Не знаю, сколько бы я еще пребывал в сомнениях, но разрешить их мне неожиданно помог случай. Домашняя библиотека, как я уже говорил, всегда была в моем полном распоряжении, и, иногда заглядывая туда, я нередко находил там отца, который или читал, или работал с бумагами. Обычно он приветливо кивал мне, и, если был не слишком занят, мы могли о чем-то поговорить, а потом я шел к книжным стеллажам, а он возвращался к своим занятиям. Но несколько раз случалось так, что я заставал его с толстой и довольно потрепанной тетрадью в кожаном переплете с застежками, которую он или просматривал, или делал в ней какие-то записи. Завидев меня, отец молча быстро захлопывал обложку и, заперев ее на замочки, убирал свой гроссбух в личный маленький сейф, который, кажется, только для этого и был предназначен, и ключ от которого был у него одного. И это тоже было очень странно, потому что большой напольный несгораемый шкаф, стоящий тут же, в котором хранилась награда моего деда, часть маминых драгоценностей, крупные суммы наличности и какие-то документы, отец вовсе не торопился захлопывать у меня перед носом, да и мама имела к нему свободный доступ.
И, конечно же, эта тетрадь возбуждала во мне патологические приступы любопытства, которые так и оставались неудовлетворенными довольно долго. Что за страшные секреты могли хранить ее страницы, если это вызывало у отца такую осторожность? Речь не могла идти ни о финансовых вопросах, ни тем более о тайных любовных переписках, что еще можно было бы понять в плане тщательной охраны содержащихся в тетради сведений. Подобные предположения я отмел сразу, продолжая мучиться догадками. Но однажды, когда я вновь направлялся в библиотеку, со стороны кухни или столовой раздался громкий крик, а потом отчаянный плач моей сестренки. Надо сказать, Наоми, которой на тот момент было лет пять или шесть, вовсе не была капризной, скорее всего, она сильно ушиблась, будучи в этом возрасте довольно непоседливой. Но рядом наверняка находилась мама, да и кухарка где-то поблизости, так что утешить ее нашлось бы кому, поэтому я спокойно продолжил свой путь. Тем не менее, у Гаэтана оказалось по этому поводу другое мнение. Заслышав зов обожаемой дочки, он пулей вылетел из кабинета, кажется, даже не заметив меня.
Войдя в библиотеку, я направился было к полкам, но тут мой взгляд упал на стол, и я заметил оставленную на нем тетрадь. Ту самую, толстую, в темной коже. Обложка была закрыта, но не заперта. Нервно оглянувшись и убедившись, что отец не торопится вернуться, понимая, что не имею права этого делать, тем не менее, я не мог удержаться, и ноги сами шагнули к столу. Быстро раскрыв тетрадь, я впился глазами в аккуратные ровные строчки, написанные рукой моего отца. Это оказалось что-то вроде дневника или заметок, и первая запись, судя по дате, была сделана еще за несколько лет до моего рождения. Еще раз прислушавшись и взглянув на дверь, я стал читать и не мог остановиться, осознавая, что это отнюдь не книга сказок и не выдумка, как могло показаться. Можно понять, почему отец так старательно прятал ото всех подобные записи. Скорее всего, никакие политические интриги и даже адюльтер не стоил бы и доли тех сведений, которые содержала отцовская хранительница тайн. Речь шла о вампирах, тех самых, историями о которых мы пугали друг друга в детстве, И написано все это было, несомненно, на основе личных наблюдений, словно Гаэтан водил знакомство с этими мифическими существами. Невероятные скорость, сила, выносливость, орлиное зрение, великолепный слух и обоняние, и это еще не все. Раны, заживающие моментально, никаких болезней, им не страшны были ни пули, ни кинжалы, и, если повезет, эти существа могли жить вечно – вот что следовало из записок отца. Просто голова шла кругом, мой мир менялся прямо на глазах. Взахлеб проглатывал я рассуждения отца о том, как неплохо было бы обладать хотя бы частью этих способностей, и какие возможности это открывало. Апофеозом всему стало упоминание и о других существах, вроде проклятых в полнолуние ликантропах и настоящих ворожеях. Будь у меня больше времени, наверное, я прочитал бы все записи, но тут послышались торопливые шаги, и, прочитав лишь несколько страничек, я едва успел захлопнуть тетрадь и метнуться в кресло, схватив по дороге первую попавшуюся книгу и раскрыв ее наугад, всеми усилиями своими создавая видимость спокойствия и безмятежности.
Вернувшийся отец первым делом быстро прошел к столу и, убедившись, что его странный дневник на месте, с подозрением посмотрел на меня, но ничего не сказал и по обыкновению своему запер его и убрал в свой сейф. А меня тем временем буквально распирало и разрывало на части от новых сведений, и мне при этом приходилось старательно приходилось скрывать эмоции. Бессмысленно пялясь в «Метафизику» Аристотеля на древнегреческом, я всеми силами пытался осознать то, что успел прочитать. Мысли скакали в голове, стараясь уложиться в новую реальность, мир действительно изменился и никогда уже не станет прежним. Может быть, в силу возраста, но у меня не возникло ни малейших сомнений в том, что я узнал, ведь отцу я доверял безоговорочно. Больше всего мне хотелось продолжить чтение заветной тетради или обсудить это с ним, но я прекрасно осознавал, что очень маловероятно, что автор еще хоть раз предоставит мне такую возможность. Но теперь, после того, как мне удалось получить ценнейшую информацию, я не собирался довольствоваться достигнутым.
На каникулах отец разрешал мне приходить к нему в контору, стараясь познакомить с основами труда адвоката. Ему нравилось, когда я помогал, например, подшивать документы месье Галену. Иногда он поручал мне перепечатать какие-то бумаги, и я довольно быстро смог освоить печатную машинку «Ремингтон», стоявшую в кабинете секретаря. Я продолжал наблюдать, узнавать и допытываться, не у отца, конечно. Однажды, когда поздним вечером из его конторы выскользнул очередной очень странный экземпляр, я просто проследил за ним, используя всю свою сноровку и природные физические данные, чтобы остаться незамеченным. Надо сказать, что мне это вряд ли сильно помогло бы, но тот человек не слишком-то таился, кажется, ему было все равно. Увиденное мною в темном переулке повергло меня сперва в ступор, потом в шок, а следом пришел и ужас. Прижав к стене свою жертву, клиент моего отца пил кровь из шеи человека. Поверить в такое было просто невозможно, но я всегда доверял своим глазам, и сейчас они меня не обманывали. Почему в ту ночь я остался жив, для меня до сих пор загадка. Вампир, отбросив в сторону тело - несомненно, мертвое тело, - резко обернулся и впился в меня лютым взглядом демонических глаз. По моей спине прошел ледяной ток, я понял, что это мое последнее мгновение. Но, на удивление, дьявол, сверкнув на меня глазами, просто скрылся за углом. Сколько я приходил в себя, я не помню, но, попав домой, выслушал строгое внушение от волновавшейся матери. Извинившись, я закрылся в своей комнате и рухнул на кровать.
Итак, я уже смог убедиться в этом сам, что среди нас живут вампиры. Кем был тот человек, я понял сразу. И, лежа без сна в темной комнате, даже не слишком этому удивлялся, ведь теоретически я давно был готов к подобной встрече. Скорее меня удивила собственная реакция на это. Что именно повлияло на меня в тот момент, я не знаю, но я очень быстро разобрался в ситуации - детский мозг легко воспринимает подобные вещи, да и у меня хватило ума и осторожности сохранить свои наблюдения в секрете и никому не рассказать о них, даже другу. Позже у меня, как и у отца в его дневниках, возникали мысли о возможностях, которыми эти существа обладали и о том, как их можно было бы использовать.
Когда я стал студентом, то изредка начал помогать отцу в его работе, причем более серьезно, чем делал это в подростковые годы, считая это хорошей практикой на будущее, хотя он весьма неохотно допускал меня к своим делам, разве только к полностью легальным. А мне хотелось начать, наконец, зарабатывать свои деньги. Честолюбие требовало независимости, но он полагал, что в этом нет никакой необходимости, что я должен все силы отдавать учебе, ведь в финансах он меня почти не ограничивал, я имел полный доступ к семейному счету, и от меня не требовали отчета о том, сколько денег я снял и куда их истратил. Я пользовался у Гаэтана полным доверием, и мне это льстило. До поры до времени меня это устраивало.
Я вел интересную, насыщенную студенческую жизнь. Здесь уже не ставили оценок по поведению, да и вырос я из детских шалостей. К тому же, с повзрослевшим Лукой я виделся теперь гораздо реже, хотя по-прежнему считал его самым лучшим другом. Он, как и я, пошел по стопам своего отца – изучал банковское дело. К тому же, он стал довольно серьезным, даже немного занудным, вступил в партию радикал-социалистов и старался там достичь определенного положения. Я тоже всегда был в курсе политической жизни страны, но уже тогда был почти уверен, что настоящие властители Франции – ее серые кардиналы, это вовсе не те люди, о которых писали ежедневные газеты, а, точнее, и не люди вовсе. И вся эта партийная «мышиная возня» меня привлекала мало. Теперь круги общения с Лукой у нас стали немного разными.
Именно тогда среди однокурсников я встретил еще одного парня, которого тоже довольно скоро смог назвать своим близким другом. Золтан Леговец – сын чешского эмигранта – был веселым, обаятельным и очень активным парнем. Сначала мы сблизились на почве общих спортивных интересов. Гольф и теннис, конкур и бокс – все, чем увлекалась «золотая молодежь», попадало в сферу наших интересов. И, конечно же, я с удовольствием посещал занятия по фехтованию, которое обожал еще с детских лет, и где достиг неплохих успехов, будучи все годы учебы чемпионом Университета.
Золтан, хотя и не имел такой подготовки, изо всех сил старался не отставать, и весьма успешно, надо сказать. Достаток его семьи был значительно скромнее моей, но я никогда не выбирал себе друзей по толщине кошелька. Леговец-старший владел несколькими авторемонтными мастерскими. И, чтобы обеспечить свои финансовые потребности, не обременяя отца, Золтан подрабатывал в одной из его мастерских, хотя в будущем видел себя, как и я, на юридическом поприще. Вот там я провел с другом немало свободных часов. Можно сказать, что эта мастерская стала едва ли не моим самым любимым местом времяпрепровождения, а также источником совершенно новых знаний и умений, чем я никогда не пренебрегал, считая, что лишним багажом никакое дополнительное образование не станет. Завораживающе красивые и глянцевые снаружи, с открытым капотом автомобили буквально приводили меня в экстаз, открывая мне секреты своего технического чуда. Тогда же я и полюбил все, что попадало в разряд технических новинок, а также научился в них разбираться. У Золтана был свой автомобиль – старый, самостоятельно восстановленный из полумертвой рухляди, но предмет его личной гордости. На нем с помощью друга я и приобрел первые навыки вождения, все сильнее и сильнее влюбляясь в железных коней, уверенный, что вскоре они заполонят городские дороги, вытеснив тем самым живой транспорт. И в этом я тоже намеревался быть в числе первых.
Для меня не стало неожиданностью то, что мои друзья не слишком понравились друг другу. Лука всегда свысока поглядывал на тех, кого считал ниже себя по происхождению или материальному положению, презрительно относился к физическому труду. В свою очередь, Золтан считал его заносчивым придурком, снобом и ханжой. Не вставая ни на чью сторону или защиту, я оставил каждого при своем мнении. С Лукой меня связывала давняя дружба, проверенная годами, а с Золтаном несравнимо более общие интересы и увлечения, не говоря уже о жизненных принципах.
Однако, в отличие от своего нового друга, финансово практически независимого от своего отца, я почти целиком находился на иждивении Гаэтана и, разумеется, не мог ощущать себя мужчиной в полной мере. Франция уверенно занимала второе место в мире в области автомобилестроения, уступив лишь США. Технический прогресс продолжал свое победное шествие по стране. Вот и мой отец, поддавшись моде, позволил себе такую новинку – роскошный Рено 1907 года выпуска. Конечно, Гаэтан всегда разрешал мне пользоваться автомобилем, тем более, что сам чаще предпочитал передвигаться по старинке в экипаже. Уверен, что, если бы попросил его, он и мне купил бы автомобиль или просто отдал этот в безраздельное пользование. Но какая-то упрямая гордость не позволяла мне не только как-то выразить свое желание, но и, напротив, всячески скрывать его, демонстрируя равнодушие к тому, что на самом деле меня очень интересовало.
Тогда же в моей жизни и женщины стали играть весьма существенную роль, все же у студента возможностей для этого имелось куда больше. Ну, а мои личные качества и внешние данные просто лучше некуда располагали к роли разбивателя женских сердец, чем я и не гнушался пользоваться в своих интересах. Имея отличную наследственность, безупречные манеры, ум и блестящее воспитание, происхождение и харизму, я прекрасно понимал, что обладаю для женщин особым магнетизмом и притягательностью, самоуверенно считая это своей личной заслугой. Не раз мне приходилось слышать от своих пассий, что они были покорены моим взглядом или заворожены голосом. Они даже не догадывались, что это всего лишь ловушки умелого охотника.
Не секрет, что среди французских девиц того времени были как скромные строгие девушки, которые видели себя с мужчиной только в браке и зачастую почти не имели представления об интимной стороне отношений, так и веселые, порой довольно легкомысленные особы, которые всегда охотно проводили время с молодым и небедным красавцем-студентом. С целомудренными девушками я предпочитал не связываться, с уважением относясь к их принципам и жизненной позиции, ведь именно из них впоследствии получатся самые лучшие и преданные жены и матери. К этой же категории я относил, естественно, и Наоми. Подрастая, она становилась милой очаровательной девушкой, похожей на нашу маму. Молодые люди все чаще начинали поглядывать в ее сторону. А у меня все чаще начинали чесаться кулаки, так как я не видел среди них ни одного достойного её. Себя же я считал тогда еще слишком молодым для брака и не видел пока в этом особой необходимости. Жизнь слишком весела и приятна, чтобы ограничивать себя одной единственной, пусть и любимой, да и учился я еще, поэтому гораздо больше времени уделял второй категории девушек.
В начале четвертого курса Лука пригласил меня на веселую студенческую вечеринку, которую он организовал в своем доме, воспользовавшись тем, что мадам и месье Дюкре решили провести бархатный сезон на курорте, а, значит, весь особняк отца-банкира оказался в его распоряжении. Как обычно, было много вина, закусок из ресторана, шумная раскованная молодежь. К моему удивлению, первым делом друг познакомил меня с Бернадетт – симпатичной кудрявой брюнеткой с большими зелеными глазами. Лука не был особо избалован вниманием девушек. Будучи уже взрослым парнем, он оставался по-прежнему не только значительно ниже меня, но так и не смог нарастить мышцы, и внешне оставался довольно невзрачным. Впрочем, как мне казалось, он и не сильно нуждался в женщинах: обычно политика интересовала его куда больше. Но в этот раз, похоже, он не остался равнодушен к женским чарам Бернадетт. К тому же, меня не оставляло ощущение, что сама вечеринка была затеяна с целью выгодно продемонстрировать мне свою пассию. Однако, девица, как и многие представительницы женского пола того времени, одурманенные вдруг обретенной свободой нравов и разрушением прежних устоев, похоже, вовсе не считала себя обязанной хранить ему верность. Буквально с первых же минут знакомства она откровенно пожирала меня глазами, неумело делая недвусмысленные намеки. С одной стороны, если сама барышня так фривольно настроена, то что могло помешать в том же плане мне? Но, с другой стороны, мало ли, какие у Луки на нее виды, мне не хотелось бы случайно перейти дорогу другу, поэтому я предпочел поинтересоваться:
- Похоже, Бернадетт тебя зацепила основательно. Уж не подумываешь ли ты остепениться?
- Ну, что ты, Джори, - фыркнул тот. - О чем ты? Ничего серьезного с моей стороны. Разве на таких, как она, женятся? По крайней мере, не в нашем круге. Ты же понимаешь, что мне, как будущему политическому деятелю, нужна супруга с безупречной репутацией.
- Так ты не будешь против поделиться этим лакомым кусочком с голодным другом? – счел я необходимым уточнить. - Тем более, что, кажется, девица не станет возражать.