Первый детонатор, простой, ударного типа, — приводится в действие рычагом стояночного тормоза. Стоит поставить машину на "ручник" и, через полторы минуты, он сработает. Второй, дублирующий, электрический и срабатывает при размыкании цепи питания вспомогательного электрооборудования автомобиля. Глушим двигатель, вынимаем ключ из замка зажигания, да пусть и не вынимаем, тем более что как такового ни "ключа зажигания", ни замка оного в "пыжике" всё равно нет — детонатор сработает через те же полторы минуты.
"Всё, — подумал Виктор, которого несколько часов тонкой работы изрядно измотали. — Теперь можно звонить Олегу — пусть приезжает. Отдам ему ключи от гаража, и завалюсь спать. Праздничный тортик для маршала готов. Можно сказать, эксклюзив. Ручная работа. Таких рецептов здесь пока не знают, и, слава богу, что не знают, а то уж больно хорошие ученики… Или сходить куда-нибудь? Развеяться, так сказать, и посветиться заодно. Тем более что перед смертью не надышишься. Я прав, товарищ Вощинин?"
Из газет:
Ожесточенные бои между регулярными частями Чехословацкой республики и судето-немецкими повстанцами (Фрайкор). Сообщается о сотнях убитых и множестве раненых мирных жителей. Массовый исход немецкого населения в Австрию и Германию.
На фотографии т. Сталин и т. Ворошилов на совещании передовых колхозников и колхозниц Узбекистана. Оба смеются.
Победа Народного Фронта на парламентских выборах в Испании. Новый премьер — Мануэль Асанья — восстанавливает действие конституции 1931 года.
Глава 2. Среда тринадцатое
Хронометраж
13.02.36 г. 06 ч. 00 мин.
По идее, должен бы звучать Бетховен или еще кто из "той же оперы" — Гайдн, или Глюк, или вагнеровский "Полет валькирий" — но в немецко-фашистской башке Баста фон Шаунбурга куролесил Моцарт со своей Eine Kleine Nachtmusic, и под эту неслышную миру музыку Олег проснулся, встал с постели и начал этот день.
"Среда тринадцатое… Это же надо! Хорошо хоть не пятница…"
Он тщательно побрился, принял холодный душ, намеренно взводя нервы в положение "товсь", выпил чашку крепкого черного кофе и только тогда стал одеваться. Брюки, ботинки и свитер, предназначенные для этого дня, куплены в разных магазинах и в противоположенных частях города. Вместо пальто Олег надел сегодня потертую кожаную куртку, в ней одинаково удобно будет и бегать и стрелять: один пистолет — "четырёхсотую" "Астру" — засунул за ремень брюк под свитером, а другой такой же висел под мышкой в кобуре. Очки с обычными стеклами без диоптрий, накладные усы и темный парик с кепкой довершали его сегодняшний наряд.
"Вполне!" — Олег кивнул своему отражению в зеркале, проверил запасные магазины в карманах, и вышел из дома.
Через полчаса он затормозил около гаража, где дожидалась своего часа "машинка бога войны", припарковавшись неподалеку, обошел авто, попинав шины, и направился к двери.
— Это я, Шульце, — ответил он, когда на аккуратный стук из-за двери осведомились, кто это и что этому кому-то понадобилось в половине восьмого утра?
— Ну? — спросил Олег по-немецки, когда Кольб открыл дверь. — Вы готовы?
— Д-да… — выглядел поганец неважно: бледен как полотно, глаза тусклые, нижняя губа подрагивает.
"Не боец… Но с другой стороны…"
— Не надо бояться, — сказал Олег, стремительно превращаясь в фон Шаунбурга. — Вы же мужчина, дружище. И я все время буду рядом.
— Я не боюсь, — голос усталый, хриплый.
"Будем надеяться".
— Я в этом не уверен, — улыбнулся Олег, закуривая.
— Вы можете на меня положиться.
Боже, как жалобно прозвучало это заверение!
"Детский лепет… Но тебя, парень, никто силком в нацисты не тянул, не так ли?"
— Как там наш клиент? — спросил Олег, переходя к главному.
— Он спит, — промямлил Питер Кольб, и по его виску скатилась капля пота.
— Ну, раз спит, значит, жив, — усмехнулся Олег и положил руку на плечо собеседника.
— Жив, — как эхо повторил его последнее слово Кольб.
— Хорошо, — кивнул Олег, но руку с плеча Питера так и не снял. — Вы помните, что надо делать?
— Д-да… — выдавил из себя "подлый нацистский наймит". — Подъехать, остановиться, заглушить мотор, поставить на стояночный тормоз и уходить.
— Но не бежать! — поднял вверх палец Олег. Он снял-таки руку с плеча Кольба и мог теперь жестикулировать.
— Не бежать, — согласно кивнул Кольб.
— А где остановиться? — этого задохлика следовало проверять все время, — доверять такому, это, знаете ли, верх несерьезности.
— Там, где вы мне скажете, — пролепетал Кольб.
— Верно! — Олег снова положил руку на плечо Питеру Кольбу и заглянул ему в глаза. — Никакой отсебятины, дружище, а то яйца оторву и заставлю съесть. Ты мне веришь?
— Д-да…
— Вот и славно, — оскалился Олег, не разрывая, впрочем, зрительного контакта. — Нигде не останавливаться. Ехать аккуратно. Остановиться точно напротив двери кафе или, если не получится — напротив витрины. Я буду ехать за вами и подберу метрах в ста от авто. Но, умоляю, Питер, не заставляйте меня быть жестоким!
13.02.36 г. 10 ч. 23 мин.
— А вот и наш друг, — Ольга сказала это настолько спокойно, что Виктор даже головой покрутил, но, разумеется, мысленно. А она… То ли, и в самом деле, нервы у нее железные, то ли актриса такая, что в образе даже о страхе забывает. Чужая душа — темный лес! Но с другой стороны: не психует, не мандражирует, — за одно это ей спасибо полагается. Любая другая уже головой об стену в истерике билась бы. А этой все нипочем.
"Неординарная женщина… Есть женщины в замках альпийских! — О! Почти Некрасов", — нервно ухмыльнулся Федорчук.
А между тем, месье Рур раскурил трубку и подошел к краю тротуара, лихорадочно высматривая такси. Но, как назло, машин на улице было мало, и ничего похожего в поле зрения не попадало. Во всяком случае, вот так вот, сразу. Виктор оглянулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как отъезжает от тротуара коричневый "Барре" Сергеичева.
— Такси! — крикнул журналист и помахал в воздухе длинным черным зонтиком. — Такси!
— Будет тебе такси, только не голоси! — по-немецки сказала Ольга и закурила, наблюдая, как подкатывает к клиенту загримированный черт знает под кого и уже совершенно не похожий на себя Степан.
— Тебе его не жаль? — спросил Виктор, аккуратно трогая угнанный накануне Олегом шестицилиндровый "Делаэ 135".
— Ты знаешь, Витя, — по-русски ответила Ольга. — Я вчера встретила на улице Дали и Магритта.
— Того самого? Сальвадора? — Виктор увидел темный Ситроен "Traction Avant", пристроившийся за такси "Сергеичева" и одобрительно кивнул. Ну что ж, никто ведь и не считал товарищей чекистов дураками. Ведут клиента. Причем ведут издали, чтобы заметить хвост, если и когда он вдруг возникнет у приятеля товарища маршала. Но они такой вариант, к счастью, предусмотрели, и Виктор держался "очень позади", но и Матвеев следил, чтобы его ненароком не потеряли.
— Того самого? — спросил Федорчук.
— Да.
— Круто! А Магритт? Фамилия знакомая, но вспомнить…
— Он художник сюрреалист такого же уровня, что и Дали, а, может быть, и выше. Дело вкуса.
— Ага, — сказал Виктор, чтобы что-нибудь сказать. — А ты его, стало быть, в лицо знаешь.
— Моя сестра защитила диссертацию на тему "Магический реализм Магритта и движение Сюрреализма", а я ее редактировала.
— И к чему ты его вдруг вспомнила? — вот тут и сомнений быть не могло. Наверняка, этот Магритт не просто так к разговору приплелся.
— Он прожил в оккупированной Бельгии всю войну, — Ольга выбросила окурок в окно. Голос у нее был ровный, но Виктор уже понял, что сейчас услышит. — Страдал ужасно. Даже краски стал использовать более темные.
— Тоже позиция, — не стал спорить Виктор.
На самом деле это было крайне больное место во всей их эскападе. Что есть минимальное зло, необходимое и достаточное для создания некоего гипотетического Добра, и в то же время простительное перед ликом Божьим? Ольга права. Этот Магритт — будь он трижды гений — жил при немцах и не тужил. То есть, тужил, разумеется, и, наверное, конфет своим детям купить не мог, но в то же самое время его, Виктора Федорчука, родные умирали от голода в блокадном Ленинграде. Виноват ли в этом Магритт? Виноваты ли украинские родственники Федорчука, пережившие в селах Полтавщины оккупацию, что другие его родственники гибли в боях или от истощения? Нет, наверное. Однако сейчас перед ним самим — перед ним, перед Олегом, Ольгой, Степаном, перед всеми ними — стоял выбор: смерть нескольких французов и какого-то числа советских военных и чекистов или… А вот в этом "или" и заключалась вторая большая проблема. Знай они наверняка, что все это не напрасно, было бы куда как легче. На душе, на совести, на сердце… Но ведь и не делать ничего нельзя, иначе зачем всё? Вот и думай. Головой.
13.02.36 г. 10 ч. 42 мин.
Волей-неволей, а приходилось петлять и нарезать круги. Клиент всегда прав, не так ли? Так, и Матвеев, изображавший сейчас Сергеичева, выполнял распоряжения Реми Рура, которого, видно, кто-то успел научить, что и как делать по пути на рандеву с другом военной молодости. Они "добежали" до Сены, перебрались в Сите и, затем, по мосту Petit Pont на Rue Sain-Jacques, где месье Фервак приказал свернуть налево на Rue Dante…
"Что случилось на улице Данте?" — но, сколько Матвеев ни ломал над этим голову, ничего вразумительного вспомнить не смог. Однако ощущение, что ответ вертится на языке, не проходило.
"Пся крев!"
— Направо, пожалуйста, — попросил пассажир, и Степан свернул на Rue Domat.
"Курвин сын!"
В зеркале заднего вида в очередной раз мелькнуло чекистское авто — Матвеев давно уже не сомневался, что это энкавэдэшники. Но это-то как раз понятно и принималось в расчет. Важнее — не "потерять" Витю и Олю, но и их автомобиль только что мелькнул на пределе видимости.
13.02.36 г. 10 ч. 45 мин.
Старший лейтенант госбезопасности Борис Саулович Вул появился на Rue Maitre Albert еще в девятом часу утра. Прогулялся по четной стороне улицы, оставаясь все время в тени деревьев, без спешки выкурил сигарету стоя на пересечении Maitre Albert и Lagrange, перекинулся несколькими скупыми репликами с сотрудником Торгпредства, сидевшим еще с ночи в машине, припаркованной около тридцать первого дома, и, наконец, устроился в brasserie, из окна которого видна часть улицы и вход в кафе "Веплер". Там посетителей пока не было, кафе открывалось только в одиннадцать, но два кандидата на кофе с круассанами уже слонялись в разных концах улицы, терпеливо дожидаясь открытия. И оба, уверенно можно предположить, — сотрудники французской контрразведки.
В пивной было пусто, Борис Саулович сел за столик у окна и, когда официант спросил подать ли ему пива, заказал distinguе — большую стеклянную литровую кружку — и картофельный салат. Не будешь же сидеть в пивной целый час или даже два, и делать вид, будто не замечаешь недоуменных взглядов официанта? Вул закурил, стараясь держать весь стометровый отрезок улицы в зоне внимания, и отхлебнул из кружки. Пиво принесли очень холодное, пить его было необыкновенно приятно, хотя, казалось бы, какое пиво зимой?
"Но разве ж это зима?" — Борис Саулович затянулся и сделал еще один аккуратный глоток. Спешить-то некуда, а больше одного литра он себе позволить не может. Здесь и сейчас не может, а так…
Вул вырос в Горловке, там же еще до революции успел поработать в шахте, пока не случилось чуда, и старый Нахум Берг не взял его в ученики. Через год молодой кузнец превратился в одного из самых опасных уличных бойцов в городе. И выпить мог много. Даже сейчас, в сорок лет и с порченным пулей легким. Разумеется, не на посту…
Картофельный салат оказался хорош, приправлен уксусом и красным перцем, а оливковое масло вообще превосходно. Не забывая поглядывать в окно, Борис Саулович посыпал салат еще и черным перцем, взял кусок белого хлеба и обмакнул в оливковое масло.
13.02.36 г. 11 ч. 03 мин.
К кафе подъехало такси. Остановилось у тротуара. Борис Саулович напрягся, но все оказалось до обыденного просто. Заминка — пассажир в серой фетровой шляпе расплачивается с таксистом — и Фервак выходит из авто, а "Барре" трогает и медленно отъезжает, удаляясь от входа и оглядывающегося по сторонам журналиста. Его Вул знал в лицо, так как сам же и нашел по "просьбе" маршала и пригласил от лица старого друга на эту встречу.
"Ну, что же ты застрял! Не торчи, как…! Входи!"
Но Фервак все стоит, как мишень на стрельбище, крутит башкой в шляпе с широкими полями, пускает из трубки клубы сизого неохотно тающего в прохладном воздухе дыма, а по улице проезжают автомобили. Немного, но достаточно, чтобы сжечь последние нервы у человека, отвечающего за создание периметра. Грузовик с какими-то бочками, коричневая "Бенова", черный "Мерседес-Бенц", "Делаэ"… Но "Делаэ" неожиданно — резкий визг тормозов — как вкопанный останавливается всего в нескольких домах от кафе и из него выходит какой-то неуклюжий паренек в топорщащихся — "Да что же у него там поддето?!" — брезентовых штанах, куртке из толстого сукна и шерстяной вязаной шапочке, скрывающей волосы и лоб. Почему Вул подумал, что это молодой парень? Почудилось что-то немужское в этом очкарике с брезентовым рюкзаком на плечах и футляром для какой-то большой трубы в руках.
"Не меньше метра…"
Парень помахал рукой шоферу и, перейдя улицу, скрылся с глаз, а "Делаэ" поехал дальше и вскоре свернул в переулок.
Вул вернулся взглядом к месту, где стоял Рур, но того на улице уже не было.
13.02.36 г. 11 ч. 05 мин.
Ольга пересекла улицу и, покачивая футляром — почти шесть кило, между прочим — вошла в подъезд дома, стоящего чуть наискосок от кафе. К сожалению, она не знала и не могла знать, что там за крыша у этого старого пятиэтажного дома, но по первому впечатлению высота и расположение здания гарантировали достаточно хороший обзор на небольшой дальности.
Войдя в фойе, она сразу же направилась к стеклянной выгородке, где при ее появлении ворохнулась тень.
— Madame, — тут же заговорила Ольга, стремительно приближаясь к консьержке, выглянувшей в свое оконце. — Avez-vous une chambre a louer? A quel prix, s'il vousplaot? Ya-t-il de I'eau courante? Et du chauffage central? Oui? C'est chic. Merci bien, madame!
Она тараторила без перерыва, стараясь не дать вставить в свой бред хотя бы одно чужое слово. Консьержка — немолодая болезненного вида женщина — была совершенно ошеломлена, и единственное, что могла сделать, и делала, — это лупать маленькими глазками. А Ольга все говорила и говорила, одновременно делая то, что ей нужно. Она положила свой тяжелый футляр на деревянную полку под оконцем консьержки, сразу же достала из кармана носовой платок и фляжку, в такой обычно держат коньяк или водку. Отвинтив колпачок, щедро плеснула из фляги на платок и потребовала тоном, не предусматривающим отказа:
— Вот, Мадам! Понюхайте!
И консьержка купилась на этот детский трюк, выполненный, впрочем, весьма художественно. Она потянулась вперед — к платку, и все, что оставалось сделать Ольге, это, отставив флягу в сторону, прихватить женщину за затылок, а левой рукой прижать мокрый платок к ее лицу.