— Среди нас чужаки! Схватить этих святотатцев! — крикнул мальчик-жрец.
Остальные друиды и верные им кельты хотели наброситься на чужаков, но вампиры Луций и Габриэль тут же обернулись летучими мышами и принялись носиться над ними сверху, пуская в ход когти и время от времени ловя кого-нибудь из враждебно настроенных по отношению к ним прихожан этого храма. Габриэль нравились полет, высота и ощущение свободы, которую они давали.
— Что, нравится летать? — задорно смеясь, говорила она очередному незадачливому варвару.
Но тут взгляд вакханки встречался со взглядом Надежды, и смех гас. Ее дочь сейчас просто наблюдала за этой схваткой, пока не вмешиваясь. Глядя на мать, она мрачнела.
Но тут голос мальчика-жреца заставил ее вернуться к реальности:
— Наша богиня, не дай совершиться этому святотатству!
Услыхав эти слова, Надежда стряхнула с себя оцепенение. В руке ее появился огненный шар, и она хотела метнуть его в сторону матери, но в последний момент остановилась и решила бросить его в Луция Ворена, дравшегося в это время с одним из друидов. Но друг Луция Тит, наносивший в это время направо и налево удары гладиусом, как раз повернулся в сторону Надежды и заметил ее движение.
— Берегись! — крикнул он Ворену.
Тот с громким шипением увернулся, отлетев дальше. Огненный шар нашел себе другую цель и испепелил друида — противника Луция. Тогда Надежда вперила гипнотизирующий взгляд в помешавшего ей Тита, и тот, словно обезумев, решил напасть на своего друга.
— Что за дерьмо?! — проворчал вампир, увидев, что друг превратился во врага. — Ты что, пьяный? Дурень, я не хочу биться с тобой!
— Пошел ты нахер, долбаный свинодер! — заорал Пулло, занося руку для нового удара. Он как раз нашел какую-то деревяшку и собирался ее использовать вместо осинового кола.
— Что ты сказал?! — сразу ощетинившись, зашипел Ворен-вампир.
— Что слышал. Давно подозревал, что ты свиней таскаешь и кровь у них пьешь!
За такие слова Титу могло крупно не поздоровиться, но Ворен, несмотря на то, что был ужасно зол на своего друга, уже начинал понимать, что тот находится под воздействием чьего-то гипноза.
«Ну, — сказал он себе мысленно, — клин клином вышибают, а гипноз гипнозом…»
Ворен успел узнать о том, что вампиры могут гипнотизировать своих жертв, но сам этим умением пока не пользовался. Не пора ли было начать?
Луций остановился и начал принимать свой человеческий облик. Оскалив зубы в улыбке и глядя Титу прямо в глаза, он произнес:
— Смотри в мои глаза… будь во мне! Мать твою, ну и заклинание…
Вампирские чары, а может, и чары дружбы оказались сильнее чар Надежды. Тит снова стал прежним, и друзья снова бились вместе, как под стенами Алезии…
Тем временем, Габриэль удалось подобраться к Надежде, и между ними разыгралась сцена совсем в другом духе…
— Привет, мамочка! — с насмешкой произнесла Надежда, когда мать очутилась рядом с ней. Глаза ее при этом были печальны. — Смотрю, ты больше не человек и сражаешься бок о бок с римлянами… все меняется. Но одно осталось неизменным: моя мать снова хочет убить меня.
Габриэль с тоской посмотрела на нее и взяла ее за руку, чему дочь не стала противиться.
— Это не так, — дрогнувшим голосом сказала она. — Я здесь ради тебя. Я пришла, чтобы сказать: прости меня и позволь мне быть твоей матерью!
— Мама… — начала Надежда. Ее взгляд потеплел, но тут у нее в голове раздался голос — злобный, чужой и не принадлежащий человеку: — Не слушай ее, она лжет тебе. Она никогда тебя не любила и не годится быть тебе матерью!
Глаза дочери Габриэль снова стали суровыми.
— Ты здесь не из-за меня, — проговорила она, — а из-за того, что друиды помешали римлянам завладеть Британией. Ты никогда ничего не делала ради меня. Когда-то ты делала все ради Зены, теперь ты делаешь все ради ее врага… и никогда для меня. Нет, ты не мать мне, ты сама отказалась быть ею.
— Нет, это не так! — закричала Габриэль. — Я тебя любила с того самого момента, как услышала твой нежный детский плач и как впервые взяла тебя на руки… Носить тебя на руках, кормить тебя грудью, слышать, как ты что-то лопочешь было для меня самой большой радостью!
— И на радостях ты меня бросила?
— Я тебя не бросала, я защищала тебя!
Неправду говорят те, кто утверждает, что вампир ничего не чувствует. Являвшаяся теперь вампиром Габриэль чувствовала боль так же, как тогда, когда была человеком… только острее. Глаза ее наполнились слезами. Надежда видела это и хотела утешить мать, но кто-то находившийся внутри нее был этим недоволен, и вместо этого она была с ней жестокой.
— Защищала? — переспросила она. — Ты все делала в угоду Зене и на все смотрела ее глазами. Она сказала тебе, что я зло, и ты поверила. А теперь злом в ее глазах являешься ты сама — ты ведь теперь вакханка и слуга Рима.
— Но теперь я не с Зеной, она мне больше не друг! — с отчаянием вскричала темная Габриэль. — И на мир я смотрю уже не ее глазами, а своими собственными. Я снова прошу тебя: позволь мне быть с тобой и быть тебе матерью!
— Когда-то я сама просила тебя быть со мной и с моим отцом Дахоком, он бы принял тебя, — проговорила Надежда, — но что получила я в ответ? Сожаление о том, что я жива…
— Говорю тебе, я все теперь поняла и больше не верю Зене! А Дахок тебе не отец, твой отец Цезарь! Я не знаю, кем является этот Дахок — божеством или демоном, но скажу тебе одно: он обманул всех нас и использовал тебя в своих целях!
— Что ты такое говоришь? — пролепетала Надежда, но тут в ней снова заговорило ее темное Я: — Она все лжет, не верь ей! Твой отец — я, и я бог, которому должен принадлежать этот мир! Убей эту глупую женщину, не оценившую оказанной ей чести!
В глазах Надежды вспыхнул мрачный огонь. Силой мысли она отбросила Габриэль от себя, но вакханка, быстро придя в себя, снова приблизилась к ней.
— Ты умрешь! — крикнула Надежда, и в ее руке снова загорелся огненный шар.
К ее удивлению Габриэль не стала уворачиваться или нападать на нее. Вместо этого она, подняв на дочь молящий взгляд, произнесла:
— Давай, сделай это — убей меня. Но знай, что я люблю тебя, дочка.
Изумленная Надежда опустила руку, но тут черты ее лица, как две капли воды похожего на материнское, исказились, а глаза потеряли свой цвет.
— Да, сейчас ты сдохнешь! — с адским хохотом закричал тот, кто находился в ней. — Сейчас вы все умрете, все-все, жалкие насекомые! Эта планета должна принадлежать нашей расе!
Казалось бы, вампира ничто не может напугать, но сейчас Габриэль с ужасом наблюдала за этой метаморфозой. Потом ужас сменился яростью — яростью по отношению к существу, завладевшему телом и душой ее дочери.
— Слушай меня, ублюдок! — зашипела вакханка-вампирша, преображаясь. — Я не знаю, кто ты и что ты, но оставь мою дочь в покое, иначе…
— Иначе что? — раздался тот же омерзительный голос. — Что можешь ты против меня? Мы еще старше, чем Ми-го, хоть они и вытеснили нас с нашей родной планеты. Мы еще отвоюем Юггот, но вначале захватим вашу жалкую Землю!
— О боги! Что за херня здесь происходит?! — закричали в один голос уже добивавшие своих врагов Тит и Луций. С таким друзья-однополчане еще точно не сталкивались.
Луций подлетел к Габриэль, чтобы помочь ей, хоть и не знал, как драться с этим существом, да еще и не причинив при этом вред дочери Цезаря. Тит тоже стал энергично прорубать себе дорогу к ней. Пришелец хотел послать в сторону друзей мощное лазерное излучение, но в это время Габриэль молящим голосом заговорила:
— Доченька, борись с этой тварью, не позволяй ей руководить себя и знай, что у тебя есть мать!
Пришелец издал какое-то жужжание, и Надежда, в теле которой он находился, отчаянно замотала головой.
— Нет, нет, прочь из моей головы! — простонала она, вновь становясь самой собой.
— Да, да, прочь от нее! — снова заговорила ее мать. — Я люблю тебя, Надежда!
Тут тело Надежды дернулось в краткой конвульсии, и из нее вышло НЕЧТО — какой-то черного цвета монстр с жалом скорпиона, огромными клешнями и перепончатыми крыльями. Пол под ним разверзся, и появилась огромная черная дыра. Она поглотила его.
— Ты подвел нашу расу, мы из-за тебя проиграли! — закричал мальчик-жрец. Превратившись в подобное ему создание, он взорвался изнутри.
…Надежда медленно провела по лицу, словно пробуждаясь ото сна. Будто только теперь увидев мать, она радостно засмеялась и дала ей обнять себя. Луций Ворен и Тит Пулло с умилением смотрели на них.
— В тринадцатом не поверят… — проговорил Тит.
***
В то время, как в Британии происходили такие бурные события, Зена изнывала от тоски и одиночества. Подруги, с которой она путешествовала по свету и привыкла делить все радости и горести, у нее больше не было. Всепоглощающая месть Цезарю тоже потеряла для нее смысл с тех пор, как она узнала о безумии Наджары. Зена знала, чем та была для него и потому считала, что этим он уже наказан.
«Ее-то он любит, а меня… меня он ненавидит. Но и я его ненавижу, ненавижу за то, что обманул меня тогда, за то, что… никогда не будет моим. Если не Наджара, так другая, но не я…» — с бессильной злобой говорила она себе, и на глаза вновь и вновь наворачивались злые слезы.
— Ты снова думаешь о нем. Я умею читать в твоем сердце и вижу, что там безраздельно царит этот римлянин, а для меня и даже для нашего будущего ребенка там места нет, — мрачно проговорил неожиданно появившийся перед ней Арес.
— Ты несправедлив, — заговорила непривычным для нее виноватым голосом Зена, — ты не знаешь, как я горевала, когда ты был мертв.
— Не мертв, а всего лишь находился в бездонном брюхе этого чертова Азатота, — проворчал бог войны, — а грустила ты не из-за того, что потеряла мужа и отца своего ребенка, нет… ты просто поняла, что больше не будет дурака, которого можно водить за нос, суля ему подачки, словно нищему и используя.
— Арес, прекрати, ты не прав! — закричала Зена. Она не любила Ареса, но ее охватывало отчаяние при мысли, что она может потерять и его.
— Знаешь что, — процедил Арес, — с меня хватит. Я уже достаточно терпел, но больше быть в дураках не желаю. Ты мне больше не жена, а вот ребенок мой. Когда он родится, мы с матерью заберем его на Олимп. Старушка Гера всегда мечтала об этом.
Поверженная этими словами Зена хотела кинуться к Аресу, но он исчез в сиреневой дымке.
— Одна… совсем одна… — прошептала Зена, опершись на стену и закрыв глаза.
А в Египте враг Зены почти безотлучно находился рядом со своей женой, чувствуя, что ее безумие начинает передаваться и ему. Несмотря на то, что его вины в несчастье, приключившемся с ней, не было, он стал винить себя в этом, перебирая в памяти все, что в его поведении или поступках могло ее расстроить, причинить ей боль. Да, в свое время он хотел использовать ее, показавшуюся ему обычной фанатичкой, как простую пешку в своих играх, но потом он узнал ее нежную, светлую и способную любить душу, и его сердце раскрылось навстречу ей и ее любви… Но что, если… ее сердце разбилось, когда заглянуло в его? Он знал, что пережила Наджара, когда он находился в царстве мертвых, знал, на что она пошла, чтобы вернуть его к жизни… а еще помнил ее реакцию на его обман. Она говорила, что простила бы все, но не ложь. Что, если она так и не смогла простить его полностью?
— Прости, прости меня, моя любовь… — повторял он вновь и вновь, задыхаясь от слез.
Его стали преследовать странные сны. В них он часто видел каких-то брата и сестру — близнецов, предающихся порочной страсти… видел девочку лет шести или семи, смотрящую на крохотного новорожденного мальчика, которого держит на руках красивая матрона, поразительно похожая на его покойную мать. А иногда видел какого-то старого жреца, призывающего древних богов.
Если бы не деятельная и жизнестойкая натура Юлия, огонь безумия давно поглотил бы и его. Дела империи, новости из Рима и, главное, из Британии, откуда приходили добрые вести о том, что этот дикий край почти покорен, а культ друидов уничтожен, не позволяли ему полностью замкнуться в своем горе. Юлий уже знал о дочери и с нетерпением ждал их с Габриэль возвращения. Теперь его душу мог исцелить разве что собственный ребенок… пусть и взрослый, и почти не знавший его. Знал император и о том, что кубок с кровью Кернунна уже в пути, и это оживляло его честолюбивые надежды…
Иной раз ему приходила мысль о находившейся в Риме Алти-Сервилии — матери его друга и несостоявшегося убийцы Брута. Тогда его сердце снова наполнялось печалью и чувством вины, и он снова и снова вызывал в своей памяти ее резко очерченное, но красивое лицо с кошачьими зелеными глазами, в которых ему часто виделись странные, тревожащие огоньки вроде тех, что другие замечали у него самого. И вот однажды, именно в такую минуту ему доложили о том, что она приехала к нему… она здесь, в Александрии.
— Сервилия? — оживился Юлий, как только услышал о ней. — Пусть она войдет, пусть войдет! Я хочу ее видеть.
Он боялся, что увидит преждевременно постаревшую, раздавленную горем женщину, но нет… перед ним была прежняя Алти-Сервилия с искусной прической, блестящими глазами, с обычной жесткой решимостью в лице. Величественность, некоторая медлительность в движениях, изящество настоящей царицы…
Он тепло встретил ее, поцеловал ей руку и усадил рядом с собой, после чего решился начать обещавший быть тяжелым разговор.
— Сервилия, — начал он, — я понимаю боль твоей утраты. Брут был мне не просто другом, я любил его как сына, но он предал меня и…
— Цезарь, — резко прервала его она, — знай, что Наджара потеряла разум из-за моего проклятья, и снять его могу только я!
— Змея! Как я не догадался! — прошипел император-вампир. Он знал о том, что Алти — искусная шаманка и что при ее злопамятности она не могла не хотеть отомстить за сына, но почему-то не подумал о такой возможности.
В бешенстве он повалил ее на пол и хотел впиться зубами в ее шею, как вдруг она спокойно произнесла, глядя в его глаза:
— И ты готов убить мать своего сына и свою единокровную сестру?
— Что?..
========== Глава четырнадцатая Возвращение к истокам ==========
Комментарий к Глава четырнадцатая Возвращение к истокам
Внимание! Здесь рейтинг R и инцест!
История остается недосказанной, но, возможно, будет второй том или что-то вроде…
— Что?..
Юлий вскочил, он не верил своим ушам. Что только что сказала Сервилия? Это не могло быть правдой, она лжет, боясь за свою гнусную жизнь!
Зеленые глаза женщины сузились, а на губах появилась саркастическая улыбка.
— То, что слышал. Брут был и твоим сыном тоже, а мой отец был и твоим отцом, — ответила она, и ответ этот заставил Юлия содрогнуться.
— Ты… ты лжешь! — вскричал он, схватившись за голову, а внутри его сердца горестный голос нашептывал ему, что она сказала правду. Он предал смерти собственного сына!
— Отцеубийца! — не столько с болью, сколько с торжеством бросила ему в лицо Алти-Сервилия.
Это слово ранило Юлия больнее, чем лезвие кинжала. Перед его мысленным взором встало серьезное, угловатое лицо Марка Брута. Он вспомнил то, как всегда был привязан к этому мальчику, у которого не было особых талантов, но в котором ему всегда чувствовалось что-то родное. Он всегда мечтал, чтобы тот был его сыном и воспринял его предательство, как предательство родного человека. Но… знай он, что Брут и вправду был ему не только другом, но и сыном, разве смог бы он отдать его на смерть? Нет, скорее, предпочел бы умереть сам. Цезарь снова слышал свои жестокие слова о том, что любит Брута, но Рим любит больше, слышал предсмертные крики Брута, и его сердце, пусть оно и было теперь холодным сердцем вампира, болезненно сжималось. Он вспоминал и ту грозу, решившую судьбу Клеопатры и приведшую к нему печальный, окровавленный призрак предавшего его друга… его сына. Призрак сказал ему «прости», но сам простить не захотел…
— Марк… о Марк… мой сын! — простонал Юлий, и из глаз его брызнули слезы.
Сервилия смотрела на него, и на ее аристократичном лице отражались смешанные чувства, а в ведьмовских глазах вспыхивали то зеленые, то красные, то фиолетовые огоньки… их общая черта. Юлий поднял на нее свои заплаканные глаза и, наверное, впервые, уловил в ее чертах сходство с собственными. Кровосмешение! Их несчастный сын был плодом кровосмешения!