Я полежал еще несколько минут, ожидая, пока боль окончательно сойдет на нет, после чего поднялся.
Приведя себя в порядок и позавтракав, я отправился на инспекцию траншей. Оставлять Елену в блиндаже не стал. Злить ее еще больше, после вчерашнего боя, мне не хотелось.
С утра похолодало еще сильнее. С неба посыпался мелкий снежок. Я натянул поверх фуражки форменный башлык, завязал его поплотнее.
В нескольких шагах от блиндажа стоял вражеский трицикл "Гарм". Вокруг него столпились драгуны и егеря. Тут же был и капитан фон Ланцберг.
- Утром его стащили с бруствера, - объяснил он мне. - Во время артобстрела уцелел, что самое странное.
Я подошел поближе, чтобы разглядеть трицикл. Ведь очень много слышал о них, видел фото, но вот так, в живую, ни разу. Солдаты расступились, пропуская меня. Я обошел гарм по кругу. Впереди у него было два колеса, сзади одно, все утыканы короткими и толстыми шипами, часть которых сейчас была обломана. Передние колеса прикрывал мощный бугель, сделанный из стали в виде собачьей или волчьей морды с оскаленными клыками. Сидение было накрыто натуральной шкурой, а сзади вместо спинки торчали шесть длинных кольев, на двух из них были насажены человеческие черепа.
- Офицер, значит, - вслух произнес я, обернувшись к Елене. - Нордвиги носят колья за спиной для обозначения ранга. Каждый череп - звание. Раз у этого было два черепа, то это либо лейтенант, либо штабс-капитан, у альбионцев система званий не полностью соответствует нашей.
- Зачем они это делают? - спросила Елена. - Это же чудовищно.
Не то, чтобы вид этих черепов на самом деле напугал ее, в словах девушки было больше непонимания, чем страха.
- Суровые дети сурового мира, - ответил ей фон Ланцберг. - У них так принято и альбионское командование не стало менять традиций после колонизации Нордгарда, их родины.
- Родины? - не поняла Елена.
- Во время Побега, - пустился в объяснения я, недоумевая, какие пробелы в образовании женщин допускаются до сих пор, - корабли первых поселенцев высадились на почти полностью покрытой льдом планете, которую назвали Нордгард. Со временем они обжились там, смогли наладить инфраструктуру. А через несколько десятков лет прилетели альбионцы. Противостоять империи с полноценным космическим флотом и многотысячной армией одна планета, конечно, не могла. И нордвиги предпочли сдаться и стать колонией. Правда, с большими привилегиями и автономией. Стали поставлять в армию Альбиона самых беспощадных воинов, готовых на все ради правильной смерти.
- Я сам не видел, - добавил фон Ланцберг, - однако от многих товарищей доводилось слышать, что тяжело раненные или искалеченные нордвиги, или те, кто не может сражаться, садятся на свои гармы, жмут на газ и мчатся через минные поля противника. Шипы на колесах длинные и противопехотные мины цепляют. Вот и обезвреживают, сколько успевают.
- Этого не может быть, - покачала головой Елена. - Каждый человек хочет жить. Раненный, искалеченный, - все равно.
- Для нас это, может быть, и верно, - кивнул я, - но в мире нордвигов мужчина, который не в состоянии сражаться или работать, обуза. Уже не человек. О нем будут заботиться в доме инвалидов, конечно, но ни один родственник и просто соотечественник не придет проведать его. Для них он станет отверженным, парией, мужчина-нордвиг даже не посмотрит в его сторону, потому что он был слаб. Не смог правильно умереть и предпочел жизнь бесполезного калеки. Поэтому практически каждый предпочитает быструю смерть в бою или на минном поле.
- Безумие какое-то, - вздохнула Елена.
- Трицикл сдайте тыловикам, - распорядился я. - Молодой человек, - кивнул я Елене, - нам надо продолжать инспекцию.
- Слушаюсь, - взяла под козырек Елена, снова начиная изображать из себя идеального фенриха.
В траншеях мы обнаружили еще несколько уцелевших гармов. Я приказал сдать все. Они нам не были нужны совершенно, а никаких игрушек, тем более, таких, я не терпел. Ни во взводе, ни после, в роте, ни теперь в полку. Я не возражал, когда солдаты или офицеры брали себе трофеем оружие противника, сам поступал так же, всюду нося с собой револьвер убитого бостонца. Снаряжение терпел, потому что знал, у некоторых врагов оно лучше нашего. Сам я пользовался исключительно имперским, но закрывал глаза на бостонский патронташ вахмистра Быковского, снятый с полковника Техасских рейнджеров или тяжелые доспехи вовсе неизвестного мне производства, которые надел в траншеях штабс-капитан Подъяблонский. Я напрямую тогда спросил у него, что это за доспехи, он ответил, что они фамильные и происхождения их он не знает. Я не поверил ему, однако и расспрашивать не стал.
Вообще, я считал, что проблемы у меня могут возникнуть только с фон Ланцбергом. Но тот оказался не карьеристом, а просто слишком по-немецки педантичным офицером. Во всем любил идеальный порядок. За это его и переводили с повышением из этого полка в другой. Потому что офицеры недолюбливали его за постоянные вопросы о дисциплине и соблюдении субординации в их подразделениях, а солдаты и унтера как раз за требовательность в этом самом соблюдении. Меня это вполне устраивало. У требовательного офицера любое подразделение будет в полном порядке, а на вопросы всегда можно закрыть глаза. В конце концов, я тоже не слишком прижился в полку, пока не стал командовать им.
Но куда больше вопросов у меня было к тому же Подъяблонскому с его странными доспехами. Или Семериненко, который все еще мыслил категориями пехотного офицера. Сколько я не пытался объяснить ему разницу в специфике командования драгунской ротой, где стрелковый взвод должен не столько прикрывать второй - тяжелого вооружения - сколько все остальные такие взводы, не важно к какой именно роте относятся легкие орудия, малые мортиры или станковые пулеметы. И в их работу командир роты вмешиваться не должен вовсе - его дело командовать драгунами-стрелками. Лейтенанты, командиры взводов тяжелого вооружения, были, как правило, выпускниками артиллерийских училищ и куда лучше знали, что делать с орудиями и малыми мортирами. И когда в их дела вмешивался пехотный офицер, пусть и с большим военным опытом, ни к чему хорошему это не приводило.
И еще командир 1-й роты. Майор Штайнметц давно уже бросал странные взгляды на Елену. Я уж и не знал, что думать по этому поводу, пока он не зашел ко мне в блиндаж и недвусмысленно попросил фенриха Шварца выйти.
- Что у вас за секретное дело ко мне, - поинтересовался я, - что даже моему адъютанту не следует знать о нем?
- Потому что разговор пойдет как раз о нем, - ответил майор, присаживаясь на стул, который занимала Елена. - Я не один день наблюдаю за вами, особенно за вашим адъютантом, и пришел к выводу, что это женщина. Более того, вы отлично осведомлены об этом.
- Вот оно что? - протянул я. - Думаю, у вас, майор, уже достаточно набралось фактов, чтобы прижать ими меня к стенке, так что отрицать не стану.
- Господин полковник, - хлопнул ладонями по столу Штайнметц, - это же просто немыслимо! Я знаю, что некоторые офицеры, да что там, многие, многие, офицеры пристраивают своих любовниц в госпитали сестрами милосердия или санитарками. Это, конечно, не лучшая практика, но ее можно понять. А вашему поступку я не могу найти оправдания!
- Его не надо искать, майор, - отрезал я. - Вы поверите мне на слово, что Елена Шварц, скрывающаяся под именем фенриха Шварца, не является моей любовницей?
- Нет, - четко произнес он.
- Я готов отстаивать свое утверждение с оружием в руках, - резко ответил я. - Только с одним условием, дуэль должна быть до смерти. И подлинная причина ее оглашена быть не должна.
- Надеетесь прикончить меня, - буркнул Штайнметц, который не был даже более-менее сносным фехтовальщиком, о чем я узнал из его дела. - Весьма умно с вашей стороны.
- Но я не хотел бы доводить до этого, - честно сказал я. - Вы хороший офицер и терять вас сейчас, когда на фронте твориться неизвестно что, мне совсем не с руки.
- Да что ж вы за человек такой?! - не сдержался майор. - Я понять не могу!
- Я должен скрыть тайну пола Елены Шварц, - объяснил я, - потому что это навлечет позор, во-первых: на весь наш полк; во-вторых: на меня, и мне остается только пулю в лоб себе пустить; в-третьих: на семью Елены. Она родом с патриархального Бадена, вы можете себе представить, майор, что ждет ее дома?
- Слабо, если честно, - пожал плечами несколько успокоившийся Штайнметц. - Я родом с промышленного Гессена, у нас нравы куда проще. Но в общем, думаю, не сладко ей придется. Ну, и ваши резоны, господин полковник, я понимаю. Урон для чести всего полка будет велик. Однако чего не могу уразуметь, так это ваших слов относительно отсутствия, как бы это сказать, любовной связи между вами и Еленой Шварц.
- А что тут непонятного? - пожал плечами я. - Ее - нет. Я не тащил Елену за собой в полк, и Елена пошла в армию не за мной. Наша встреча - случайность, и я, если честно, постоянно гадаю, как бы мне отправить Елену в тыл или в госпиталь, да куда угодно, лишь бы без позора.
- И что вы думаете со всем этим делать? - вздохнул Штайнметц.
- Знать бы еще, - пожал я плечами. - Остается пока искать выход или ждать развития событий. Вас же, майор, прошу держать информацию при себе.
- Конечно, - кивнул Штайнметц, поднимаясь. - Разрешите идти? - козырнул он.
- Идите, - кивнул я, отпуская его.
Стоило ему выйти, как в блиндаж вернулась Елена. Ей, похоже, было очень интересно, о чем же мы тут разговаривали. Тем более, что вряд ли она далеко ушла от блиндажа и слышала особенно громкие крики Штайнметца. Вполне могла понять, что речь шла о ней.
Я поглядел на Елену при свете не особенно яркой лампы, днем и ночью светящей в темноте блиндажа.
- Знаешь, Елена, - тихо сказал я, - почему еще женщинам нечего делать на войне?
- Ну-ка, скажи, - поглядела она на меня.
Я аккуратно, помня о чувствительной коже, провел пальцами по ее щеке.
- Она очень быстро старит, - ответил я. - Мужчину украшают шрамы и морщины, особенно офицера. Даже ранние, солидности прибавляют. А вот женщинам они вовсе ни к чему.
Она смотрела мне в глаза несколько секунд, потом тряхнула головой и отступила на несколько шагов. Но так ничего и не сказала.
Глава 6.
Военные будни потянулись дальше. С каждым днем становилось все холоднее, и почти каждое утро сыпал снег. Временами начинались настоящие метели. Он настолько сильно заметал траншеи, что открыть дверь блиндажа бывало сложно. Дважды ее пришлось даже откапывать, чтобы можно было выйти. То же происходило и в форте и в бункере, что ограничивали позиции нашего полка.
По всей линии фронта начались заболевания. И было даже удивительно, что Елена оставалось здорова. Ведь даже казавшийся железным вахмистр Быковский свалился с жуткой пневмонией и его отправили в госпиталь, не смотря на жаркие возражения.
Война замерла, будто замороженная планетой. Даже обстрелы были достаточно редки. Расстояние, разделяющее наши траншеи, превратилось в чистую, белую, снежную целину. Даже следы артобстрелов засыпало уже к следующему утру.
Совещания в штабе были редки. Альбионцы, окружившие город в собственном тылу, все также не спешили переходить к активным действиям. Это вполне оправдывало наши предположения относительно мятежа в стане врага. Вполне возможно, местное командование не решалось переходить к активным действиям без санкции сверху, а космическая связь штука не слишком быстро действующая. Вот ждали команды из своего военного ведомства, стянув к городу десятки тысяч солдат, бронетехнику и артиллерию. Возможно, рассчитывали еще и запугать засевших в городе бунтовщиков. У страха ведь глаза велики, и когда перед твоими позициями постоянно маячит такая уйма войск, техники и стволов артиллерии, у многих могут не выдержать нервы. Даже у руководителей мятежа. Такое не раз случалось.
Мы сидели в траншеях и ждали развития событий, вестей из штаба фронта или одни бог еще знает чего. Болезни прошли, люди начали возвращаться из госпиталей. Врагов мы почти не видели, они перестали даже маячить на периферии, предпринимать странные перемещения. Наверное, альбионцы, как и мы сидели в траншеях, ожидая развития событий на фронтах.
Так протянулись несколько месяцев. А потом небо озарилось огнем - и это стало для всех сигналом к началу боевых действий.
В ту ночь меня разбудил фон Ланцберг. Он принялся колотить в дверь блиндажа кулаками и ногами. Я выбрался из постели, попытался укрыть Елену, понимая, что уже не придется поспать этой ночью. Однако она тоже проснулась и резким взмахом оттолкнула мои руки.
Понимая, что укладывать ее спать, будто дитя малое, не стоит и пытаться, я набросил на плечи кожаный плащ на меховой подкладке, и открыл дверь.
- Господин полковник, - выпалил капитан, - вы должны видеть это!
- Что - это? - не понял я.
- Словами не передать! - вскричал Ланцберг. - Надо своими глазами видеть.
Я выбрался из блиндажа, скрипя сапогами по свежему снегу, поднял глаза и уже не смог оторвать их от неба.
Когда-то, еще во время обучения, нас отправили на учения на дальний север. И там я единственный раз в жизни видел знаменитое северное сияние. В этот раз было очень похоже. Вот только я понимал, что за той красотой в небесах стоит жестокая смертоносная битва. Потому что все эти бесчисленные вспышки в небесах, красиво расчерчивающие их разноцветными лучами, на самом деле означали, что на орбите планеты схватились два флота. И даже здесь, на земле, всем было понятно, чьи именно.
- Это уже настоящая война, - протянул Ланцберг. - Не наша обычная тягомотина, а...
- Я отлично понял вас, капитан, - оборвал я разошедшегося командира роты, хотя и самому хотелось кричать, словно мои вопли могли как-то подбодрить сражающихся бойцов нашего космофлота.
- Звездопад, - неожиданно каким-то детским голосом произнесла Елена, вместе со мной вышедшая из блиндажа.
Это и правда слегка напоминало красивое августовское зрелище, которое можно было наблюдать у нас. Только "звезд" с неба падало куда больше, чем в самые "урожайные" дни. И летели они довольно крупными группами по несколько сотен разноцветных точек.
- Нет, фенрих, - ответил ей фон Ланцберг, - скорее, десант. Вот только непонятно - наш или вражеский.
- Капитан, - усмехнулся я, - не стоит запугивать молодого человека вражеским десантом. Десантные корабли, вроде того, на котором приземлялись мы, даже на таком расстоянии выглядят совсем не крошечными точками. А десант на капсулах, так его предпринимают только бостонцы и тенны, других настолько безумных не находится. И выглядит он куда более упорядочено. Волнами падают, как их с корабля выкинут, так и летят.
- Тогда что же это? - спросила раздраженная нашими с Ланцбергом умствованиями Елена. - Или кто?
- Обломки, - прямо ответил я. - Корабли на орбите разносят друг друга на куски, и они сейчас падают нам на головы. Не нам, конечно, а где-то за линией фронта, на альбионской земле.
- Значит, - сделала мрачный, но закономерный вывод Елена, - там и люди падают.
- Нет, - покачал головой фон Ланцберг. - Люди продолжают вращаться на орбите, только достаточно крупные обломки, летящие с большой скоростью, прорываются в атмосферу. Большая часть их, как и метеориты, сгорает в плотных слоях, но оставляет после себя такой вот красивый шлейф. На земле это никому не грозит.
- Интересно, - снова по-детски задумчивым голосом произнесла Елена, - а какова она, битва в космосе?
- Не знаю, - пожал плечами я. - Мы наземные войска. Даже в космопехоту нас не переводят, там своя специфика боевых действий. Все эти абордажи. Лучевое и огнестрельное оружие применяется мало и крайне ограниченно из-за опасности повредить что-нибудь ценное. Вот и воюют, как в Средние века на Потерянной Родине, со шпагами, мечами, топорами. Заковываются в доспехи по самые уши. Мы так воевать не умеем.