Она всегда была тихоней и знала, как никому не попадаться под руку и заботиться о себе. Когда отец умер, мы трое поняли, что потеряли ту небольшую возможность пользоваться гостеприимством окраин Города-улья, которая у нас была, и нам всем придется стоять за себя, если мы хотим выжить. Я даже помню, как мать сказала это мне, когда мы уходили. Она единственная не плакала. Я спас из маленькой отцовской мастерской, что смог, но этого было недостаточно. По какой-то причине больше всего мне было жаль оставлять его инструменты.
— Просто уходите прочь, — говорила она нам снова и снова в залитой желтым светом дорожной трубе. — Просто смотрите вперед и уходите.
Мы бродили по самым высоким и безопасным местам, держась настолько близко к Городу-улью, насколько позволяли ополчения домов, и Танни научилась никому не попадаться. Она была слишком мала, чтобы работать, достаточно мала, чтобы потеряться или быть похищенной. Постоянно это воспоминание о ее карих глазах, выглядывающих из повозки или норы в каком-нибудь маленьком грязном городке. Она смотрит на меня, пока мы работаем или идет. Я ей тогда махал в ответ.
Единственный раз, когда наша мать унизилась до того, чтобы по-настоящему умолять людей, был тогда, когда нас взяли в оборот первые настоящие бандиты подулья, которых я видел. Мы оба тогда поклялись, что с нами такого больше никогда не случится, и стали углубляться в подулей. Я все лучше умел управляться с инструментами отца. Мне не хватало самоуверенности, чтобы присоединиться к банде, да и происхождением я не вышел, но невелика была потеря. Новички в бандах — пучок пятачок, подулей пожирает их каждый день, но у него есть что получше для молодого человека, который понимает в электричестве и проводах, и руки у него растут откуда надо. Через некоторое время Танни достаточно повзрослела, чтобы начать ходить в одиночку, ставить ловушки на крыс и туннельных собак, как мы когда-то делали в ходах вокруг старого жилья. Она сама научилась выделывать и продавать шкуры, наловчилась пользоваться ножом и стрелять из маленького стаббера, который я ей достал.
Еще она научилась делать алкоголь. Где бы в подулье ты ни оказался, тот, кто знает, как управляться с самогонным аппаратом, всегда будет иметь свои несколько кредов. Это оказалось очень полезным умением, когда дорожная жизнь стала брать с нашей матери больше, чем она могла отдать. Мы осели в маленьком поселении, состоящем из пещер в стенах и потолке над дорожной трубой, идущей от Приюта Бродяг до Погорелья. Движение по ней было довольно плотное. Танни подавала пойло бандитам и торговцам, а я тем временем возился с их сломанным снаряжением в своем закоулке над лестницей в стене дорожной трубы.
Если бы я знал, что с ней случилось, мне было бы куда легче. Она высунула голову над лестницей, чтобы посмотреть, не закончил ли я обрабатывать новые трубы, которые нужны были ее боссу для самогонного аппарата, и показала мне язык, когда я сказал «нет». Она помахала мне через плечо, когда спрыгнула с лестницы, и прошла под спутанным гнездом проводов с лампочками к туннелю, прорубленному в стене трубы, который вел обратно в питейную. Я знаю, что через несколько минут после этого она подавала полбутылки «Второго лучшего» парочке стрелков из стоков, которые проходили мимо в поисках работы. Она им приглянулась, так они сказали, и позже они пытались помочь мне ее отыскать.
Но они ничего не нашли, и я тоже, и люди, которые шли мимо по дороге, ничего не знали, и я даже заплатил одному крысокожему деньгами и алкоголем, который сварила Танни, а он только сказал, что ни в одном из лагерей местных племен ее не видели. Она шла по дорожной трубе, спиной ко мне, помахивая рукой над плечом, и на этом все заканчивается. Это воспоминание. Ей было шестнадцать.
Мать умерла через год. Усталость, которая прервала наши путешествия, оказалась белым удушьем, подхваченным из какого-то гнилого, полного спор места на нижних тропах, и незнание о том, что случилось с Танни, давило на нее так же, как на меня. В подулье привязанность к людям никогда не бывает выгодна, но иногда ты просто не можешь без этого. Мы с ней остались на этом маленьком дерьмовом перевалочном пункте, и когда удушье наконец забрало ее, я сжег ее и через неделю двинулся в путь. По крайней мере, я знал, что с ней случилось. Я был рядом до конца, подносил чашку с водой к ее губам. Я вынес ее из нашего жилища.
А потом я ушел прочь.
— Девиз всей жизни, — пробормотал я и захихикал над своей неразборчивой речью. Единственный способ жизни в подулье. Живи налегке. Всегда будь готов уйти прочь. Я повернулся и ушел прочь от Сафины. Она же сказала, что я могу так сделать, верно? Поэтому я не был обязан оставаться. Я мог уйти. И так и сделал. Как ушел от Эннинга. Жаль, что они не впустили его, но я ничего не мог сделать. Я еще раз набрал полный рот «Змеи» и проглотил. Все, что я мог, это уйти. Не моя проблема. Надо уходить прочь.
Мои руки дрожали, но я все-таки смог счистить с себя тряпкой остатки тепловатой грязи, выпрямился, насколько смог, и застонал. Я был не настолько чист, как хотелось, но сделал, что смог. Я неловко добрел обратно до тюфяка и повалился на него.
Ха. Хороший выбор слов. Хармосу, желающему, чтоб я шпионил и доносил: ну, я сделал, что смог. Нардо, лежащему где-то поломанным и ждущему, когда я принесу ему воду: ну, я сделал, что смог. Сафине, стоящей на своей повозке у ворот Перехламка, оставшейся со Стальноголовыми: я сделал, что смог. Правда ли это? Не знаю. Это такая вещь, которую мне нравилось повторять. Я сделал все, что смог. Я просто делаю свое дело. Больше, чем стоит вкладываться. Я просто фонарщик, вот и все.
Танни, исчезнувшей и пропавшей навсегда где-то в нижнем улье. Я сделал все, что смог, а потом повернулся и ушел прочь. Нельзя меня за это винить. Кроме как во снах.
— Сестренка, — сказал я, поднял бутылку и сделал еще один маленький глоток. Это слово мне всегда удавалось произнести четко, неважно, насколько пьян я был.
На этот раз сны мне не снились.
Сначала был смутный период, когда я различил лязг и скрежет металла, но шум сам по себе меня не разбудил. Чтобы этого добиться, он объединился с внезапными приступами тошноты и голода, которые нахлынули на меня, как только я открыл глаза.
Неоднократные побои, усталость, и добрая крепкая порция «Дикой змеи» поверх, пожалуй, как минимум двух светофаз без еды. Из-за шума и колик я вдруг ясно осознал, что какой-то злобный ублюдочный дух улья наказывает меня, наматывая себе на пальцы мои кишки. Я зажал водный паек Нардо, подсказала мне вспышка полусонной паранойи, так что вот немножко призрачного правосудия.
Так со мной бывает, когда я приму слишком много на грудь или чересчур наслушаюсь сказок крысокожих за один присест. После того, как я переполз в другую комнату и отплевался в сточную канаву желтой желчью, ощущение слегка спало. Я отхлебнул немного из одной посудины (видишь, Кэсс? Не так-то много и ушло, так что все это вранье насчет призраков улья) и удержал в себе воду где-то на минуту, а потом и она из меня вышла, тоже подкрашенная желтым. Все это некоторое время ползло по канаве — уклон, который сделали мы с Венцем после моего переезда, был не так хорош, как мог бы — и я был вынужден сидеть и смотреть на нее, пока не набрался сил, чтобы встать и вернуться.
Я подпрыгнул от нового лязга со стороны двери — что-то врезалось в нее с такой силой, что она аж задребезжала. Так ей делать было не положено. Мою первую комнату в Перехламке разграбила троица воров из трущоб, которые забили себе мозги озверином и хотели украсть инструменты. После этого я постарался подобрать себе место с чертовски прочной дверью.
Из коридора послышался грубый крик. Плохие новости. Я посмотрел на себя: сонный, голый, с бодуна, один в комнате с пушкой, которая настолько грязная и побитая, что дала бы осечку, даже если бы у меня было чем ее зарядить, и лазпистолетом с пустой ячейкой. Плохие, плохие новости.
Я судорожно зашарил в поисках одежды. Вот вопрос. Закричать ли, дать им знать, что тут кто-то есть? Это их только подстегнет или наоборот?
— Мы тебя слышим!
Ответ получен. Нет смысла думать дальше. Я уже был одет по пояс. Я посмотрел на сосуды с водой и потратил секунду, чтобы затолкать их за постель.
— Мы слышим тебя! Открывай, шпион, ворюга, ублюдок!
Ворюга? Ну и ладно. Я не стал думать об этом, а сунул руку за расшатанную стенную панель в углу. Огнестрела у меня было всего две штуки, а вот клинков целая подборка. Я узнавал рукоятки на ощупь: стилет, толстый крючковатый нож для свежевания, который я выменял у охотника на пауков, пилозубый нож, который я использовал для оболочек кабелей. Тот, что я взял, был куплен в магазине оружия в Упырьей Излучине и создан по образцу боевого ножа крысокожих — широкий клиновидный рубящий клинок длиной с мое предплечье, утолщающийся к концу, чтобы придать вес удару. Я перебросил его из руки в руку, потом как по наитию взял его в левую, а правой схватил свой фонарный шест. Никто так и не убрал то, что сделал с ним босс падалюг, и мой засапожный нож по-прежнему был туго примотан к его концу длинным сухожилием. Я чувствовал себя крысокожим воином, крадущимся к двери с ножом и копьем в руках и с голой грудью.
Дверь снова лязгнула и задребезжала, и я подскочил. По ту сторону снова послышались голоса, два из них приглушенные, как будто спорящие. Потом еще один, тот, что кричал. Он не стал тише:
— У него вода есть! У них у всех есть! Бесплатная! Идите домой сохнуть и дохнуть, коли хотите! Ты! Фонарщик! Мы знаем, что ты нас слышишь!
Вот как, значит. Я вспомнил следы, которые видел вокруг замка, когда пришел домой.
— Открой, и мы тебя не тронем!
Отчаянные нотки в голосе говорили, что это ложь. Я задался вопросом, долго ли я смогу продержаться. Это был густонаселенный район Перехламка, вдоль этого прохода было много других домов. Сколько времени пройдет, прежде чем придет еще кто-то? Повезет, если начнется драка. Если, конечно, это сейчас не мои соседи пытаются высадить дверь.
По крайней мере, у них, похоже, не так-то много снаряжения. Ничего такого, что бы могло ее вскрыть или взорвать. Но я чувствовал себя таким же голым, и не только потому, что не надел рубаху. Мне вспомнились Сафина и ее бандитки. Маски-респираторы, ремни с запасными боеприпасами, пистолеты, ножи, мешочки с гранатами, шипы для лазанья, пристяжные тросы, приборы ночного видения… Порой мы, жители поселений, забываем, в какие ходячие арсеналы превращаются успешные бандиты.
От этого воспоминания вернулась частица гнева. Не для того я таскался по скверноземью, неоднократно избегая смерти, чтоб меня прикончили в собственном доме. Я скрипнул зубами и повернул лампочку, чтобы погасить ее. Потом я шагнул в сторону от двери, нащупал ногой запирающий рычаг и толкнул его.
После того, как засовы щелкнули и открылись, повисла как раз достаточно долгая пауза, чтобы я успел подумать о всех причинах, почему это решение могло быть ошибкой. Я вдруг вспомнил дымовую бомбу, которая выгнала Тэмм из ее жилища, или тот трюк, который используют крысокожие — засыпают мешочек грызь-тараканов в щели, где затаились враги. Кто сказал, что они зайдут туда, где я могу на них напасть?
Но они так и сделали. Через миг дверь взвизгнула и со скрежетом открылась на полметра, и внутрь просунулась рука с пистолетом. Я ждал, распластавшись по стене.
— Тут темно, — сказал кто-то.
— Заходи, ссыкло! — раздался голос крикуна, и рука с пистолетом превратилась в долговязого мужика с пузом, который неловко протиснулся в дверь. Человек, который впихнул его, прошел следом, выставив перед собой собственный короткий толстый стаббер, как и его предшественник.
Я обрушил тесак на его запястье и по большей части перерубил его. Пистолет упал на пол и выстрелил, последовал хор рикошетов от стен, я согнулся пополам и сжался в комок, а неудачнику, который вошел первым, прилетело по касательной в бедро. Он завопил и начал крутиться на месте, пытаясь разглядеть хоть что-то вокруг, а потом я бросился вперед и проткнул ему шею ножевым копьем.
Секунду он хрипел, а потом повалился, и я дернул шест назад. Мой рубящий нож по-прежнему торчал в одном из нападающих, но я снова бросился вперед и подхватил стаббер, в то время как дверь с лязгом открылась до конца.
Я попятился и отступил за тюфяк, а в это время ревущего мужика с ножом в запястье оттолкнули прочь. Потом я нырнул в сторону, и мою спину обожгли дробинки, а основная часть залпа дробовика изрешетила постель. Со звенящей головой я сел и дважды выстрелил в кучу тел у двери. Энергия пуль по большей части ушла на того, которого я подрезал, но той силы, что у них оставалась после того, как они разорвали ему плечо, хватило, чтобы стрелка с дробовиком отшвырнуло к дальней стене.
Из-за двери показалась рука с автопистолетом, и очередь поразила полку над моей головой. Пластиковый ящик для инструментов разлетелся вдребезги, еще одна нагревательная кастрюдя полетела на пол, прошитая рядком мелких отверстий. Я загреб в объятья фляги с водой и перекатился в соседнюю комнату, чтобы уйти от огня.
На несколько секунд, не больше. У меня один маленький стабпистолет и копье, за которым еще надо лезть и выдирать из шеи того тощего, а у них автоматическое оружие и есть где отсиживаться. Им только и надо, что выставить ствол из-за двери и стрелять очередями, пока меня не заденет. Я осознал, что это лишь дело времени, и снова ощутил тошноту.
Открыть дверь, чтобы можно было драться. Правильно. Хорошо сработано, Кэсс.
9: ШАРЛАТАУН
— Я знаю, зачем вы пришли!
Крик покинул мое горло чуть ли не за миг до того, как я понял, что говорить. Мои пальцы побелели на рукоятке пистолета.
Секунду ничего не происходило.
— Я знаю, что вам нужна вода!
Они меня слушали? Я не улавливал никаких движений.
— У меня тут стаббер наставлен прямо на фляги! Как только я увижу плевучий ствол, который сунется за дверь, пущу пулю, и тогда вы за все это ни черта не получите!
Долгая пауза. Я не слышал, чтобы кто-то перезаряжался, и голосов тоже. В конце концов, когда они заговорили одновременно, перебивая друг друга.
— Что, если попробовать? — один.
— Да ты не рискнешь! — другой.
— Думаете, не рискну? — крикнул я в ответ обоим. — Думаете, я настолько тупой, что надеюсь, что вы мне сохраните жизнь, когда здесь окажетесь? Чего мне терять, кроме шанса подгадить вам и не дать то, за чем вы пришли?
— Это не твоя вода, ублюдочный ты подхалим! Весь Перехламок знает, что вы за люди — сидите с отцами города в тепле и уюте. Ты вообще понимаешь, что такое жажда?
С этим бодуном — даже больше, чем обычно. Но и мысль, и желание захихикать над ней исчезли в полсекунды.
— Вода — часть моего жалованья, если вы слишком глупы, чтобы это понять.
Это безумие. Почему я вообще с ними спорю?
— Кто я, по-вашему, какой-то водяной падалюга? Кстати говоря, в прошлую светофазу настоящие падалюги чуть не убили меня, и все потому, что я тружусь на благо города. Так что спасибо вам за такую благодарность, мешки с помоями.
— Не слушай его, Аувин, давай придумаем, как его прикончить, получим свое и свалим, — второй голос даже не пытался говорить потише. — Кэсс, ты знаешь, что тебе не жить, а мы знаем, что как только повернемся уходить, получим пулю в спину. А еще нас двое, и позиция у нас лучше. Ну что, будешь дальше храбриться?
— Аувин? — окликнул я. — Азер Аувин? Из коптильни на Циклоповой площади? Какого хрена ты ведешь себя, как разбойник из скверноземья? Половина Перехламка покупает у тебя мясо.
Сколько времени ни купи, все пригодится. Я проверил заряды в стаббере и попытался прикинуть, насколько быстро я смогу пробежать сквозь дверь и забрать пистолет из руки долговязого.
— А то ты не знаешь. Теперь все вода принадлежит твоим дружкам из бункера, на всех водокачках охрана. Наверное, это неважно для того, кто просто бесплатно таскает воду домой. Тебе все равно, сколько они за нее требуют.