Мы летим, ковыляя во мгле,
Мы ползем на последнем крыле.
Бак пробит, хвост горит и машина летит
На честном слове и на одном крыле...
- Альбионцы завершили бомбежку, - доложил радист, единственный кто не отвлекся на песенку, звучащую на радиоканалах. - Уходят.
- Мы будем на месте практически следом за ними, - тут же вмешался штурман. - Если кто-то из них задержится, то может возникнуть реальная опасность столкновения.
- Сплюньте через левое плечо, - неожиданно весело сказал ему Штернберг и подхватил песню, куда менее музыкально:
Ну, дела! Ночь была!
Их объекты разбомбили мы дотла!
А из наушников доносилась альбионская речь.
What a show, what a fight
Yes we really hit our target for tonight
Хвосты разворачивающихся бомбардировщиков альбионцев Штернберг, конечно, увидел. Но расстояние было достаточно большим и никакой опасности возникнуть не могло. А вот слова песенки стали слышны лучше.
How we sing as we limp through the air
Look below, there s our field over there
А первый пилот подхватывал:
Вся команда цела, и машина пришла --
На честном слове и на одном крыле
- Мы над целью, - прервал пение штурман. - Начинаем бомбометание.
Штернберг только кинул, даже не озаботившись тем, чтобы обернуться к штурману. Это был ненужный жест, потому что штурман-бомбометатель сейчас уже приник к прицелу.
Бомболюк открылся - и смертоносный груз из нескольких десятков бомб отправился в полет. Они обрушатся на головы демонов, наступающих на траншеи линии Студенецкого, уничтожая тысячи самых разных существ и боевых машин. Штернберг даже не видел нанесенного ими ущерба - разлетающихся в разные стороны демонов и куски их тел, взрывающуюся технику, гибнущих тварей разного размера. Однако представлял его себе весьма ярко - и картинка очень радовала генерал-лейтенанта. Вообще, уничтожать демонов было намного приятней, чем людей. Никаких лишних угрызений совести, которыми он, что греха таить, страдал ночами, в этот раз не было. Ни малейших.
Первый пилот, вместе со Штернбергом и стрелками, и штурманом пели вразнобой, немузыкально, зато, как говориться от души.
Мы летим, ковыляя во мгле,
Мы ползем на последнем крыле,
А в наушниках звучала альбионская речь.
With our full crew aboard
And our trust in the Lord
И уже едва ли не хором, так что путались русские и альбионские слова.
Мы ушли, ковыляя во мгле,
Look below, there's our field over there,
With our full crew aboard
And our trust in the Lord
На честном слове и на одном крыле.
Самолет пошел куда легче, значит, избавился от смертоносного груза. И теперь внизу творится ад, под ногами демонов горит земля. Продвижение их колонн удалось замедлить еще ненадолго. Они сделали свое дело. Не смотря ни на что.
Я вертел в руках трофейный револьвер. Разбитая рукоятка никак не могла повлиять на его стрелковые качества, но все равно я медлил. Делать то, что я собирался, мне совершенно не хотелось, и я постоянно искал поводы не делать этого. Но выбора не оставалось.
- Так для чего ты вызвал меня, Максим? - в который уже раз спросила Елена, которой, видимо, надоело стоять и глядеть, как я рассматриваю вынутый из собранного уже вроде вещмешка, револьвер с разбитой рукояткой.
- Это личное оружие офицеров Техасских рейнджеров, - вместо ответа произнес я, - с очень интересной историей. Я разбил ручку в бою при Колдхарборе, так что этого почти не видно. Подойди, Елена, - попросил я.
Она нетерпеливо притопнула ногой, но все же подошла и наклонилась, чтобы получше рассмотреть сандаловую рукоятку.
- Видишь, - указал я большим пальцем на серебряную звезду, правда, без одного луча и с трещиной посередине, - это знак награды Соединенных планет. Она так и называется Серебряная звезда
- И при чем тут?..- начала Елена, но я продолжал, как ни в чем не бывало.
- У офицеров Техасских рейнджеров не принято носить награды, - говорил я, не обращая внимания на ее реплику, - только на парадной форме. Вместо этого, они делают такие вот знаки на рукоятках своих револьверов. Снимают лак, вырезают в рукоятке форму, заливают металлом и заново вскрывают лаком. Сложнее, если наград лишают.
- Очень интересно, - голос Елена стал раздраженным. Она не понимала, к чему я все это говорю, и это ей совсем не нравилось, - но...
В дверях блиндажа появилась могучая фигура вахмистра Быковского, и я решился. Быстрым движением приставил ствол пистолета к бедру Елены - и нажал на курок. Выстрел был столь же оглушительным, как тот давний, на Баварии, когда я застрелил из него несчастного радиста-ландверьера. Елена схватилась за простреленную ногу, начала заваливаться на меня. В глазах ее было такое же непонимание, как у того паренька из Баварского ландвера. Я поймал ее за плечи, не давая упасть.
- Фенрих Шварц случайно прострелил себе ногу, - крикнул я Быковскому, - когда я показывал револьвер. Относите его в лазарет. К остальным раненным, которых отправят на орбиту.
Ранение Елены было не слишком серьезным, с таким могли и оставить на планете, но не наносить же ей более тяжелое. А если Быковский уложит ее вместе с тем, кого уже готовят к отправке, то не станут же ради нее одной челнок гонять. А уж в то, что Быковский сумеет пристроить Елену, я не сомневался. При не столь уж великом уме, вахмистр обладал не только звериным чутьем, но и невероятным умением выполнять приказы.
Быковский взял с моих рук обессилившую Елену, забросил на плечо. Развернувшись ко мне, отдал честь и, согнувшись в три погибели, вышел из блиндажа. Не сказав ни слова. Ему было все равно. Приказ получен - надо выполнять.
В память мне врезалась спина вахмистра, и наплечник брони по которому стекает кровь.
Я покинул блиндаж спустя четверть часа. Они ушли на то, чтобы почистить револьвер и зарядить его. Не то чтобы это было так уж нужно, просто мне хотелось потянуть время. Привести в порядок нервы, а то руки, когда я открывал револьвер, тряслись очень сильно. Едва оружие не выронил.
Майор Штайнметц, который явно видел Быковского, выносящего Елену из моего блиндажа, многозначительно глянул на меня. Я кивнул ему, и мы вместе направились к пулеметной точке.
Я решил, что раз пулеметов хватает, значит, и нам со Штайнметцем стоит встать к одному из них.
Капитана Ланцберга я незадолго до этого отправил в тыл, проследить за эвакуацией раненых. Это вызвало бурю возмущения с его стороны, но я был непреклонен.
- Господин полковник! - кричал Ланцберг, что было само по себе невиданным делом. - Вы что же, в тыл меня отправляете, потому что считаете, что я не могу управляться со своими обязанностями?!
- Именно из-за этого, капитан, - спокойно отвечал я, - я и отправляю вас в тыл. Вы крайне дотошный человек, и поэтому вы намного больше нужны мне именно там. - Я ткнул пальцем за спину, в тыл. - Чтобы в том бардаке, что обычно называется эвакуацией, ни один драгун моей бригады не попал на чужой корабль. Все они должны быть на борту "Померании-11", когда она стартует с планеты. И только такой дотошный человек, как вы, капитан, нужен для выполнения этой задачи. Вы меня поняли?
- Вас понял, - мрачно буркнул фон Ланцберг и отдал честь.
Я отвлекся от воспоминаний. Ко мне, кажется, уже второй раз обращался Штайнметц.
- Лучше всего огонь вести будет вам, господин полковник, - сказал он. - Я человек уже слишком пожилой для того, чтобы за пулеметные ручки держаться. Да и стволы менять быстро не смогу. Так что в качестве "второго номера" я в нашем расчете буду намного полезней. Уж с подачей ленты я как-нибудь справлюсь, хотя давненько не делал этого.
- Отлично, - кивнул я, садясь перед пулеметом.
Справа от меня стояли ящики с патронами, около которых уселся Штайнметц, вскрывая ближайший. Слева баки со сменными стволами к нашему пулемету. Они лежали в смазке, а рядом были уложены асбестовые рукавицы. Схватись я за перегретый ствол пулемета - и останусь без руки. А менять его придется достаточно часто, потому что лупить по наступающим демонам буду длинными очередями.
За тяжелый, крупнокалиберный пулемет я садиться не стал. Пусть из них ведут огонь более профессиональные стрелки, чем я. Я буду менее полезен за ним, нежели за рукоятками такого пулемета, какой я выбрал для себя.
Теперь оставалось ждать прихода демонов. А в это время вся наша тяжелая артиллерия, включая и недавно обороняемых нами "Единорогов", и авиация делали все, чтобы как можно сильней оттянуть этот момент. И, конечно же, максимально сократить число врагов. Тем же занимались и временно ставшие нашими союзниками альбионцы. Но демоны продолжали наступать.
И в том, что они придут, я не сомневался. Не для того, чтобы отходить они затеяли это наступление от самой северной точки до южной оконечности единственного громадного материка Пангеи. Не смотря на любые потери, они придут и сомнут нас. И только от нас, прикрывающих эвакуацию, сейчас зависит, сколько человек спасется, а сколько останется здесь вместе с нами.
С жизнью я попрощался в тот момент, когда прострелил ногу Елене.
В глазах все плыло. Руки дрожали, как он не сжимал пальцы на рукоятках штурвала. Староват он стал для таких авантюр. Восемь вылетов подряд. Без отдыха. За таковой нельзя считать те минуты, с каждым разом кажущиеся все короче и короче, пока заряжали аккумулятору электромоторов их самолета и заново начиняли его смертоносным грузом. Штернберг проклинал расторопность техников. И как только они не устают, постоянно таская тяжеленные бомбы? Бегать-то им приходится очень быстро, потому что стоит только взлететь альбионским самолетам, как на горизонте уже маячили бомбардировщики штернов.
- Это мой крайний полет на сегодня, - хрипло произнес Штернберг. - Я слишком стар для этого.
- Это вообще будет крайний полет, - сказал ему штурман. - Бомбы нашего калибра на складах вышли все. А грузить нас теми, что к пикировщикам цепляют, смысла нет. Слишком легкие они для наших высот.
- Значит, эвакуироваться будем, - вздохнул стрелок верхней турели, единственный из двух. Второй сейчас висел на ремнях, удерживающих его в кресле, прошитый пулями демонов. - И то дело. Сил уже почти нет. Руки от пулемета дрожат уже, как у пьяного.
Напряжение полета все снимали разговорами. Болтовней не о чем. Штернбергу хотелось выпить, но именно поэтому он всегда оставлял заветную фляжку с коньяком в командном пункте. Пить в полете - последнее дело. Тем более, когда впереди самое сложное - посадка.
Единственным, кто молчал, был первый пилот. Он крепко держал штурвал, затем медленно повел им вперед, самолет нырнул носом вниз, выровнялся и начал плавное снижение. Сделав круг над аэродромом, откуда альбионцы спешно вывозили самолеты, пилот запросил место для посадки и направил бомбардировщик туда. Не смотря на усталость, пилот четко посадил самолет, только после этого позволив себе расслабиться. Он уронил руки, повиснувшие бессильными плетьми, и как-то весь ссутулился, будто вдвое меньше стал. Штернберг понял, что его придется выносить из кабины. Да и самого генерал-лейтенанта, кажется, тоже.
Весь экипаж буквально висел на руках техников, как и другие летчики, вернувшиеся из крайнего, как говорили они, полета. Не лучше выглядел и бригадир Гилмур. Он стоял, опираясь на руку своего адъютанта, однако явно ожидал возвращения Штернберга. Потому что, когда тот подошел, Гилмур сделал полшага вперед и отдал честь. Штернберг козырнул в ответ, что было сложновато, потому что его буквально подпирали два дюжих техника.
- Мы сделали все, что смогли, - произнес Гилмур. - Теперь пусть поработают пикировщики.
Стоявшие, как говорится, под парами пикирующие бомбардировщики уже гудели винтами, готовясь сорваться в небо. Их пилоты сидели по кабинам и только ждали приказа, пребывая в постоянном нервном напряжении. И теперь просто рвались в бой. Ведь что хуже может быть для пилота, чем сидеть на земле, пока его товарищи дерутся в небе.
Снова отдав честь друг другу, генерал-лейтенант Штернберг и бригадир Гилмур отправились к десантным кораблям, куда уже закатывали их самолеты.
Работа высотной авиации заканчивалась, теперь в дело вступали пикировщики. Первый эшелон их уже поднимался в воздух.
Я поливал наступающих демонов длинными очередями. Сколько времени прошло с тех пор, как я разглядел первых через линзы бинокля, уже не могу сказать. Стоило их цепям подойти достаточно близко, чтобы мы смогли открыть по ним огонь из пулеметов, как я тут же опустился на расстеленную прямо на снегу шинель и открыл огонь. И вот теперь у меня тряслись руки. Да так сильно, что ствол менять приходилось Штайнметцу. Я просто не мог попасть ладонью в асбестовую рукавицу. Так что майор откидывал ствольную коробку, вынимал раскаленный ствол и швырял его в бак со смазкой, выхватывая взамен холодный. Вот только темп стрельбы теперь был такой и стрелял я такими длинными очередями, что перегревались стволы быстрее, чем успевали охлаждаться. Даже при условии, что их было около десятка. Не проходило и двух минут, как из-под кожуха начинал валить дымок и воздух над ним принимался плясать, как в сильнейшую жару. И Штайнметц снова менял ствол.
Спасал нас, наверное, только трескучий мороз. Холодней, чем сегодня, я не мог припомнить дня за всю войну на Пангее. Будь чуть потеплее - и нам понадобилась, наверное, сотня стволов на каждый пулемет. Никак не меньше.
Пулемет трясся в моих руках, только усиливая тремор. Холод проникал в самые кости, потому что расстеленная на снегу шинель, давно уже не грела. Она отсырела, как и вся моя одежда. Пропиталась противной влагой. Надеюсь, что я не подхвачу воспаление легких. Хотя все равно демоны прикончат меня раньше.
Но повод для законной гордости у нас все-таки был. Не знаю, сколько атак демонов мы отбили, но раз за разом волны вражеских атак.
Сначала они попробовали применить старую тактику, швырнув в атаку тысячи тварей, а затем ринулись демоны легкой пехоты под прикрытием тяжелой. Но монстров всех перестреляли из орудий и крупнокалиберных пулеметов. Досталось и бегущим цепям демонов. Они и до бруствера-то не добрались. Тяжелые пули настолько проредили их цепи, что атаковать стало просто некому. Закованные в доспехи демоны были слишком медлительны, а броня их не спасала. И демоны были вынуждены отступить, не сделав ни единого выстрела.
Следующие атаки были куда лучше подготовлены. Их предваряли обстрелы теми же сгустками, которые, видимо, заменяли демонам артиллерийские снаряды. А затем уже на позиции со всей яростью обрушивались их солдаты. Кроме того, и цепи оживленных мертвецов.
Это сколько же народу положили альбионцы под Колдхарбором, что и после той чудовищной атаки на наши траншеи, у них осталось еще такое неимоверное количество мертвецов. Или они умели поднимать их несколько раз.
Техника намного превосходила те паукообразные машины, которые уже атаковали нас. Тут были и самоходные орудия невеликого калибра, напоминающие не то блох или не то черепашек серого цвета, что удивительно на гусеницах. Были орудия калибром побольше. На толстых ногах. Они останавливались, зарываясь ими в утоптанный снег, и давали залп. Эти били обычными снарядами. Ровно такими же фугасами, как наши. Паукообразных боевых машин было великое множество. Они неслись со скоростью бегущего легкого пехотинца, принимая на себя пулеметные очереди и снаряды легких орудий.