— «Законы рыцарства требуют в подобных случаях отлагать казнь до 7 дней и ожидать, не явится ли кто либо из рыцарей защищать осужденную. Мы должны это исполнить».
Теобальд не согласился, но большинство голосов в собрании судей превозмогло.
Габриела содержалась под самым строгим присмотром. — Шесть дней протекли в слезах самых горьких и не было ни кого, кто бы вызвался защищать несчастную.
Настал седьмой день. Герольды возвестили народу, что час казни приближается, что преступная Габриела должна быть живая зарыта в землю. Открыли ристалище, и свирепый Теобальд, бросив перчатку, ожидал дерзкаго защитника. Защитник не нашелся между присутствующих; но вдруг на вороном коне и в черных доспехах со щитом, шлемом и шарфом того ж цвета является рыцарь. Забрало его опущено, почему и нельзя было видеть лица его.
Он подъехал к Графу и Габриеле, поклонился, с отменною ловкостию соскочил с коня, поднял перчатку, сел снова на седло и начал с Теобальдом бой.
Сильно нападал Теобальд, и, казалось, готов был поразить противника смертным ударом; но проворный черный щит незнакомца с необыкновенным искусством отражал удары; наконец черный рыцарь сам начал наступать и одним ударом пронзил насквозь Теобальда.
Еще окровавленный труп его трепетал на песке турнира, как брат Теобальда, гигантскаго роста, явился против чернаго рыцаря, пылая отмщением, но три жестокия раны и смерть были его уделом.
Таже участь постигла еще других рыцарей. Тогда старый Граф сам сел на коня и выехал в средину; черный рыцарь преклонил копье и отказался от боя.
— «Трус!», — закричал Граф, — «ты боишься умереть?»
— «Граф!», — сказал рыцарь гробовым голосом, — «я доказал уже, что Виктор Шампанский не трус!»
— «Виктор Шампанский», — прервал Граф…… «Он лишился жизни в Палестине».
— «Боже мой!», — шептала Габриела, — «Виктор Шампанский, отец моего супруга!»
— «Рыцарь!» — сказал, помолчав, старый Граф, — «ты нас обманываешь; повелеваю тебе поднять твое забрало!»
— «Я мог бы не страшиться и презирать твои угрозы», — отвечал черный рыцарь, — «мог бы превозмочь все твои усилия, но ты хочешь?… Смотри же».
Он поднял забрало и все присутствовавшие с ужасом увидели в лице рыцаря мертвеца.
Всеобщее молчание.
— «Прованцы», — продолжал ужасным голосом мертвец рыцарь. — «Я первый вступил в святую землю и первый пролил на ней кровь мою. Сын мой бился подле меня и ужасал неверных; — я знал любовь его к прекрасной Габриеле. Благое Провидение вняло молению нещастной вашей Графини, страдавшей от неумолимаго отца и жестокаго Теобальда. Бог повелел мне наказать злодеев, и я исполнил повеленное Тем, Которой говорит нам: кто из вас безгрешен, тот вергни в нее камень. — И так, если милосердый Бог простил ее, уже ли вы не прощаете?»
Рыцарь кончил и изчез.
Все присутствовавшие объявили Габриелу прощенною. Старый Граф, смущенный более прочих, возвратился во дворец. В тот же день, при закате солнца, сидел в беседке сада своего старый Граф и, погруженный в думу, раскаивался в своей вспылчивости, как вошел к нему пустынник Петр. Граф изумился и с величайшим почтением принял того мужа, который умел возбудить всех и образовать Крестовые походы.
— «Какое счастие, Святой отец?…» — сказал Граф.
— «Твое и твоих детей», — отвечал Петр, — «привели меня в замок. Виктор Шампанский, положившей живот свой в Палестине, явился ко мне из областей смерти, открыл мне все, что долженствовало произходить здесь сегоднишний день, и именем Бога повелевал мне самому отвезть сюда сына его Альбина, увенчавшагося первыми и лучшими лаврами побед в Палестине. Я повиновался и, предстоя пред шобою, прошу за храбраго Альбина и прекрасную Габриелу».
В сию минуту вошел Альбин и бросился к ногам неумолимаго Графа.
Граф смягчился, и убежденный пустынником Петром, не смел ни осыпать укоризнами, ни не соглашаться: он позвал дочь свою.
Трепещущая, неверящая самой себе, явилась Габриела пред родителя и Альбина. — Кладу перо мое: оно слабо к изображению восторга любящих и счастливых.
Вскоре и еще в присутствия пустынника Петра свершился брак Рыцаря ужаса с прекрасною Габриелою.
VIII. Разбойничья казарма
Один Еврей, промыслом купец, возвращаясь из дальняго путешествия, проезжал огромный и дремучий Лоренский лес. Хотя ему многие, знавшие сию дорогу, не советовали пускаться по лесу ночью; но как он спешил скорее увидеться с родными своими в городе Авалоне, и имел еще часа полтора времени до сумерки, притом был на хорошей лошади и сопровождаем верною своею собакою, почему и пустился в путь.
Дорога была весьма дурна, наполнена оврагами и рытвинами. Скоро наступила ночь, а купец не проехал еще и половины дороги. Скоро послышался ему по близости какой-то шорох и шопот людей; он ударил лошадь, она поскакала, но, оступясь в рытвину, упала. Туж минуту подскочили к нему трое вооруженных с головы до ног разбойников, которые, приставя к горлу его кинжалы, требовали отдачи всех находящихся при нем денег; а как это был плод необыкновенных усилий и трудов, следовательно купцу это было весьма неприятно. Он сопротивлялся.
В сие время верная собака бросилась на того, кто более других тормошил ея господина, схватила его за горло, повергла на землю и начала грызть немилосердно. Двое разбойников, ожидая и себе подобной участи, двумя пистолетными выстрелами поразили верное животное и бросились на помощь к товарищу.
Пользуясь сим случаем и темнотою ночи, купец бросился в густоту леса и почти мертвый от страха пал в ров, наполненный хворостом — и притаился. Он слышал, как разбойники ходили около и искали его, проклиная собаку, заставившую их упустить такую добычу.
Все стихло.
Разбойники отдалились, как почитал купец, слыша голоса их в отдалении.
Тогда он тихо приподнявшись, осмотрелся и пошел около дороги, пробираясь опушкою леса.
В четверти мили от места, где лежал он спрятавшись, находилась одна небольшая корчма; в ней светился огонек. Купец постучался: ему тотчас отворили.
Страшная физиономия корчмаря и сына его, с перваго взгляда, обещала что-то дурное; их забрызганное кровию и грязью платье еще более смутило Еврея. Устрашенное его воображение точно представило ему корчмаря одним из тех разбойников, которые напали на него в лесу, но там, за темнотою, не мог он приметить лиц их. С безпокойством в душе, но с притворным спокойствием в наружности, вошел он в весьма нечистую избу и сел у стола. Вскоре вошла хозяйка, вся в слезах, и сказала мужу, что старший сын совсем умирает. «Проклятая собака!» прибавила она при сем. Еврея еще более подрало по коже; ему казалось, что умирающий точно был тот, котораго изгрызла его верная собака. Собравшись несколько с духом, он спросил себе ужинать; ему подали яишницу и стакан вина в особую какую-то большую комнату. Лишь только он сел, как вышедший хозяин запер его там ключем.
Это изумило купца и утвердило в мнении, что он попал к разбойникам. — Ему было уже не до ужина: — он тихонько встал и осмотрел комнату. В ней было одно только окно, крепко запертое ставнем снаружи: ломать его было невозможно. Он подошел к постели, приготовленной для проезжих, и увидел в потолке над самым изголовьем большую дверь, заложенную доскою весьма неплотно. Волосы на голове его стали дыбом; осторожно проходит он по горнице к стороне печи и чувствует, что крайняя доска под ногою его колеблется. Он осматривает ее со свечою, поднимает, и что же видит там?… с десяток мертвых тел, совершенно обнаженных.
— «Боже мой!» — вскричал купец, — «я погиб!… Помоги мне, Господи, спасти жизнь мою! Помоги избегнуть сего несчастия!»
Он осторожно закрыл доску: снова подошел к постели и увидел на многих местах кровь. Молитва его укрепила; он начал размышлять о способе к своему спасению. Счастливая мысль приходит ему в голову: опасаясь, не отравлена ли яишница ядом, он складывает ее со сковороды под соломенную постелю, раздевается почти до нага, вынимает один из трупов, кладет его на постель, надевает на него свою рубашку и одевает своим плащем, как бы спящаго, а сам, взяв только кошелек с деньгами, ложится на место взятаго им трупа, опускает над собою доску и кладет на себя сверху другой труп убиеннаго.
Только что успел он улечься, как слышит, что отодвинулась доска над кроватью.
— «Пора», — сказала хозяйка.
— «Да спить ли он?» — спросил хозяин.
— «Как мертвой», — отвечал третий голос, вероятно сыновний; — «наше вино его славно усыпило».
— «А вот и на всегда уснет», — сказал отец.
Гоп… и что-то тяжелое упало на постель. Можно было сейчас узнать, что это был камень или свинцовая плита, ибо при падении слышался ужасный треск.
Купец лежал как мертвой от страха и не чувствовал даже ни ужаса, ни запаху от мертвых трупов, около его лежащих.
Чрез час вошли в горницу корчмарь, жена его и сын. Все трое подошли к постели и сняли тяжелую плиту свинцу, упавшую прямо на голову положеннаго купцом трупа.
— «Чорт возьми!» — сказал отец, «да он уж окоченел! Вероятно, наша яишница вкусна ему показалась и подействовала скоро. Ну, а как хочешь, жена, только заверяю тебя, что это точно тот человек, на котораго напали мы в лесу, у котораго отняли мы лошадь и котораго собака загрызла нашего неосторожнаго Жерома. Точно это он: за то туда же ему и дорога, куда его собаке. — Жаль только Жерома! Молодец был покойной!»
Тут сняли они с постели труп, открыли доску и бросили оной в кучу.
— «Смотри же», — продолжал корчмарь, — «завтра мы рано поедем продать лошадь и возвратимся к вечеру; а ты, жена, без нас вымой кровать здесь, да прибери!»
Они обыскали все платье купца, осмотрели под изголовьем и, не найдя ничего, кроме нескольких мелких монет, ужасно проклинали, что ошиблись и потеряли Жерома за такую безделку.
Наступил день. Сквозь щели окна светили яркие лучи солнца; вскоре открыли окна. Купец тотчас выскочил из своей засады, с ужасом взглянул на ужасную свинцовую плиту, долженствовавшую раздавить его, наскоро оделся в верхнее платье и, выскоча в окно, бросился по первой представившейся ему дороге.
С час бежал он опрометью по дороге и достиг небольшаго местечка, где начальнику онаго объявил о всем с ним случившемся. Синдик или начальник местечка пред вечером послал с купцом 45 человек конной военной команды, и все преступление было открыто.
Виновные преданы жесточайшей казни, а купец, счастливо избавившийся от очевидной опасности, благополучно возвратился домой.
IX. Ужасный козел в амбаре
В Пикардии, в одной деревне жил один поселянин, именем Клавдий; он был очень беден. По соседству с ним жила старая колдунья, про которую многие говорили, что она имеет самую короткую связь с демоном. Клавдий, наскучивший своею нищетою, пришел однажды к колдунье.
— «Соседка», — сказал он, — «ты живешь в таком изобилии, и знаешь, что я, твой ближайший сосед, живу в такой бедности и не поможешь мне до сих пор? — Право это должно быть совестно».
— «Ага!» — сказала старуха, — «так ты хочешь познакомиться с моими друзьями, теми, по вашему, нечистыми духами, которых вы боитесь?»
— «Пожалуй, соседушка, я готов на все, только бы сделаться богатым».
— «Если так, то приходи ужо вечером ко мне, я постараюсь сделать тебя богатым; только не раньше одинадцати часов».
Клавдий не преминул, с надеждою в сердце, явиться в назначенное время к колдунье, которая тотчас заперла за ним дверь, зажгла семь свеч, взяла свою черную книгу и волшебный прут. Она очертила около себя и своего гостя три круга и проборматала несколько слов — туж минуту вся хижина наполнилась дымом, потолок раскрылся и маленькой крылатой чертенок слетел на стол.
— «Ну Клавдий», — сказала колдунья, — «смотри сюда и обдумай можешь ли ты иметь столько бодрости, чтоб видеть большаго демона; тот очень страшен».
— «Нужды нет!» — отвечал сосед.
— «Итак», — сказала колдунья, обратясь к маленькому чертенку, — «принеси мне то, что ты знаешь!»
Чертенок изчез и возвратился чрез несколько минут, неся в когтях весьма осторожно черную курицу.
— «Возьми», — сказала старуха, — «эту курицу, ступай сей час на перекресток, вырой на самой средине яму с поларшина и тогда увидишь того демона, которой может тебя обогатить, с ним ты можешь уговориться».
Клавдий пошел на перекресток, вырыл яму и посадил в нее курицу. Лишь только он это сделал, как вдруг увидел пред собою демона; летучие огни окружали его голову и освещали окрестность.
— «Чего ты хочешь?» — спросил демон.
— «Я хочу, чтоб ты обогатил меня», — отвечал Клавдий.
— «А что дашь ты мне за это?»
— «Все, что тебе угодно и что имею».
— «Твою душу?»
— «Душу? Пожалуй когда я умру».
— «Назначим срок: много ли лет желаешь ты жить?»
— «Ого! Да я не хочу скоро умереть».
— «В таком случае, вот уговор: я согласен дать тебе столько лет жить, сколько пройдет пока ты сделаешь семь смертоубийств».
— «Да я их вовсе не сделаю».
— «Так и жить будешь».
— «Когда так, то изволь».
— «Ну подпишись!»
Демон подал Клавдию железное перо и удавленнаго младенца.
— «Вот пиши на этом трупе!»
Клавдий подписался и демон вручил ему кошелек полной золота и сказал при том, что каждое первое число месяца он будет наполняться снова.
Демон провалился сквозь землю, а Клавдий возвратился домой. На другой день он купил себе хороший дом, платье и все принадлежности; — соседи дивились, но не знали причины его обогащения. Он имел при себе престарелаго отца своего и меньшаго брата, которые дотоле разделяли его бедность; теперь, сделавшись богатым, Клавдий почел неблагопристойным иметь при себе отца и брата, оставил их жить одних в ветхой лачужке.
Скоро разбогател Клавдий до того, что сделался самым богатейшим поселянином, накупил земли, нанял работников, наполнил житницы хлебом и богател час от часу более, — но чем более возрастало его богатство, тем более ожесточался он сердцем: он знал, что отец и брат его живут в бедности, терпят нужду и если бы меньшой брат не работал день и ночь, то отец, на старости, лишенный сил, мог бы умереть с голода. Клавдий знал все это и не помогал ни отцу ни брату.
Лето было на исходе, начались вдруг дожди, бури; град побил весь хлеб, которой не погиб на корне от дождей; настал по всей стране голод. Люди умерли от холода наступившей зимы и голода.
При всеобщем бедствии, кой какия заведения, доставлявшия пищу бедным работникам, закрылись; средства к пропитанию исчезли; всякой думал лишь о себе. В сие время богатый Клавдий, недовольный еще своим богатством, вздумал закупить остальной хлеб у разных лиц и оставить его в своих житницах в надежде весною, когда голод будет еще чувствительнее, продать оной за двойную цену.
Протекли несколько ужасных дней. Антон, меньшой брать Клавдия, не мог уже доставить пищи для своего престарелаго отца; в страшной горести, он бежит к богатому брату просить помощи. Он описал ему бедственное свое положение; но Клавдий не смягчился.
— «Теперь», — сказал он, «всякой думает о себе; время тяжелое, я не могу помочь вам ничем!»
Напрасно Антон умолял брата своего. Он был неумолим, и вывел брата своего за дверь и запер оную.
Несчастный возвратился к страждущему отцу своему и, не желая огорчить его описанием братней жестокости, солгал в первый раз в своей жизни: он сказал, что брат его Клавдий сам хотел придти и принести им помощь.
Старик несколько успокоился.
Еще прошла ужасная ночь! Голод истомил старца: он не мог уже встать с пучка соломы, составлявшаго постель его. Антон мог еще встать и еще раз добрел до брата. Он пал у ног его и не мог подвигнуть к жалости. Клавдий приказал работникам вытолкать из дома несчастнаго Антония.
— «Чудовище!» — кричал Антоний в отчаянии, ломая себе руки, — «твой отец умирает уже голодною смертию, я также скоро за ним последую и тогда души наши потребуют тебя к отчету».
Антоний пошел к некоторым из своих родных и всех нашел точно в таком же положении, в каком находился сам он и отец его; все они единогласно говорили, что получили жестокий отказ от богатаго Клавдия, а некоторые даже не были впущены и на двор его.