Подошли Джинни и ее мать Салли — рука об руку, но явно в состоянии конфронтации, требующей вмешательства со стороны.
— Папа, я хочу быть честной! — заявила Джинни. — Мне нравится, что я всегда такая честная.
— Мне тоже это нравится, Джинни, — кивнул доктор Дисмас. — Ну что там у вас стряслось?
— Я попросила маму приготовить три тысячи семьсот восемь бутербродов с арахисовым маслом, только и всего. Разве это не законная просьба?
— Не знаю, Джинни, — сказал доктор Дисмас. — Сколько же времени нужно, чтобы все это съесть?
— Одна тысяча двести шесть дней. Я собираюсь съедать по три бутерброда ежедневно, пока буду прятаться в скалах у себя в гнезде. Я сосчитала это в уме. Немногие из тех, кто учится в школе, сумели бы это сделать.
— Это точно. Не по годам развитая дочь — палка о двух концах, — вздохнул отец.
— Джинни, ты все перевернула с ног на голову, — вмешалась мать. — Я сделала три бутерброда, а ты заявила, что не голодна.
— Папа, почему эта женщина разговаривает со мной столь бесцеремонно? Кто она? — спросила Джинни.
— Твоя мама, Джинни. Ты проводишь с ней каждый день. Вы только что вышли из дома и по-прежнему держитесь за руки.
— Странно, никогда не видела ее прежде, — удивилась Джинни. — Я не верю, что она — моя мать. Ладно, я поручу бутерброды моим слугам. Змеи задушат тебя, женщина! О нет, нет, никто не смеет хватать меня так!
Скрежет музыкальной пилы! Вой резонанса, слишком громкий для такого миниатюрного инструмента! Рев, от которого содрогаются небеса, визг диких кабанов, стенания чертовых гоблинов! Это мать потащила Джинни в дом, чтобы отшлепать.
— Да, голосок у нее мощный, — заметил Минден. — А под слугами она подразумевает твою дочь Агарь и моего сына Дала. Это меня пугает, потому что я догадываюсь, что она имеет в виду. Когда юноша и девушка, созданные друг для друга, объявляют, что не поженятся, потому что им запретил четырехлетний ребенок, это звучит нелепо. Чем больше я понимаю, что происходит на самом деле, тем страшнее мне становится.
— И что же происходит, Минден?
— Мутационное торможение. Довольно запутанная тема. Помнишь вопящих обезьян в джунглях Родезии? Это было лет двадцать назад.
— Смутно. Назойливые обезьянки-разрушители, которых пришлось выслеживать и уничтожать, — что-то вроде крестового похода против обезьян. Да, я полагаю, мутация. Внезапное бешенство, поразившее вид. Но какая здесь связь?
— Дисмас, они были первые — пробное зондирование. Оно закончилось неудачей. Были и будут другие попытки, и одна из них приведет к успеху. Идея религиозных фанатиков заключалась в том, что ни один человеческий ребенок не сможет появиться на свет, пока живут и процветают вопящие обезьяны, ибо эти обезьяны сами — дети человеческие. Что ж, так оно и есть. Хотя детьми они не были. И людьми тоже. Но, в известном смысле, они были и теми, и другими. Или, по крайней мере…
— Минден, ты сам понимаешь, что говоришь?
— С трудом, Дисмас. А вот, кстати, и «слуги».
Подъехали Дал Минден и Агарь Дисмас на маленьком вездеходе.
— Говорят, вы передумали жениться. Что это еще за глупости? — строго спросил доктор Дисмас.
— Мы поженимся, если только разрешит Джинни, — сказала Агарь. — Только не проси ничего объяснять, отец, мы и сами не понимаем.
— Парочка безголовых зомби, — проворчал Дисмас.
— Не говори так, Дисмас, — вздохнул доктор Минден. — Мне что-то совсем страшно. В создавшихся условиях слово «зомби» звучит слишком буквально.
— Джинни только что подверглась болезненной экзекуции, — усмехнулась Агарь, милая приятная девушка. — Сейчас она в своей пещере на горе Дулена, сидит и дуется. Известила нас, чтобы мы явились немедленно.
— Как это — известила? — удивился доктор Дисмас. — Она вас не видела, вы же только что приехали.
— Не проси объяснить, отец. Она извещает нас, когда хочет видеть. Мы и сами не понимаем как. Дал, вылезай с машины. — И парочка улыбающихся «зомби» поплелась в гору.
— Интересно, чем все это закончится? — проворчал доктор Дисмас.
— Даже и не знаю, — покачал головой Минден. — Но начаться может вот с такого вот стишка:
Это делают саламандры,
Это делают головастики,
Это делают все тритоны,
Почему же не ты и не я?
Этот стишок распевают повсюду четырехлетние дети, хотя ты, конечно, мог не обратить внимания. И что характерно: саламандры, тритоны и головастики делают это сейчас чаще, чем когда бы то ни было. Причем повсеместно. Прочти недавнюю статью Хигглтона, если не веришь.
— О, эти великие биологи — такие болтуны! Так что же именно малявки делают чаще, чем когда бы то ни было?
— Участвуют в аномальном воспроизводстве, конечно. Во многих замкнутых ареалах головастики уже несколько лет размножаются, оставаясь головастиками, а взрослые лягушки там исчезают. Изредка такое, конечно, случалось, но сейчас это приняло угрожающие масштабы. То же самое относится к тритонам и саламандрам. Вспомни, что все три вида, как и человек, — продукт случайных мутаций. Но вот откуда об этом знают четырехлетние дети? Это же один из самых больших секретов биологии… так, вон идет моя жена. Еще одна семейная неприятность, Кларинда?
— Да. Криос заперся в ванной, не выходит и не отзывается. Он все утро вел себя отвратительно. Ты собирался выточить запасной ключ.
— Вот он. Вытащи парня, всыпь ему как следует, а потом объясни, что мы его очень любим и что его проблемы — наши проблемы. И приготовь хороший ужин. А то эта семейка не ест ничего, кроме бутербродов с арахисовым маслом, и никогда не приглашает меня за стол. Возвращайся в дом, Кларинда, и хватит уже ворчать.
— Что-то сильно обеспокоило Криоса, — все же проворчала Кларинда Минден, возвращаясь в дом.
— О чем мы поговорим дальше, Дисмас? — спросил доктор Минден. — О воющих обезьянах Родезии, которые, возможно, были детьми человеческими? Об аномальных саламандрах, тритонах и головастиках? О шауенах, которые не то наши предки, не то наши внуки? Или о нас самих?
— Остановимся пока на шауенах, — сказал доктор Дисмас. — Ты не закончил свою лекцию о них.
— Люди произошли от шауенов. Австралопитеки — нет. Синантропы — нет. Они относятся к другой ветви. А вот неандертальцы, кроманьонцы, гримальдийцы и мы сами — представители одного вида, и все мы произошли от шауенов. Кстати, утверждение, что у нас есть сто один скелет шауенов, не совсем верно. У нас их больше двадцати тысяч, но большинство отнесено к обезьянам вида квезан.
— Минден, ты совсем спятил!
— Я говорю о крупноголовых обезьянах метрового роста, которые к четырем годам достигали зрелости, а к четырнадцати — старели. Из-за мутаций среди них появлялись особи, которые в период половой зрелости не давали потомства и продолжали расти. Это были долговязые зомби, слуги нормальных особей и, разумеется, бесплодные. Рождались они по одному на сотню, так что погоды они не делали. Но в какой-то момент их количество резко увеличилось. У нормальных особей запустилось мутационное торможение — и появилось человечество, привилегированная мутация.
Обезьяны квезан, от которых произошел промежуточный вид шауен, были такие же, как и воющие обезьяны в Родезии. Они шли в другом направлении. Не умели разговаривать, не пользовались огнем и инструментами. Одним ясным утром они стали шауенами, а на следующее утро — людьми. Молниеносно обошли в развитии всех обезьян, даже самых продвинутых. Да, это была привилегированная мутация, но я полагаю, что она обратима.
Дисмас, найденные скелеты шауенов количеством сто одна штука, — это не девяносто шесть детей (восемьдесят шесть из которых четырехлетки), три подростка и двое взрослых. Это останки десяти детей, восьмидесяти шести взрослых, двух мутантов-зомби и троих стариков.
Попробуем зайти с фланга. Несколько лет назад один биолог ради забавы исследовал зависимость продолжительности жизни от частоты сердцебиения. Он обнаружил, что все млекопитающие проживают примерно одинаковое количество ударов сердца, то есть у долгоживущих видов сердце бьется медленнее. И только один вид, а именно человек, живет в четыре-пять раз дольше, чем должен, если считать по сердцебиению. Не помню, пришел ли тот биолог к выводу, что человек — случайный вид, живущий в долг. Но лично я думаю именно так. К слову, тот биолог увлекался научной фантастикой, поэтому его выводы не восприняли всерьез.
С другой стороны, еще задолго до Фрейда проводились исследования ложного полового созревания — внезапного острого любопытства и активности, проявляющихся в возрасте четырех лет и потом снова исчезающих лет на десять. Не раз делалось предположение, что у наших предков истинное половое созревание наступало именно в раннем возрасте.
— Минден, никакой вид не может сколько-нибудь заметно измениться меньше, чем за пятьдесят тысяч лет.
— Может, Дисмас. Достаточно от трех до девяти месяцев — в зависимости от вектора движения… а, вот и наши возвращаются! Ну, зомби, удалось вам утешить Джинни? Куда путь держите?
Агарь Дисмас и Дал Минден неторопливо спускались с горы Дулена.
— Мы должны принести Джинни четыреста семьдесят три буханки хлеба и четыреста семьдесят три банки орехового масла, — взволнованно ответила Агарь.
— Она велела купить хлеб «Криспи-красти», — добавил Дал Минден. — Джинни говорит, в таком хлебе шестнадцать ломтей, поэтому из одной буханки и банки арахисового масла выйдет восемь сэндвичей. В итоге получится четыре лишних сэндвича, и Джинни разрешила нам забрать их себе в качестве оплаты за работу. Она просидит в пещере тысячу двести шестьдесят дней. Говорит, именно столько нужно, чтобы дело завершилось успешно и никто ей не помешал. Мне кажется, в душе она нумеролог. На хлеб и масло нам потребуется больше четырехсот долларов, столько мы с Агарь еще не накопили. Но Джинни требует, чтобы задание было выполнено, даже если придется украсть деньги. Она велела сделать все быстро.
— Вон опять идут эти фанатики, — сказал доктор Дисмас. — Придется пристрелить одного из них, если снова сунутся.
— На этот раз они идут не сюда, — объяснила Агарь. — Они идут обыскивать гору Дулена. Они догадываются, что все произойдет именно там. Но вряд ли они убьют Джинни, потому что не знают, кто она на самом деле. Они и в первый раз не поняли; не догадались, что в ней кроется, возможно, самая большая опасность на свете. Мы надеемся, что они убьют меня. Решат, что дело сделано, и угомонятся. Они найдут меня там, где, по их мнению, должна находиться женщина с роковым семенем, и это собьет их с толка. Ладно, мы пойдем, надо спешить, а то Джинни разозлится.
— Вид нельзя считать устоявшимся, если он существует менее десяти миллионов лет, — продолжил доктор Минден. — Кое-кто считает до сих пор, что эволюция необратима. Чепуха! Я лично изучал семь видов свиней, которых смыло с дороги эволюции прежде, чем они выдержали испытание временем. Человеческая раса молода и, как следствие, нестабильна. Большинство видов не выживает, а мы прошли лишь десятую часть пути. Даже выжившие виды не раз прерывали движение вперед и откатывались на время назад, прежде чем становились стабильными. Мы можем развернуться в любое время.
— Развернуться — куда?
— Туда, откуда мы родом, где наш рост по-прежнему около одного метра, а мы сами — крупноголовые, не использующие орудий воющие обезьяны, чья продолжительность жизни в пять раз меньше, чем сейчас.
— Минден, откаты в эволюции — как космические катастрофы. Они происходят с промежутками в несколько тысяч лет. К тому времени, когда это случится, нас с тобой это уже не будет волновать.
— Нет, Дисмас, это может случиться в любой момент — в результате единичного аномального оплодотворения. А потом это станет нормой благодаря процессу мутационного торможения. Реверсия уничтожит прежнюю нормальность. Мы уже знаем, как это работает.
Казалось, сами камни вскрикнули, как безумные грачи, и кусты залаяли, как койоты! Пронзительный вой, вздыбливающий траву, ликующий смех, похожий на визжание пилы, — и вот она снова здесь, Джинни, самая громкая девочка на свете.
— Мне кажется, отец, я скоро перестану разговаривать, — торжественно объявила она, как только прекратила выть. — Просто забуду, как это делается. Буду кричать, ухать и все в том же духе. Да так и намного веселее! А где мои слуги с новыми припасами? Если с ними ничего не произошло, они уже должны быть здесь. Хотя, возможно, им пришлось обходить магазины, чтобы закупить необходимое количество хлеба и арахисового масла? Не знаю, съем ли я все это. Но этот запас — на всякий случай, да и слуги не должны бездельничать. А вот и миссис Минден, оплакивает своего Криоса. Ну и какая от этого польза?
Кларинда причитала на бегу. Салли Дисмас выбежала из дома ей наперерез.
— Господи, Кларинда, что случилось? — Доктор Минден бросился к заплаканной жене.
— Наш малыш Криос… он покончил с собой!
— Это я ему приказала, — заявила Джинни. — От него я получила все, что хотела. В следующий раз надо подыскать кого-нибудь получше.
— Джинни! — Ее мать пришла в ужас. — Сейчас ты у меня получишь …
— Не наказывай ребенка, Салли, — причитала Кларинда Минден. — Она еще не понимает, что такое хорошо и что такое плохо. Что бы ни произошло между ней и нашим Криосом, лучше мне об этом не знать…
— Я сказала что-то не то? — удивилась Джинни. — Я произнесла свои последние слова, и, оказывается, они неправильные! Доктор Минден, вот вы разбираетесь в таких вещах. Что вы, вообще, за существа?
— Люди, Джинни! — В голосе доктора Миндена прозвучало отчаяние.
— Странно, раньше я не видела никого из вас. Я категорически против того, чтобы отождествлять себя с людьми.
Хриплый вой! Улюлюканье охотника, загоняющего добычу! Хрюканье барсуков и шумное гоготанье гусей! Клацанье зубов и рев телят!
Воющая обезьяна отпрыгнула и, как шальная, поскакала по камням в гору.
Перевод с английского Сергея Гонтарева
ШЕСТЬ ПАЛЬЦЕВ ВРЕМЕНИ
Утро началось с порчи вещей. Он смахнул c тумбочки бокал с водой, тот врезался в стену и разлетелся осколками. Но разбивался он медленно. Это удивило бы Винсента, если б он успел сфокусировать взгляд. Но за стаканом он потянулся спросонья.
И разбудила его не привычная трель будильника, а странный, негромкий звук — что-то глухо рокотало на басах. Хотя стрелки часов показывали ровно шесть утра — время для звонка. Рокот повторился, и казалось, он идет именно из часов.
Чарльз Винсент протянул руку и дотронулся до будильника. В ответ на прикосновение тот соскользнул со столика и запрыгал по полу — неспешно, как в замедленной съемке. Винсент поднял будильник — тот уже не тикал, потряс его — но часы не заработали.
Он проверил электрические часы на кухне. Они показывали шесть, секундная стрелка стояла на месте. Часы-радио в гостиной тоже показывали шесть, секундная стрелка не двигалась.
— Свет есть в обеих комнатах, — пробормотал Винсент. — Тогда почему же часы стоят? Или розетки, в которые они включены, запитаны от другого источника?
Он вернулся обратно в спальню и взял в руки наручные часы. Они тоже показывали ровно шесть, и длинная стрелка также не проявляла жизни.
— Что за черт? Почему остановились все часы, и механические, и электрические?
Винсент подошел к окну и выглянул наружу. Огромные часы на здании «Взаимного страхования» показывали шесть, секундная стрелка не двигалась.
— Что ж, возможно, это происходит не только у меня. Как-то я услышал странную теорию, будто бы холодный душ стимулирует мыслительные процессы. Мне это никогда не помогало, но почему бы не попробовать еще раз? Чистоплотность послужит хорошим оправданием.
Но душ не работал. Вернее, он работал: вода шла, но не как вода, а как густой, растянувшийся в воздухе сироп. Винсент протянул руку, чтобы потрогать воду, и она разлетелась на мелкие причудливые шарики, которые медленно поплыли по душевой. Но на пальцах все же осталось ощущение воды. Она была мокрая и приятно холодила кожу. За четверть минуты она покрыла ему плечи и спину, и Винсент испытал прилив блаженства. Он подождал, пока вода смочит голову, и мысли действительно прояснились.
— Дело не во мне. Я в порядке и не виноват, что вода с утра течет еле-еле, и вообще все вокруг сошло с ума.
Чарльз Винсент потянул за конец полотенца, и оно расползлось под рукой, словно мокрая туалетная бумага.