– Все проще простого, – весело говорил Ник, когда Мсье Фантазм исчез за кулисами, и публика, восхищенно шепчась, стала подниматься с кресел. – Рукоятка шпаги внутри полая, лезвие убирается в нее.
– Но я же видел, как шпага вошла ему в грудь…
– Не в грудь! У него под рубашкой мягкий материал, а за ним стальной лист или что-то в этом роде для защиты. А кончик шпаги, торчавший из спины, приводится в действие тайным механизмом.
– Все равно не могу поверить.
– Ты как гимназистка, ей богу!
Евгений хотел возразить, что хруст пронзаемой плоти подделать невозможно, но Ник напомнил ему, что Мсье Фантазм еще и великий гипнотизер.
Они зашли в буфет, где подкрепились пирожными и выпили по стакану ананасовой воды.
– Пора! – бодро промолвил Ник, взглянув на стрелки карманных часов.
Они вернулись в опустевший зрительный зал. Ник уверенно повел Евгения за кулисы, где среди пыльных декораций и груд реквизита виднелась маленькая, очерченная слабым контуром света дверь.
Евгений думал, что это гримерная, но, войдя, убедился в своей ошибке. Комната была небольшая, заставленная по углам разнообразной утварью не хуже кладовой старьевщика: предметы мебели, стенные часы, даже рассыпающийся в прах старинный клавесин, чьи клавиши были редки и кривы, как зубы во рту извозчика. На столе горела электрическая лампа с рыжеватым бумажным абажуром, похожим на крыло дракона.
На четырех расставленных полукругом стульях сидели два молодых человека и две барышни. Позади них, глядя прямо на вошедших Ника и Евгения, восседал в протертом кресле сам Мсье Фантазм. На нем был все тот же фрак и все те же очки – он и не думал расставаться со своим сценическим образом. Более того, на колене у иллюзиониста, безжизненно свесив тряпичные ноги, разместилась здоровенная кукла в лакейском платье с круглой деревянной головой и отворяющейся зубастой челюстью.
Присутствующие устремили на Евгения любопытные взгляды. Очевидно было, что Ника здесь уже знают.
– А-а, это тот самый юноша, который пронзил Мсье шпагой! – высоким страстным голосом заговорила кукла, хлопая зубами.
В то же время бледное лицо Фантазма сохраняло каменную неподвижность, рот оставался плотно закрыт, вокруг не дрогнул ни один мускул.
– Позвольте узнать ваше имя!
Евгений настолько оторопел, что не мог выдавить ни слова. Ум понимал, что перед ним обычный чревовещатель, но сердце вдруг забарабанило так, словно в кресле сидел призрак, вурдалак или что похуже. Будто переступив порог, он провалился в жуткий бредовый сон.
«Так это он с нами разговаривал во время сеанса!» – с ужасом осознал Евгений, помня, что голос тогда шел откуда угодно, только не из уст фокусника.
Ему захотелось бежать. Глядя на говорящую голову и страшно неподвижное лицо Фантазма, Евгений беззвучно дергал губами и зачем-то неосознанно пытался ухватить Ника за рукав.
– Мсье не владеет русским языком. Я его переводчик. Так извольте же наконец представиться, или вы тоже приехали из другой страны?
– Ну давай, чего молчишь! – смущенно проговорил Ник, слегка отстраняясь от Евгения. – Шуток не понимаешь, что ли?
Евгений, сбросив оцепенение, назвал свое имя. Он вдруг подумал, а скорее даже понадеялся, что Мсье Фантазм засмеется или хотя бы улыбнется, отложит в сторону куклу, снимет очки, за которыми скрываются веселые озорные глаза взрослого ребенка.
Вместо этого белолицый призрак устами деревянного болванчика предложил ему присесть на один из пустующих стульев.
– Все в порядке, он всегда такой, – шепнул Ник, беря себе стул.
«Сумасшедший…» – мысленно продолжил Евгений.
Они сели.
Евгений догадывался, что Ник привел его на сеанс гипноза. Но то, что он увидел превзошло все его ожидания. У ног Евгения прямо на деревянном полу было изображено подобие географической кары, а, может, это было поле для какой-то загадочной игры. Чрезвычайно сложный рисунок, сделанный углем, с извилистыми дорожками, пещерами, рвами, непонятными символами, изображениями фигурок людей и мифических чудищ.
– Вы хотите знать, что это? – игриво спросила кукла, поймав изумленный взгляд Евгения. – Ваша догадка верна, это поле для настольной, а точнее напольной игры, за которой мы намерены убить пару-тройку часов.
– Вы когда-нибудь играли в такие игры? – поинтересовалась одна из барышень, кокетливо поглядывая из-под густо накрашенных ресниц и дымя пахитоской в костяном мундштуке. – В Европе это сейчас очень популярно.
Евгений помотал головой, пытаясь вспомнить, какие еще игры он знает кроме шахмат, шашек и восточных нард.
– Это необычная игра, – сказал Ник, многозначительно подняв палец. – Ты удивишься, но четких правил тут как бы и нет.
– А как же тогда играть?
– Хм… поймешь в процессе.
– Мы здесь играем не столько друг с другом, сколько с самой игрой, – вяло объявил молодой человек с бриллиантовой серьгой в ухе и стеклянно-сонными глазами. – Это невозможно описать или объяснить, или постигнуть, это можно только почувствовать.
– Гипноз! – ухмыльнулся Ник.
– Игровое поле – это карта ада, то есть преисподней, – продолжила курящая барышня. – В ходе игры мы, как Данте проходим все девять кругов. Тот, кто сможет, преодолев испытания, добраться до озера Коцит (а это очень сложно, уж поверьте) попадет в рай, где ему откроется все, что лежит за пределами нашей презренной земной жизни.
– Ра-азумеется, не стоит думать, что изобретатель игры по-полностью перенял идеи у Данте, – с важным видом отметил сутулый юноша с конвульсивно дергающимся лицом. – Это скорее со-собирательный образ – то, что в разное время напридумывали всякие по-поэты, философы, бо-огословы. Зато рай… о-о рай тут будет са-амый настоящий!
Последние слова следовало воспринимать как шутку, но никакой улыбки за ними не последовало. Лишь вторая барышня как-то странно, словно против своей воли осклабилась.
– Ну что же, начинаем! – торжественно объявила кукла. – Вы, молодой человек, предпочитаете ознакомиться с игрой в теории или сразу начать с практики?
– Наверно, сразу с практики, – пожал плечами Евгений, не ощущая ни малейшего интереса.
На смену испугу, возникшему в первые секунды знакомства с чокнутым артистом, пришло раздражение и скука. Он никогда не интересовался такими играми, даже шахматы и карты побывали в его руках пять-шесть раз за всю жизнь.
Равнодушно следил Евгений за тем, как игроки передвигали по полу глиняные фигурки с помощью тонких, похожих на маленькие биллиардные кии палочек, переговаривались, используя непонятные термины, обращались за советом к Мсье Фантазму, который вроде бы тоже играл, но без энтузиазма, как взрослый, которого дети упросили поучаствовать в их забаве. Кроме того, он, кажется, исполнял роль арбитра и авторитетного знатока правил, которых в этой игре было великое множество.
В какой-то момент барышня-обладательница мундштука, дернулась и застыла, точно обратившись в статую. Мундштук вывалился из ее неподвижных губ.
– Началось! – усмехнулся господин с серьгой
Мсье Фантазм привстал с кресла и внимательно посмотрел в неподвижные глаза девушки своими зеркально-черным линзами.
– Мадмуазель Кранц похищена демоном! – объявила кукла. – У кого-нибудь есть желание спасти ее?
Из замороженного состояния тело барышни вдруг перешло в мелкую, пугающую своей противоестественностью дрожь, словно сквозь него пропустили электричество. Евгений заметил, что ее чуть ожившие глаза горят ужасом и одновременно… счастьем.
– Я, пожалуй, попробую, – лениво промолвил Ник. – У меня в запасе еще пять ходов.
Евгений встал и сухо откланялся.
– Мне пора, извините. До свидания!
Ник недоуменно вытянул лицо, но возражать не стал и лишь махнул на прощание рукой.
Евгений вышел из комнаты в полумрак, оставив своего друга спасать мадмуазель от демонов в компании всезнающей куклы. Ему было мерзко.
Вернувшись домой, Евгений почистил зубы и, застелив диван, лег спать, хотя час был еще не самый поздний и было время повторить немецкий.
«Все равно я вас уважаю, мистер Беннетт!» – прошептал он, глядя в высокий, окутанный мглой потолок.
Сон не шел. Из-за стены до слуха Евгения доносились еле слышные голоса соседей. Точнее соседки, с которой хрипло разговаривал неизвестный мужчина.
– Я ему говорю: «Я за отечество жизнь отдам, а не за ваши кресты!» А он мне… – гость ушел в глухое, невнятное бормотание, видимо будучи сильно пьян. – Вошь беломундирная! Шпак драный! А я его, когда обстрел начался… я его вот этими руками… за глотку р-раз, как гуся!
– Петенька, – простонала соседка дрожащим голосом. – Как же…
– А он трепыхаться… «Страшно?» – спрашиваю. – «Страшно, вашебродие?»
– Тише! Что ж ты такое говоришь… А услышит кто?
– А мне плевать!
– И что?
– А ничего! Придушил. Народ весь свой, никто не выдаст.
Она начала что-то горячо ему шептать, то и дело всхлипывая.
– Успокойся, – мрачно проговорил он. – Успокойся, сказал! Ничего не было! Эта тварь… никто о нем вспомнит! Там сейчас не то что год назад. Пополнение идет – одна сволочь и уголовники, по рожам видно. Думаешь, они воевать будут, хе-хе… Скоро там такое начнется!
Евгений слушал, чувствуя, как в груди останавливается и замерзает сердце.
– А я не вернусь туда, шиш! Чтоб меня как крысу в подвале газом – не-ет, гниды…
Евгений почувствовал, как его лицо наливается тяжестью, превращаясь в свинцовую маску. Он заплакал тихо и горько, не разжимая век и яростно скаля зубы, точно ему самому выжигало хлором глаза. Раскаяние и стыд за свою ничтожную, бесславную жизнь, лютая ненависть к ним ко всем: и к царю, и к правительству, и к Зауеру и ему подобным, и к этому пьяному мерзавцу за стеной, который (уже по голосу ясно) растерял все человеческое.
– Идиоты! – шептал Евгений, скрипя зубами. – Скоты!
Когда слез больше не осталось, и катарсис был пройден, он зарылся в измятую подушку и скоро уснул, вопреки забитому от притока слизи носу и продолжающим сочиться сквозь стену гнусным откровениям.
Сон
Он сидел в том же самом зрительном зале, на том же самом месте. Правда, на этот раз занавес был поднят, а сцена освещена. Слева от него сидел доктор Беннетт, справа – Мсье Фантазм. Других зрителей Евгений не видел, быть может, их и вовсе не было.
На сцену плавными невесомыми шагами, колыхаясь, вышел Пьеро. Не актер, но деревянная кукла, сделанная в человеческий рост. Это несомненно была марионетка – Евгений видел тянущиеся от ее конечностей вверх нити, толстые, как телефонные кабели. Какая сила могла за них дергать, оставалось загадкой.
Грустно откланявшись, Пьеро принялся рассказывать тоненьким певучим голоском историю своей жизни. История была, как и положено, печальная, правда тема несчастной любови в ней отчего-то почти не фигурировала. Ее скорее даже можно было назвать унылой, если не нудной, несмотря на искреннюю боль, звучавшую в голосе рассказчика. По ходу повествования на сцене одна за другой появлялись другие куклы. Вместе они разыгрывали эпизоды из жизни Пьеро, дополняли его рассказ замечаниями, иногда возражали и даже вступали с рассказчиком в шутливые перепалки. Чем дальше шла история, тем пародийнее становилась манера их игры, тем хлестче и циничнее звучали замечания. В конце концов, от всего этого стало отдавать явным фарсом. Даже сам Пьеро, как будто потихоньку начал менять маску, исподволь глумясь над своим лирическим героем: постоянно прибегал к трагическим жестам, комично заламывал руки, срывался на крик. Ему это не составляло труда, ведь он был простой актер, рассказывающий вымышленный сюжет. Или не такой уж и вымышленный?
Евгений заметил, что доктор Беннетт время от времени мельком поглядывает на него. Небесные глаза доктора были полны ласкового, снисходительного презрения, на тонких губах поигрывала усмешка, которую он тщательно пытался подавить.
Евгений хотел спросить, что все это значит, но доктор приложил палец к губам и с хитро-озорной улыбкой указал на сцену: дескать, смотри, сейчас начнется самое интересное. Он глядел на Евгения так, словно рядом с ним сидел четырехлетний малыш, которого он привел на кукольный спектакль.
– Я все потерял, мне незачем жить! – хныкал Пьеро, ломая пальчики. – Кто издевается надо мной?!
«Кто издевается надо мной?!» – Евгений содрогнулся, вспомнив, что эта фраза принадлежит ему самому. Он выкрикнул ее в припадке отчаяния, когда был дома один.
Куклы затеяли новую перепалку. Пьеро ахал, делал вид, что вот-вот лишится чувств. Арлекин нагло передразнивал его.
Чувствуя, как на смену смутной тревоге лихорадкой подкатывает негодование, Евгений перевел взгляд на Мсье Фантазма и заметил, что и тот уже косится своими стеклами в его сторону. На прежде неподвижном лице иллюзиониста проступала зловещая усмешка.
Доктор и фокусник обменивались взглядами, как старые знакомые и даже мимолетно общались с помощью жестов и движений губ. Это было невыносимо.
Куклы на сцене уже открыто проигрывали эпизоды из жизни Евгения, причем делали это с откровенной злостью и безобразным паясничаньем. В какой-то миг до Евгения дошло, что и куклы, и доктор, и Мсье Фантазм действуют заодно.
Евгений вскочил на ноги, задыхаясь от гнева.
– Клевета! – заорал он. – Немедленно прекратить!
Наступила гробовая тишина. Актеры и зрители в фальшивом недоумении уставились на Евгения.
– Это все ложь… – запинаясь заговорил Евгений. – Да как вы смеете! Я… я совсем не такой.
– Позвольте, – испуганно произнес доктор Беннетт. – Неужели вы думаете, что кто-то здесь желает вам зла?
Он поднялся с места и положил руку Евгению на плечо.
– Да, вы не ошиблись, решив, что пьеса от начала до конца посвящена вам. Но разве можно принимать глупый розыгрыш так близко к сердцу?
– Розыгрыш?! Меня изображают злобным эгоистом с искалеченной душой! Будто я всех ненавижу!
– Сударь, спектакль – это всегда в той или иной степени буффонада, – улыбнулся Пьеро, который уже давно из марионетки превратился в настоящего человека. – Мы лишь несколько утрировали степень вашей эмоциональности, как этого требует искусство.
– По какому праву?! – вскричал Евгений, топнув ногой. – По какому праву вы заявляете, что я ненавижу людей и очерняете меня в глазах… в моих глазах!
Пьеро откашлялся и как бы случайно зачитал строки, написанные Евгением пару лет назад.
– Хватит! – взвизгнул Евгений. – Я писал этот стих для себя! Я не собирался читать его на публике!
– Вы собирались! – ехидно покачал пальцем Арлекин. – Еще как собирались! Хотели плюнуть в лицо своим друзьям, за то, что они вас не ценят. Вас тогда спасла чистая случайность.
– И что?
– У вас злая душа.
– Вы не смеете копаться в моей душе!
Евгений чувствовал, что ведет себя постыдно и нелепо, но состояние сна было сродни действию алкоголя. Он даже попытался выбраться на сцену, чтобы поговорить с этими насмешниками лицом к лицу. Доктор Беннетт мягко придержал его.
– Вы не понимаете, каково мне жить! – сквозь зубы прорычал Евгений, отдергивая руку.
– А чего же тут понимать? – вздохнул Пьеро. – Все просто. В безумном и страшном мире, в безумной и страшной стране, в безумной и страшной семье в безумную и страшную эпоху родились…
– Безумный и страшный… – продолжил за него Арлекин и тут же шутливо осекся.
– Прекрасный и талантливый «Вы».
– Вам родиться бы лет на сто пораньше, – проникновенно и задумчиво промолвила Коломбина, все это время разглядывавшая себя в карманное зеркальце. – Когда вчера, сегодня и завтра было одно и то же. Жить в усадьбе, просыпаться под пение жаворонка и стук крестьянского топора, дышать чистым, живительным воздухом, подставляя лицо нежной лазури.
– В рессорной бричке на бал, – дополнил Арлекин, заулыбавшись. – Ночные аллеи, страстные признания, поцелуйчики.
– По вечерам при свечах писать стихи, – мечтательно поддержал Пьеро. – Господи, какие шедевры вышли бы из-под вашего пера! Едете в бричке, за вами толпа босоногих детей, а вы им бросаете горсть конфет. А потом сами же это с негодованием описываете.