Боясь навести на след, Сиропин умело петлял. Звезды и луна звонким диском сияли по обе стороны пути. Своей красотой они могли наложить отпечаток на всю жизнь всех людей. "Не на мою", - заметил Сиропин, сутуло проскакивая над руинными тенями весь млечный путь, уходя от погони с пульсом от тридцати до ста тридцати и с тоской журавлиной.
Они уже не скрывались, они окружали, и по общей случайности неожиданно вдруг с ним пересеклись. Сиропин замер с гулким огромным сердцем, и долгое мгновение в шепотах-шорохах смотрел в глаза охотников "Целятся".
Сильные ноги травоядного отреагировали независимо от застывшей мысли, Сиропин рванул и исчез, инстинктивно безошибочно используя меняющийся лабиринт.
Облегчение, что он так ловко путает следы, так легко отрывается от погони и обходит демонические тупики, скоро прошло. Он вполне понимал, что это мнимое бегство. К отставшим позади порождениям его бреда вернется прежняя сила. И Сиропин просто остановился, как антилопа после многих часов погони останавливается без звука от усталости, со спокойными черными глазами ожидая стрелу под левую лопатку.
Сиропин сидел на полу, поджав руками колени, в полном оцепенении впитывая темноту замуровавших его стен, темноту страшного окна, начинающего мутью рдеть от наступающего утра, но с ухмылкой не пускающего слабейший свет.
Щека стены напротив слегка вздулась, и ослепительная ухмыляющаяся пасть открылась и ринулась на Сиропина, чтобы проглотить его, не жуя. Но, вместо этого, сплюнула пылью, поперхнулась, харкнула и с кирпичным грохотом разорвалась под напором огромного грязного сгустка, разрыхленного режущими ее острыми желтыми утренними лучами. Пробив стену, огромный ком утратил плотность, размяк и с облегчением развалился.
Показались руки, отбросившие ломы и кирки, показались ноги, тряпичные, не могущие держать, не могущие стоять. Все эти многочисленные конечности дергались, но не столько от усталости, сколько от неудержимого, поглощающего весь остаток сил, хохота общего туловища. Облако мелкой пыли оседало, покрывало белым влажные грязные лица, часто дышащие рты, но не могущие толком вдохнуть от распирающего их смеха. Не в силах подняться, не в силах даже поднять руку, нелепыми ползаниями утирая лбы и глаза об одежду друг друга, извиваясь и шлепаясь на полу, этот страшный клубок трясся и помирал со смеху.
"Это мы", - пискнул, наконец, Баландин и тут же задохнулся снова. Марат был первым, кто ввалился и принял на себя самую гущу сыпучей дряни, и не мог выдавить ни звука, а только широко разевал пасть, как рыба, бьющаяся в куче липких опилок. "Мы", - прохрипел Семенов и захлебнулся от своего и Баландина гогота, перекатываясь без сил на мягкого обваленного в муке Марата. И уже все трое только молча вздрагивали и тряслись все реже и реже с одной только мыслью - лежа отдышаться. Утрабледного воздуха несколько кружек подряд.
Жена Сиропина, Илинишна, нашла его утром в медпункте на работе, загнанного, ошалевшего, за одну ночь одичавшего, грязного, покарябанного, впервые небритого. И этот его необычный небритый вид был и ужасен, и жалок.
Болото в награду за свое первое путешествие в желудке Сиропина подарило ему свою бесчеловечную любовь в скелете. Сиропин плюс болото плюс скелет. Из этих троих не все были рады такой арифметике. Болото, если бы оно могло, расцеловало бы Сиропина. Нужна ему такая награда
Нет. Раствориться в пустоте Никчемная. Жизнь напрасна.
Да. Жизнь прекрасна даже трещинами в асфальте. Раствориться в пустоте. Получить весь ее восторг. Теперь Баландин знал, это возможно. Жизнь незаконна, жизнь единственное чудо. Ею исполнено счастье.
Столько слов скопилось в горле. Отметь, где счастью начинаться, по земле проведи ногой черту. Дрожал жизни ртутный блеск и лета желтый смех. Прыгала радость разноцветных клякс. И кругом желанье новыми всходами землю проткнуть. Собранье летних дней постановило зеленить, желтить, синить. Ветви, разбегитесь в небо. Ветер, напряги. Листья, громче шелестите. Солнце, ярче тень.
Налетели воробьи, начирикали с три короба и спрыгнули обратно в небо. Мы с ними все жизни любимцы. Что может быть лучше. Быть у жизни на учете. Я готов с тем деревом тысячью листьями греться и дышать. Я не прочь слепым дождем промокнуть. Я очки примерил, чтоб умнее бы?ть. Я прямо позади своих глаз. Я каждым летним запахом дурею. Я верю в бессмертье череды?, ежедневно съедаются щи и борщи. Я круглое лето хочу. Я хочу со словами дружить. Я умею себя домой отвести. Я в эрмитаже па?хну костром. Я? - вот что такое жизнь. Я с солнца жизнью взят. Из всех людей я чувствую себя. И мир зовет приди, увидь. И мир высок, и мир так мал, и мир весь мой от кончиков до пят. И я хочу, пусть мир чувствует меня, пусть держит, пусть порывом повиснет мне на шее, пусть не отпускает. Меня.
Все атомы до горизонта рады; еще один стакан счастья залпом; и отпускал, быстро износился этот день. Близился наш праздник. Вечер тучами небо скомкал.
В актовом зале уже было полно народу, но не было зоркого наблюдателя, такого как Сиропин, чтобы отметить среди общей толкотни резкое зеркальное появление Марата и Вольфа. Они одновременно вошли с двух противоположных одинаковых боковых дверей, синхронно и зеркально повторяя движения друг друга, но друг друга не замечая.
Вольф скучно взглянул, круто развернулся и исчез. Марат осматривал сцену. На Ильича, одиноко стоящего в своем углу, кто-то уже напялил фуражку с кокардой, спереди вплотную к бюсту стоял стул, на который аккуратно положили растянутый баян. Марат спокойно убрал весь этот реквизит, освободив белый бюст.
Однако, как много уже тут, и все с иголочки. Пышные нечеткие пятна платьев, с белой рубашкой пингвинится пиджак. Ряды и кучки пингвинов вокруг ярких взрывов перьев. Дополнительные секции стульев аккуратно выровнены рядами, и свободных мест почти не видно. Недаром иные парторги все прощают иным шутникам.
Торжественный вечер близился. Снаружи ветер чуть пробудил тени, пощекотал воздух и исчез. Недалече в пустом безмолвии болото и небо встретились взглядом. Небо глядело без дна, болото глядело без дна. Между ними воздух замер, не дыша, боясь листву взволновать, боясь себя показать. Небо и болото смотрелись недолго. Очень быстро и вровень грандиозно красиво надвинулись высокие черные паруса крупнотоннажных туч. Тяжелело веко, и закрылся глаз.
Тихо в маленькой квартирке, свет не горит в теплом уюте скопления деревянной мебели. У потемневшего от туч окна поставлена оттоманка, почти всю глубину стены занимает софа с низкими перилами, обитыми стеганным кожзамом. У другой стены вплотную к шифоньеру, того что с большими антресолями и с целым складом коленкоров, стоит бюро и крохотный секретер с желтой лакированной крышкой, а между ними узенькая высокая этажерка, такая же что и у оконной шторы рядом с лампой под зеленым абажуром. Дальний сервант прижал в угол за сдвинутую на кольцах темную портьеру небольшой потрепанный диван с бархатными подушками под прибитым на стену гобеленом на фоне обоев нравящегося цвета. В темном конце прихожей за комодом поставлен на попа старый топчан. Тут же рядом в маленькой кладовке забытая котомка, какие-то ларьки, кульки и рундучок, а также что-то из другого семейства предметов.
В огромных зеркалах трельяжа отражается посреди зала, Валентина, одетая в длинный до бобрика ковра темный плащ с капюшоном. Она тихо стоит и смотрит на отражение убранства своих комнат, на свои бесконечные отражения в трельяже. Она размножена в далекую даль, и там далеко в зеркале стоит далекая чужая женщина. Ее лицо в тени капюшона, и не видно - мечтает она о чем-то чудесном или давно уже об этом не мечтает.
Все кругом твердят, что главное внутренний мир. Дайте справку, дайте статистику. Пусть на листке для краткости будут только цифры. Вот этот их длинный ряд это количество прожитых минут. А это количество почитанных слов, поделенное на число сказанных. Примерный общий вес предметов во внутреннем мире в килограммах и колонки их инвентарных номеров. Плюс балансовая стоимость дружелюбия. Плюс сотня причин с существенной долей уделенного внимания. И паническое разочарование переставленной мебелью. И далее всё строго по описи, длинный реестр неповторимости, как яркий воздушный шарик, который быстро взлетел в небо, но вдруг, коснувшись солнца, лопнул.
Сейчас перед трельяжем вдруг надо ответить, что это вообще значит. Да-да внутренний мир для каждого он внутренний и самый ценный, и можно верить, что кто-то его хотя бы оценит, хотя бы взглянет на него. Но что это вообще значит. Что это такое, этот внутренний мир. Спроси напрямую о ее внутреннем мире. Конечно, можно тут же отмахнуться и сказать, что если не догадываешься, то нечего и объяснять. Если не в состоянии увидеть, то не о чем и говорить.
Но проблема в том, что этот вопрос можно задать себе?. Что такое внутренний мир. Да, иногда, конечно, нахлынет мировоззрение какое-то. А разберись в нем, и оно не твое. Это мировоззрение. А что твое. Мелькают какие-то мрачные тени об упущенном времени, упущенных красках, упущенном свете, упущенных мелодиях, уже давно не существующих запахах и родных объятиях, о прошедших теплых днях, своем детском смехе, блеске зеленых листьев у самых глаз, пушистом белом налете на твердых сливах, разноцветные мелки? и голые коленки на летнем асфальте.
Но всё это давно уже не существует. Неужели внутренний мир это лишь что-то напутанное, намотанное на яркую детскую радость. Чем привлечь другого человека. Нечем.
Зеркала? вдаль переполнены пугающе чужим человеком. Посреди маленькой квартирки стоит прямо и высоко, без движения, скрыв лицо под капюшоном, крупно моргая, темный, черный тихий силуэт, одетый по моде сновидений.
Невыносимо страшно, но взгляд оторвать невозможно, двинуться невозможно. Все так заполнено этим жалким страхом, что кажется, не будь этого жалкого страха, не было бы и остатка жизни.
Сверкает темное небо, сверкают молниями темные зеркала. В голове ее мелькнула мрачная тень, нахлынуло. Пугай... Пугай... теперь это не имеет значения. И этот дождь, будь он даже последним; "последним, я сказала".
Было еще видно - и в тучах бывают прорези для глаз. Пройдя по краю болота, она чутко прозрела глубокое прозрачное место - безошибочное, чтобы мигом покончить. Напротив освещенные окна скелета прибавляли света, разгорались желтым и красным золотом. И там внутри в мельчайших деталях вырисовывалась толпа празднично разодетого и счастливого народа. Там даже вдруг откуда-то с потолка полетели какие-то желтые сверкающие бумажки, и все одинаково трясли головами, чтобы стряхнуть их со своих волос.
Валентина так заинтересовалась этим скоплением, этой гурьбой радости, что отложила свое намерение. Было всё как будто знакомо, но немного передвинуто, и она не сразу поняла, что смотрит на окна зала, где ей сейчас предстоит петь.
Стало смешно, когда она сообразила, что вышла из дома как раз к началу концерта, и поэтому шла в эту сторону. "Ну пусть ждут. Господи, как я буду жить без этого". И рассмеялась еще, вспомнив, что как раз жить-то она и не будет. А все со сверкающими бумажками в волосах начнут бегать по темным этажам, искать ее и быстро громко топать по всем лестницам. Ее и ее смех накрыл ливень, и исчезли эти окна.
Первый звук грома заставил вздрогнуть в окнах разом всех мелких млекопитающих, тех, что в этот момент стояли у своих окон и рядом с ними. Серьезные крупные капли широко сверху раскинулись всей своей большой организацией. Вначале их можно было отличить, как членов этой организации. Зависнув, переглядываются водяные шарики. Бились отделившиеся капли об уличные поверхности, кучи шлака град тихонько пересыпал толченым кристаллом. Но вот уже толпа. Упала вода, сразу вымокла улица, в лужах вдребезги сверкая. Промокли узлы на шнурках, бегут по лужам каблуки, у тётенек разъезжаются прически. Стоять нельзя, вместо каждой капли каждый камень. Лужи встретились и в реке утонули. Утонул и этот слякотный кисель. Вот теперь началось. Ветви все гнулись до воды, до белого запаха обломленных сучьев. Всем множеством швыряло слева, и тут же швыряло и сверкало справа. Створки запертых дряхлых ворот зуб на? зуб не попадали. Все длилось недолго, небо быстро устало кроиться, буря все затопила и кончилась. Как внезапно прерванный скандал.
Сросшиеся лужи еще рисовали с молний копии. И капли еще расставались с небом каменного цвета. Разо?халась уже далекая гроза. Лилось в водосток. В кривое ведро под худой крышей наберется много дождя. Под карнизом течет с живых волос. С беспризорного письма разъезжаются утонувшие слова.
Самую сырую часть дождя рвануло прочь, растеклось солнце, засверкала зелень, и духота раскурилась тысячами запахов. Лучистые воздухи уже идут, не разбирая луж, расшитые плащи волоча по грязи. Последние, и уже нагретые, капли стекали сверкающей ртутью по гладкой черноте давно сгоревшей стены.
Уже давно не было звонков, и в приемную никто заходил. Леночке, прилежно сидящей за своим большим столом, уже просто осточертело разглядывать узоры на ковре и обоях и дождь за окном. Чтобы как-то отвлечься, можно было самой отнести подписанные бумаги в отдел кадров. Попросив Танюшку посидеть на телефоне, Леночка не спеша пошла к лестнице, обдумывая, где бы еще задержаться и не заскочить ли в буфет.
За дверью отдела кадров оказалось незнакомое большое помещение и незнакомые угрюмо работающие за столами мужчины. Видимо, задумавшись, она ошиблась этажом. Но, выглянув обратно в коридор, она убедилась, что пришла правильно. В кабинете на нее опять никто не обернулся. Несмотря на то, что она никого тут не узнавала, она без церемоний подошла к столику с телефоном и набрала номер
- Алло.
- Алло, Алёнка, ну наконец-то. Не поверишь, только вот звонить тебе хотела.
- Алло, что...
- Мой Витька поздно ночью уже прилетел. Там рейс задержали. Но этот охламон не купил, представляешь. Говорит, не было таких сапог. Вот ленивый балбес. Наверное, лень по магазинам было дальше ходить.
- Алло! Мне Ивана Сергеича...
- )))
Поняв, что ошиблась номером, Леночка нажала на рычаг и помедленнее накрутила на диске тот же номер заново
- Алло. Это кадры Иван Сергеича, будьте добры.
- Леночка, это не Иван Сергеич. Это я вам набираю, чайку нам сделайте, пожалуйста.
- Ой! Сейчас, Танюше скажу.
Положив трубку, Леночка присела на стол и посмотрела на сидящих
- Милые мужчины, где у вас тут справочник Телефоны все перепутала.
Один из милых мужчин галантно подал ей мятую пачку. В ней все фамилии и телефоны были незнакомыми
- Да что это у вас за список, ни одного человеческого номера.
Леночка снова набрала отдел кадров
- Алло. А вы переехали, что ли
- Алён, мы еще в прошлом году переехали. Ну ты даешь. Приходи сегодня, Витька понапривозил всего.
Повесив трубку
- Да что ж такое!
Позвонила на свой номер, а там мужской незнакомый голос.
- Ой! Подскажите, а Танюша там далеко Я приемную набирала.
- Ну наконец-то, девушка! Не дозвонишься до вас. Мы такси уже давно ждем. У нас поезд через полчаса...
Леночка бросила трубку и пошла к выходу
- Ребята, выкиньте уже свой телефон.
Она закрыла дверь, в кабинете переглянулись
- А кто эта новенькая
- Вроде из швейного цеха.
- А ничего такая.
Леночка пошла назад к себе. И только она открыла дверь в приемную, как мимо нее в двух шагах с грохотом несся бесконечный товарный состав, над головой оказалось солнечное небо, под каблуками щебень. Чуть не сломав тонкий каблук, Леночка задом запрыгнула с потоком воздуха обратно в свой отклеившийся коридор.
С неженской силой захлопнув дверь, обеими руками она вцепилась в знакомую, родную дверную ручку, боясь, что дверь распахнется опять на рельсы. При этом она не сразу поняла, что теперь в уши еще и ревет сирена. Не веря своим выпученным глазам, неудобно согнувшись у своей двери, она только часто дышала и тупо смотрела на разлетевшиеся по коридору бумаги. По ним пробегали чьи-то ноги. Не понимая ничего, под оглушительно вопящей сиреной Леночка съехала на пол, уставившись в горящую под потолком красную аварийную лампочку. Ее маленькое тело, всё такое маленькое и удобное, сложенное на полу в виде удобного же зета, занимало мало места и никому не мешало. Притихшая, она незаметно сидела.