их – Петр – так же легко поддавался на уговоры девочек, с самого детства балуя всех троих. И потому даже когда его оставляли за главного, чувствовали они себя не в пример привольнее, нежели под неусыпным родительским оком.
Обреченный кивок со стороны Ирины вызвал у Катерины широкую улыбку. Крепко обняв сестру и заверяя ее в том, что она успеет вернуться к моменту отбытия, а также сменит платье за считанные минуты, княжна распахнула дверцы платяного шкафа, изучая наряды и разыскивая максимально простые вещи. Хоть и уехавший позавчера папенька не отдавал приказа сторожить ее, покинуть поместье следовало как можно тише. Например, в обличье мальчишки-слуги, сопровождающего барышню. Маменька с Ольгой сейчас все равно в церкви, мимо управляющего прошмыгнет, а остальные слуги «новенькому» не удивятся: мало ли из чьего имения мог прибыть посыльный. Главное — успеть обернуться туда и обратно к вечеру, пока глава семейства в отъезде. Что именно вызвало папеньку в Петербург, Катерина не знала, но молилась, чтобы это дело задержало князя до завтрашнего утра.
========== Часть I. Три Екатерины. Глава первая. Паутина заговора ==========
Российская Империя, год 1863, август, 1.
– Ты понял свою задачу? – пытливый взгляд маленьких темных глаз чуть навыкате впился в невысокого сухопарого мужика, одетого в латаную рубаху и заправленные в высокие сапоги штаны, старательно подвязанные бечевой. На покрытый багровым сукном колченогий столик лег пистолет, и единственный лишенный бельма глаз зажегся при виде огнестрельного оружия, к коему тут же потянулась смуглая, покрытая мозолями рука. Господин, что задавал вопрос, одобрительно хмыкнул в ответ на подобные действия.
– Не тревожьтесь, барин, не убоюсь, – заверил его мужчина, заворачивая пистолет в какую-то грязную тряпицу и укладывая получившийся куль за пазуху. — Только б задаток какой получить, — намекнул крестьянин, скалясь обломанным зубом, что в неверном свете одинокой оплывающей свечи выглядело, признаться, жутковато. Князь, наблюдающий за собеседником, невольно вздрогнул. Так некстати промелькнула мысль о том, что никто не помешает сейчас мужику пустить пулю ему в лоб, нарушив уговор. Но всё же дворянин нашел в себе силы сохранить невозмутимое и чуть надменное выражение лица, отсчитывая от сложенных пополам ассигнаций три бумажки и выкладывая их туда, где мгновением назад покоился пистолет.
– Выполнишь дело – получишь остальные деньги.
На миг ему почудилось, что крестьянин готов отказаться, заслышав это, однако мужик только пожал плечами, забирая смятые купюры и нахлобучивая на голову шапку. Опосля поговорят, значится. Всё же, и у него есть причины соглашаться на такую авантюру: отплатить за фальшивую свободу и гибель единственного сына в шляхетском восстании выросший в России уроженец Царства Польского Януш Бужек был готов, даже если знал, что за этим последует казнь. А в том, что и при счастливом исходе его поймают, он не сомневался. Но возможность в последнюю минуту заглянуть в глаза государю и увидеть там ту же боль, что пришлось пережить ему, когда он обнимал окровавленное тело сына, стоила того. Почему того же хотел барин, о котором окромя имени Януш ничего не знал, ему было неведомо, да и, сознаться, интереса к его мотивам не возникало.
Однако сколь серьезна должна быть причина, чтобы человек решил пойти против существующей власти и Божьего помазанника в лице Императора, либо же внести в нее свои поправки? С самого зарождения Российской Империи, бывшей когда-то русским княжеством, дворцовые перевороты, покушения и смутное время не прекращались. Затихали, но лишь на короткий срок. Во все времена находились те, кто не желал терпеть существующий порядок, кому мечталось получить правление государством в свои руки или просто приблизиться к той золотой жиле, коей являлся трон. Высокое положение — социальное и материальное — манило многих. И даже если ученые мужи не вносили в документы строк о случившемся, нельзя утверждать, что этого не было. История страны, творящаяся в кулуарах, написанная кровью, никогда не выйдет наружу полностью.
С момента декабрьского восстания, отметившего еще один трагический рубеж, прошло почти четыре десятилетия, а отголоски приговоров, вынесенных его участникам, продолжали звучать в разных концах необъятной страны. И ежели кто-то смирился со своей участью, сумев найти себе место вдали от столицы и не желая возвращаться в Петербург даже после дарованного Императором помилования, то находились и те, кому отчаянно хотелось мести. Одна из ветвей князей Трубецких со смертью князя Петра Алексеевича, находившегося в ссылке, официально считалась прерванной. И мало кто был осведомлен о том, что за два года до восстания у него случилась связь с Анной Васильевной Остроженской, родившей ему двух детей — Бориса и Марту. В приходскую книгу они были записаны под фамилией матери: князь Трубецкой, опасавшийся неудачного исхода дела, не желал вовлекать Анну в это и ломать ее жизнь их романом. И уж тем более не желал, чтобы гнев государя распространился и на ни в чем не повинных детей. Потому и отказался от венчания и предания огласке факта появления семьи. Но, вопреки всем усилиям Петра, Анна вместе с детьми отправилась за ним в ссылку, и потому, пусть и вдали от блеска и величия Петербурга, от возможности получить достойное образование, но Борис и Марта воспитывались в полной семье. И кто знает, как бы сложилась их судьба, если бы Анна осталась в деревне под Петербургом и ничего не сказала детям об их отце, али вышла замуж за кого-то близкого ей по социальному положению. Но простая крестьянка смогла подарить тепло опальному князю, и выросший на рассказах отца о величии рода Борис уже чувствовал себя полноправным дворянином, незаслуженно потерявшим все, ему причитающееся.
На сорок седьмом году жизни Петр Алексеевич отдал Богу душу, так и не увидев более Петербургского неба, и упокоился на сельском кладбище, где через одиннадцать лет рядом появится могила Анны Васильевны. Все надежды и чаяния князя Трубецкого остались его пятнадцатилетнему сыну, твердо решившему отплатить всем, кто был повинен в ссылке батюшки. И для этого пришлось сначала вернуться с матерью в столицу, где они долгое время снимали комнатушку на троих, пребывая в большем стеснении, нежели в своем маленьком домике. Дабы не создавать неудобств маменьке и сестре, Борис, не без помощи дядюшки, признавшего племянника лишь после долгих разговоров о князе Трубецком и демонстрации сокровенной табакерки батюшки, был зачислен в Александровский лицей, хоть и не подходил по возрасту ровно на год. Куда разумнее было бы похлопотать об образовании Марты, но для девушки судьба и без того сложилась удачно: ей начал оказывать знаки внимания молодой князь Алексей Голицын, чем семнадцатилетняя девушка не преминула поделиться с братом. После недолгих раздумий не по годам взрослый мальчик, являющийся главой семьи, дал добро на отношения сестры с Голицыным и, похоже, не прогадал. Через год Марта поклялась перед алтарем в верности супругу, а спустя еще год — подарила мужу первенцев: Петра, названного в честь своего деда, и Ирину. Борис, пусть и не отпустивший мыслей о мести, всё же радел за счастье сестры, и потому ее устроенная судьба ему давала какую-то странную веру в то, что он на правильном пути. И действительно стоило вернуться в Петербург, где все благоволит ему. Но длилось столь благодатное спокойствие недолго.
Подтолкнул ли сам Борис своего шурина к тому — ему было неведомо. Однако, у Марты и Алексея уже родилась третья дочь — Ольга, когда князь Голицын вместе с семейством решил покинуть столицу и вернуться в Карабиху, где стояла усадьба, принадлежавшая еще его отцу. Незадолго до того имел место быть разговор, мельком затрагивающий тему экономического упадка последних лет и проводимой Александром политики, что ознаменовался сетованием Алексея Михайловича на нынешнее положение и случайным туманным упоминанием некой истории, произошедшей между Голицыными и императорской семьей. И эта беседа вместе с живым откликом со стороны шурина дали надежду Борису Петровичу. Таким предложением высших сил было грех не воспользоваться, и тогда двадцатитрехлетнего молодого человека начали обуревать странные, подчас даже пугающие мысли. Столь ясно и четко о мести ему еще не приходилось размышлять, а теперь все словно стало на свои места и обрело краски. Семена попали на благодатную почву: все мысли и идеи князь Голицын воспринял положительно, с готовностью подтверждая, что-де при Николае Павловиче такого не было, и лучше бы правлению сменить курс или же смениться полностью. Хотя за тот период, что семейство пробыло в Карлсруэ, в письмах, коими обменивались Алексей Михайлович и Борис Петрович, не было ни намека на готовящийся переворот.