Annotation
Самый ценный товар в кошмарном индустриальном подземном мире Некромунды — это энергия, вне зависимости от ее происхождения. И когда Синден Кэсс обнаруживает, что теперь он контролирует источник энергии гибнущего города, за ним начинается охота.
ПРОЛОГ
1: ВОДА ДЛЯ ВСЕХ
2: ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С ФОНАРЩИКАМИ
3: СТАЛЬНОГОЛОВЫЕ У ВОРОТ
4: КРЫСИНАЯ НОРА
5: ЕСТЬ СНАРЯГА, ЕСТЬ МЯСО
6: ПОЕЗДКА С ПРОКЛЯТЬЕМ
7: БУНКЕР
8: СЕСТРЕНКА
9: ШАРЛАТАУН
10: ТОВИК И ХЕТЧ
11: ПОД ЗЕРКАЛ-УКУСОМ
12: РАЗГОВОР С ГИЛЬДЕЙЦЕМ ТАЕМ
13: ПЛАНЫ И МАНЕВРЫ
14. ПОЛЕ БИТВЫ
ЭПИЛОГ
Перехламок
Чтобы хотя бы начать вникать в то, как устроен бесплодный мир Некромунда, сначала нужно понять, что такое города-ульи. Веками нарастали эти рукотворные горы из пластали, керамита и скалобетона, призванные защитить своих обитателей от враждебной среды, подобно термитникам, которые они так напоминают. Некромундские города-ульи вмещают миллиарды жителей и глубоко индустриализованы — каждый из них обладает тем же производственным потенциалом, что и целая планета или система колоний, но при этом он компактно собран на площади в несколько сотен квадратных километров.
Также полезно изучить внутреннюю стратификацию ульев. Вся структура города отражает социальный статус его обитателей, распределенный в вертикальной плоскости. На вершине его аристократы, ниже — рабочие, а под рабочими — отбросы общества, изгои. Улей Примус, откуда правит планетарный губернатор лорд Хельмавр Некромундский, иллюстрирует это черным по белому. Благородные отпрыски домов Хельмавр, Катталус, Ти, Уланти, Грейм, Ран Ло и Ко'Ирон живут в «Шпиле» и редко ступают за пределы «Стены», которая отделяет их от громадных кузниц и жилых зон основной части города-улья.
Под городом находится «Подулей», фундаментальные слои жилых куполов, промышленных зон и туннелей, которые были заброшены прежними поколениями и теперь заново заселены теми, кому больше некуда идти.
Но… люди — не насекомые. Они не приспособлены жить бок о бок в улье. Их вынуждает необходимость, и города-ульи Некромунды глубоко разобщены внутри. Из-за этого жестокость и открытое насилие становятся повседневной рутиной городской жизни. Подулей, между тем, — это место, откровенно лишенное законов, кишащее бандами и отступниками, где выживают только сильнейшие или хитрейшие. Голиафы, которые твердо верят, что кто силен, тот и прав; матриархальные мужененавистницы Эшер; предприимчивые Орлоки; технологически мыслящие Ван Саар; Делакью, само существование которых зависит от шпионажа; пламенные фанатики Кавдоры. Все борются за преимущества, которые могут возвысить их — неважно, на сколь краткий срок — над другими домами и бандами Подулья.
И самое интересное начинается, когда отдельные личности пытаются пересечь монументальные физические и социальные барьеры улья, чтобы начать новую жизнь. Учитывая условия общества, подняться на более высокий уровень улья практически невозможно, а вот опуститься в целом гораздо легче, хотя вместе с тем и гораздо менее привлекательно.
— отрывок из труда Ксонариариуса Младшего «Нобилите Пакс Император — Триумф аристократии над демократией»
ПРОЛОГ
Для меня все началось с одного-единственного, острого как нож воспоминания, которое еще даже не начинало угасать.
Это было в разгар того, что народ Перехламка теперь называет Сушью, и я все помню. Я помню лозунги, намалеванные той ядовито-зеленой краской, которые, казалось, были всюду, куда ни плюнь. И оборванные тела повстанцев Гарма Хелико над Греймплацем, где Желтая Дженси сидела внизу и смеялась над ними. Я помню, как смотрел в мертвые глаза девчонки из Эшеров, что лежала в грязи грибного леса у дороги Сияющих Обвалов, а вокруг визжали и выли падалюги. Я помню Стальноголовых и Разжигателей, пожар в Зеркал-Укусе, брата Хетча. Иногда, когда я не могу заснуть, я вспоминаю топот крысиных лапок по пустым металлическим трубам и хлопанье крыльев летучих мышей-трупоедов среди опор под Идущим Человеком.
И еще я помню запах пота и острый, кислотный воздух. Шум лебедки. Броня цвета бронзы, блестящая в свете фонаря, и голос Себьо, спрашивающий «Эй вы двое, что это там опускается? Вы видите?»
Мы были в лебедочном гнезде номер четыре, прямо на конце обломанной балки, торчащей в Колодец. Операторы подъемника считали, что возникла какая-то проблема с проводкой, которая питала лебедки и большой вращающийся прожектор. Никакой проблемы не было, но чтобы выяснить это, мне понадобилось больше часа потной и напряженной работы. Все это время я ползал вверх и вниз по балке, пытаясь забыть о пустоте вокруг и наверху и о том, как далеко лететь вниз, до крыш Перехламка. Я подульевик, я люблю свои туннели, ходы и лазейки, и когда я нахожусь на открытом пространстве вроде этого, то мне все время кажется, будто воздух щиплет меня маленькими невидимыми пальцами.
И конечно же, на самом деле дело было всего-навсего в том, что со стыка кабелей съехал кожух, и от этого провод порос слоем зеленой ржавогнили. Если бы я знал с самого начала, то разобрался бы с ним за десять минут, вернулся бы к кабине подъемника (и если вы думаете, что стоять на узких мостках скверно, попробуйте покататься в одной из этих засиженных крысами штуковин), чтобы снова оказаться на твердой земле подулья и закончить с работой на сегодня. Себьо и Бакни возились с сигнальными лампами и притворялись, что не замечают, насколько я сердит.
«Эй вы двое, что это там опускается? Вы видите?»
Я не видел, и мне было все равно. Это их дело, а не мое — поднимать и опускать контейнеры. Только через минуту я осознал, что Бакни замер в двух длинах руки от меня и таращится наверх, открыв рот.
Какой-то паук? Перехламок хорошо платил охотникам, чтобы пауки, мыши-падальщицы и потрошилы никогда не подбирались к Колодцу, но, видимо, кто-то недосмотрел. Такова была моя первая мысль.
Всюду вокруг в глубину Колодца падали тросы. Себьо стал вращать прожектор, и мы увидели два, три, четыре, полдюжины, дюжину. В других подъемниках их тоже увидели, все бригады светили вокруг фонарями. Тросы бледно отсвечивали в скрещивающихся лучах. Они висели почти вертикально, лишь немного покачиваясь. Воздух в тот день был почти неподвижен. Что это за паук, который просто так бросает вниз ловчую нить?
Но это были не пауки. Теперь я видел то, что увидел Себьо. Быстрое движение. Высоко. Один из лучей наткнулся на металл. Никогда не видел паука такого цвета. Силуэты людей, пристегнутых к свисающим тросам, опускались по ним с ровной и плавной скоростью.
Из каждого гнезда, которое они миновали, доносились возгласы, а мы, конечно, были слишком удивлены и глупы, чтобы понять, почему, пока они не приблизились и к нам.
На них были отполированные и украшенные панцири, глухие шлемы, полностью закрывающие головы и плечи. Прекрасная бронзовая броня цвета выдержанного спиртного, какое пьют маленькими глотками. На лицах выступали приборы для видения в темноте и автоматические прицелы. Гранаты и мельты-липучки висели на бедрах, а за спины были закинуты скорострельные хеллганы с толстыми стволами.
Один из них спускался по ближайшему к нам тросу — достаточно близко, чтобы я мог разглядеть эмблемы милиции Города-улья, высеченные на его панцире, и услышать тихое жужжание устройства, с помощью которого он скользил вниз. Покупка такой экипировки разорила бы подульевика на целый год. Визор повернулся ко мне, созерцая меня без всякого выражения. Рука нырнула вниз, к поясу.
Я был заворожен, но это движение разрушило чары. Я прокричал что-то бессвязное и побежал. Мимо двух других, стоящих в гнезде лебедки, вниз по балке, к той маленькой норе в скалобетонной стене, где операторы спали и ели. Мои ноги громко топали по резиновым матам, покрывающим узкую тропу.
Я помню, как оглянулся через плечо. Бакни бежал прямо за мной, с тем же страхом на лице, и выкрикивал мое имя: «Кэсс! Кэсс!» Себьо, медленнее нас, еще находился у перил, окружающих прожектор, и человек в бронзовой броне взмахнул рукой, сделав плавный, ленивый бросок. Я помню мягкий звук, с которым граната приземлилась на маты, помню свой бросок вперед и бессловесный вопль Себьо, который бежал так быстро, что не смог остановиться и вбежал прямо в зону поражения.
Я помню, как лежал лицом вниз в норе, в моих ушах гудела статика от взрыва. Я помню крики Себьо — его не настолько сильно покалечило, чтобы он не мог кричать, когда его отшвырнуло через перила в глубину Колодца. Я помню, как Бакни судорожно вздохнул еще четыре раза и затих. И я помню, как мой слух постепенно восстановился, пока я лежал там, усилием воли возвращая себе контроль над руками и ногами — как раз вовремя, чтобы услышать звуки, доносящиеся из Колодца. Они были размытыми и смешивались с эхом, но их ни с чем нельзя было спутать — треск лазерного огня, стрекот стабберов, грохот гранат.
Это было начало, то, что запустило все остальное; воспоминание о том, как Город-улей спустился в Перехламок, чтобы разорвать нас на части.
1: ВОДА ДЛЯ ВСЕХ
«ВОДА ДЛЯ ВСЕХ, НЕ ТОЛЬКО ДЛЯ БОГАТЫХ».
Эти слова были написаны светящейся зеленой краской на высоте трех футов на стене Верхней Шестичасовой дорожной трубы, ведущей из Перехламка к Двумпсам и Гиблому Ущелью. Освещение было достаточно ярким, чтобы отражаться от краски, так что она, казалось, парила над шершавым металлом. Почерк был грубый и сердитый. Можно было представить себе руки того, кто держал баллончик — трясущиеся, с побелевшими костяшками. Лозунг привлекал внимание, именно так, верно, автор и замышлял.
Он уже приманивал людей. Большую часть дорожной трубы заполняла кучка тускло-серых фигур, мнущихся с ноги на ногу на слежавшейся пыли и шлаковом гравии, из которых состоял пол. Они смотрели на надпись. Я остановился примерно в дюжине шагов от них, чтобы они поняли, что я рядом, и привыкли к моему присутствию. Перехламок безопаснее большинства других краев, но в подулье нет таких мест, где стоило бы внезапно приближаться к толпе незнакомых людей, к тому же в последнее время у местных стало больше причин держать пальцы на спуске, чем обычно.
Есть такой язык тела и определенная походка, которые понимают большинство подульевиков, и я ими воспользовался. Недлинные шаги, чтобы не выглядело так, будто я бегу на них, нейтральное выражение лица, одна рука на набедренной кобуре, чтобы они знали, что она там есть. Думаю, я выглядел более уверенно, чем себя чувствовал. Все фигуры были примерно одинаковы — безмолвные комья высотой с человеческий рост. Лиц не видно, только толстые вулканизированные пылевые капюшоны, переходящие в пончо длиной по колено, которые расходились колоколом, словно юбки жалящей медузы — под ними были закреплены сумки и мешки.
С минуту они просто стояли в полумраке, и я на мгновение встревожился, а потом силуэт, стоявший ближе всех, отдернул назад свой капюшон и превратился в усталого мужчину, лет на десять старше моих тридцати двух, с потным лбом и седой щетиной на подбородке. Он кивнул в сторону стены и посмотрел на меня.
— Мы об этом не слыхали.
Не слышали о том, что наступает засуха? Я этого вслух не произнес, но вопрос, должно быть, проявился у меня на лице.
— Мы слыхали о нападении. Не об этом. Что, все так плохо?
Он внимательно наблюдал за мной. Многое можно узнать по тому, как человек реагирует на чужеземцев, задающих вопросы о его городке. Он знал этот трюк, но не знал, как скрывать свой интерес. Я ничего ему не выдал, это у меня хорошо получается. Спросите любого, с кем я играл в «шесть карт Ко'ирона».
— Видать, есть люди, которые недовольны пайками, — сказал я через миг. — Последнее время много этих лозунгов.
Мы вместе уставились на буквы.
— Бизер Эннинг, — сказал он, наконец. У него был акцент человека из туннелей Двухпсов, который слишком давит на слова из-за того, что приходится говорить сквозь плотную тканевую маску, не дающую лишайниковым клещам проникнуть в рот и ноздри. Фамилия «Эннинг» не относилась к числу тех крупных семей Двухпсов, о которых я знал, но это само по себе ничего не значило.
— Синден Кэсс, — сказал я в ответ, и мы кивнули друг другу.
— Тогда как новоприбывшему получить водяной паек? — спросил он. Голос у него был такой, будто это неважный вопрос, но глаза говорили обратное. Я развел руками.
— Не могу сказать. Многие люди пришли сюда из скверноземья после налета, хотели пайков. Купить себе довольствие уже нельзя.
Если у тебя нет определенных стратегически выбранных друзей, конечно, но этого я не сказал.
— Похоже, что правила постоянно меняются. Самые свежие расскажут у ворот.
Он кивнул и бросил взгляд на другие фигуры позади себя. Они уже не выглядели настолько угрожающими.
— А далеко ли еще идти?
— Где-то час. Может, еще с четвертью. Это под горку, но если вы уже давно идете…
Он кивнул, чуть более устало, чем раньше, и начал нервно подергивать край капюшона.
— Как думаете, там безопасно, или нам лучше…
Он похлопал себя по бедру, что означало «быть готовым к драке». Я ухмыльнулся.
— Расслабьтесь, сэр. Вы на пути в Перехламок. Вы разве не слышали истории о нем?
В ответ он через силу улыбнулся, натянул капюшон обратно и снова превратился в безликий силуэт. Я наблюдал за ними, пока они не ушли вниз по дорожной трубе, и их тихие шаги вскоре стали неразличимы среди негромких скрипов и отзвуков, которые постоянно слышны в подулье.
Пока я работал у стены с надписью, в голове снова прокручивалась наша беседа. Некоторое время я испытывал легкий стыд за то, что изображал такую уверенность в безопасности Перехламка, но вскоре перестал про это думать. В конце концов, в Перехламке было не так-то и скверно. По крайней мере, тогда.
Световая плитка, над которой я работал, находилась дальше всего на маршруте обхода, и я хотел разобраться с ней как можно быстрее. Я не сказал Эннингу, но буквы на этой стене были новыми, как и последние две надписи, которые я видел по дороге сюда, и с тех пор, как несколько недель назад произошел налет на Перехламок, их становилось все больше. Мне пришлось возродить у себя привычку держать кобуру так, чтобы ее не закрывала куртка и можно было быстро выхватить оружие.
Плитка все еще светилась, и это было хорошо. Вокруг Перехламка были осветительные системы, которые мы, фонарщики, умели ремонтировать, но вот эти плитки, которые тянулись поверху дорожных труб и испускали яркий белый свет, к таковым точно не относились. Впрочем, рама у нее держалась неплотно, а створки отражателей были сильно заляпаны, и с этим я уже мог что-то сделать. Недолго повозившись и почертыхавшись, я вставил раму на место, а потом легко отчистил створки от пыли и дерьма. К тому времени, как я закончил, плитка сияла достаточно ярко, чтобы при ней можно было читать карту, не то что раньше, и это говорило о том, что я поработал как надо. При ярком свете граффити казалось еще более дерзким, чем прежде. «ВОДА ДЛЯ ВСЕХ, НЕ ТОЛЬКО ДЛЯ БОГАТЫХ». Отблески зелени бросались в угол глаза, даже когда я повернулся и пошел прочь.
Следующая остановка была единственной по-настоящему неприятной: нужно было посмотреть один из дуговых светильников на высоком мосту, который поднимается к тропе на Пылепады и пересекает провал между старыми куполами улья. Дно провала покрыто ковром грибка с такими большими, блестящими, похожими на тарелки наростами, которые, как говорят, любят пить свет. Я слыхал, если на них посветить лампой, то можно увидеть все эти белые чаши из грибной плоти, как они дрожат и пытаются повернуться к лучу света. Балансировать на опорах в этом открытом пространстве и так-то погано, но как подумаешь обо всех этих кивающих белых тарелках, шевелящихся внизу и ждущих, когда вернется свет, становится еще хуже. Хотя у меня и была страховка, чтоб пристегиваться к перекладинам, все равно с этой работой хотелось покончить как можно быстрее.