Лакированную дверь со светящейся табличкой «ВАЛЛЕНКУР СЭЙДЗИ» катаканой и хираганой мы нашли без особого труда. Я поднёс руку к сенсорной панели домофона и коснулся её. Секундой позже зажёгся глазок камеры:
— Кто это?
— Господин Валленкур! — позвал я. — Вас беспокоит инспектор Штайнер, Национальная полиция. Вы можете уделить нам пару минут?
Последовало молчание. Я терпеливо ждал, пока, минуту спустя, огонёк на двери с красного не стал зелёным, и она не отъехала в сторону.
За порогом стоял Валленкур. Вид у второго диспетчера был донельзя растрёпанный: волосы немытые и торопливо расчёсанные, глаза красные и ввалившиеся, на теле — майка с логотипом «Пылающих Валькирий» и чересчур короткие шорты. Видимо, переодеть их Валленкур в спешке не догадался.
— Господин инспектор. — пробормотал он и перевёл взгляд на Жюстину. — Госпожа инспектор. Проходите, пожалуйста.
— Спасибо. — ответил я и переступил порог. Валленкур ушёл куда-то вглубь квартиры, оставив нас разуваться. Дверь неслышно затворилась за нами.
Квартира Валленкура была, что странно для такой жилой башни, однокомнатной. Впрочем, Жюстина как-то живёт в точно такой же в своём «Пентагоне» (разве что её квартира ровнёхонько на углу здания), и ничего. Длинный коридор пересекал всю квартиру, заканчиваясь в конце окном, выходившим на набережную. По левую руку была кухня и, очевидно, туалет; по правую — собственно жилая комната и ванная. Я мельком заглянул в жилую комнату, заметив только разбросанную в беспорядке двуспальную кровать. В воздухе стоял характерный запах работающего принтера.
— Проходите, пожалуйста. — сказал Валленкур, появившись из кухни. — Хотите чаю?
— Нет, спасибо. — покачал головой я, проходя на кухню; торопливо расчищенный стол, горящая жёлтым посудомоечная машина, окно, смотревшее в сторону Нойштадта и Меако. На горизонте можно было различить поднимающийся над низкими крышами обелиск Цитадели.
На мгновение мне стало жаль Валленкура: смотреть в окно, зная, что его любимая женщина лежит в морге Цитадели, мёртвая и недосягаемая… Ему не позавидуешь, подумал я, и выбросил эту мысль из головы.
— Господин Валленкур, — начал я, отодвигая себе табурет; Жюстина облокотилась на стену, сложив руки на груди. — Мы хотели бы задать вам несколько вопросов, связанных с убийством вашей… подруги, Хироко Вишневецкой.
— Опять? — не глядя на меня, глухо спросил Валленкур. — Я же ответил на все ваши вопросы. Той ночью. Ваши и госпожи инспектора.
— Так и есть. — кивнул я. — Но с тех пор наше расследование несколько… продвинулось.
— Анжи. — прошептал Валленкур. — Вы говорили с Анжи.
— Мы встречались с госпожой Грушиной, да. — подтвердил я. — Кем она вам приходится?
Валленкур вздохнул и сел на табурет напротив меня, понурив голову. Голубые пряди упали на его лицо.
— Анжи — друг, — тихо проговорил он. — Хороший друг.
— Мы произвели обыск жилья госпожи Вишневецкой. — сказал я. Голова Валленкура дёрнулась, как на пружине; напухшие, с чёрными кругами, глаза уставились на меня. — И мы нашли там, — одной рукой я нырнул в карман и вытащил из него сложенный вчетверо лист упаковочной бумаги, — это. Вам о чём-то говорит эта записка?
— Н-нет… — Валленкур опасливо принял листок, развернул его и вгляделся в написанное, рассматривая его. — Нет, господин инспектор. Я вижу её впервые.
— Мы нашли её в ящике стола госпожи Вишневецкой. — добавил я. — Вы уверены, что не видели ничего похожего там раньше?
— Д-да. — проговорил Валленкур. — Да, я уверен… Хироко держала там бумажник, наши фотографии… печатные… но никакой бумаги. Я бы увидел.
Секунду я вглядывался в его лицо. Похоже было, что Валленкур что-то скрывал — или, как минимум, недоговаривал. Вероятно, он действительно не видел записки… но он видел что-то другое.
— Господин Валленкур, — вслух спросил я, — что произошло двенадцатого марта?
— Обычное дежурство, — после небольшой произнес Валленкур.
— Вы встречались с госпожой Вишневецкой до дежурства?
— Конечно. — Валленкур снова понурил голову.
— Госпожа Вишневецкая что-то говорила вам о предстоящем дежурстве? — снова спросил я.
— Кроме того, каким скучным оно будет? Нет.
— Она говорила что-то о деньгах? — спросил я и почувствовал, как Валленкур снова дернулся, будто его прошибло током. — В бумажнике госпожи Вишневецкой были деньги. Наличными. Вы знаете об этом, господин Валленкур?
Валленкур молчал, исподлобья глядя на меня. Я терпеливо ждал, поглаживая пальцем по ободку включённой на запись Линзы.
— …Да. — наконец произнес Валленкур. — Да, я знаю, о чём вы говорите, господин инспектор. Перед дежурством Хироко пришла необычайно радостная, а когда я спросил её, почему… она показала мне деньги. Пластиковые такие карточки… сто, пятьдесят, двадцать пять… — я кивком велел ему продолжать. — Я спросил у неё, откуда они, но она не ответила… сказала, что это секрет, и я выбросил это из головы. Там было много денег! Больше, чем Хироко получает в месяц. В три месяца! Тогда это было всё, что меня интересовало.
— Почему?
— Потому что это деньги. — безрадостно рассмеялся Валленкур. — Деньги! Господин инспектор, вы знаете, сколько я плачу за аренду этой квартиры?
Я кивнул в знак согласия. Учитывая, во сколько мне обходится аренда моей собственной квартиры, — а цены в Нойштадте немногим ниже ракунанских, — я вполне мог представить себе эту сумму.
— Но это были купюры. — заметила Фудзисаки.
— Даже если купюры. Их, конечно, сложнее было разменять, но это был только вопрос времени. Следующим вечером мы пошли в ресторан. — глаза Валленкура приобрели мечтательный вид. — Вы знаете, «Китч», это на проспекте Единения… Хироко никогда не водила меня в ресторан. Мы не могли себе этого позволить…
— Это были все деньги?
— Хироко сказала, что это был аванс. — пробормотал Валленкур. — Но не сказала, за что. Мы тогда решили, что этого нам хватит, чтобы… не знаю. Жить вместе? Искать новую работу? Она говорила, что уже подыскивала что-то…
— А вы? — спросила Фудзисаки. — Искали работу?
— Я хотел быть скульптором. — признался Валленкур. — Я же рассказывал вам, я и художку закончил… Но безвестному скульптору сложно заработать на жизнь, особенно если ему приходится работать с бытовым мусором… а качественные материалы стоят денег. Больших денег. Я если и работал, то только для себя… — он потупился.
Так вот отчего тут так пахнет принтером, подумал я. Видимо, Валленкур работал прямо сейчас, прежде чем его прервали.
— Госпожа Вишневецкая ничего вам не говорила про «Кафе Хайфиш»? — вслух спросил я, вспомнив про ваучеры в бумажнике Вишневецкой. Валленкур помотал головой:
— Н-нет, — сказал он. — Ни разу не упоминала.
— А куда госпожа Вишневецкая отлучалась утром двенадцатого? — спросил я.
— Не знаю, она мне не сказала… — пробормотал Валленкур, — но она сказала, что сядет на четырнадцатый троллейбус, поэтому… не знаю. — он покачал головой. Мы с Фудзисаки переглянулись: четырнадцатый троллейбус сам по себе ничего нам не дает, но если знать адрес кафе…
— Вы не помните, стыковался ли кто-нибудь к четвёртому стыковочному узлу в ночь с двенадцатого на тринадцатое марта?
— Четвёртому? — заморгал Валленкур. — Не помню. Я был внизу в полночь, а когда поднялся к Хироко… да нет, никто не стыковался, узел был свободен.
— И вы не обратили на это внимания. — уточнил я.
— Я точно помню, что когда я был там, узел был свободен. — повторил Валленкур. — Но я не знаю, какое это имеет значение: прыжковый грузовик так быстро не расстыкуешь…
— А что, если это был не грузовик, господин Валленкур? — спросил я.
— Бред какой-то. — помотал головой Валленкур. — Зачем стыковаться в Порту другим кораблям?
— Вы точно уверены, что не видели раньше этого транспондера? — я постучал пальцем по записке. Валленкур снова поднял её и уставился на написанное. Затем он помотал головой:
— Нет, — сказал он, — раньше я его не видел. Но я видел похожие… TC — это код Тау Кита, вы же знаете, там нейтральное пространство. Такие транспондеры — временные, часто присваиваются вместе с постоянным… ну, чтобы не возникало вопросов, мало ли что. Тау Кита для этого очень удобное место. Кроме того, там штаб-квартира ИКСО… — он умолк. — Но это вам неинтересно, верно?
— Отчего же, господин Валленкур. — возразил я. — Вы очень помогли следствию. — я поднялся с табурета, но выключать запись на Линзе не стал. — Ещё одно. Вы не против, если мы осмотрим ваше рабочее место?
— Принтер? — заморгал Валленкур. — Да, конечно… Он здесь, в комнате… прошу прощения за беспорядок, я…
— Всё в порядке. — заверил его я, заглядывая в комнату.
Принтер обнаружился у стены, на низком столике: деловито работая лазерами и экструдерами, он вырезал из пластика что-то, отдаленно похожее на статуэтку. Судя по размерам, это был определенно не обыкновенный домашний принтер: размер рабочей зоны, в которой полыхали лазеры, был несколько больше. Пахло горячим пластиком. Натужно жужжали вентиляторы в корпусе принтера.
Я поднёс к принтеру Линзу; меню вылетело мне навстречу, и я пролистал список последних выполненных задач. Позади меня нервно переминался с ноги на ногу Валленкур. В другой ситуации его нервозность была бы подозрительной, но не сейчас: художнику позволительно беспокоиться за своё неоконченное творение.
Кроме того, размер рабочей зоны принтера всё равно не позволил бы напечатать здоровенный меч, разве что — большой нож, но не обнаружилось и того. Я пожал плечами и оставил принтер в покое.
— Спасибо за сотрудничество, господин Валленкур. — кивнул я и прошёл в прихожую. — И ещё одно: госпожа Вишневецкая не оставляла вам никаких… личных вещей? Флешек, бижутерии, чего-то подобного?
— Оставляла. — ответил Валленкур. — Флешку. Она вам нужна? — я кивнул. — Подождите секунду, я принесу.
Мы прошли в прихожую и уже успели обуться, когда Валленкур вернулся; в руке он сжимал флешку — длинный тонкий кристалл, по одному концу которого бежала прямоугольная вязь контактов. В старину такие носили вместо ожерелий и украшений: информация настолько важная, что её нельзя было доверить серверу или умной бумаге.
— Пожалуйста. — сказал он; я кивнул, принимая флешку.
— Ещё раз спасибо, господин Валленкур. — ответил я.
— Вам нужна помощь? — спросила его Фудзисаки. — У вас всё в порядке?
— Нет, — грустно проговорил Валленкур. — Но мне не нужна помощь, спасибо, госпожа инспектор. Только… вы же найдете убийцу Хироко, верно?
— Конечно. — серьёзно, и гораздо увереннее, чем на самом деле, сказал я. — Хорошего вам дня, господин Валленкур.
— До свиданья. — пробормотал Валленкур, и входная дверь, только что открывшись, снова закрылась у нас за спиной.
— Отправляйся в «Хайфиш», — сказал я Фудзисаки, когда мы вышли на посадочную площадку. Приближался вечер; в стремительно темнеющем небе над Инненштадтом светлячками вспыхивали улетающие люфтмобили. — Расспросишь их про Вишневецкую, посещала ли она их кафе, а если посещала — то насколько часто.
— А адрес? — спросила Жюстина. Я вызвал карту:
— Минутку… набережная Швестерзее, 24. - я моргнул. — Погоди-ка, четырнадцатый же идёт прямо туда!
— Значит, Вишневецкая там точно была. — подытожила Фудзисаки.
— Похоже, что так. — кивнул я, забираясь в машину. — Но это упрощает твою задачу, разве нет?
— Ага, как же. — хмыкнула она. — А ты что?
Я скосил глаза на часы.
— Сбрось меня дома. — ответил я. — У меня встреча.
Кварцевые часы в прихожей показывали ровно пять вечера — 16:55, если верить моим внутренним часам, а не верить им причины не было. Часы на стене были забавной и экстравагантной игрушкой, но, увы, не слишком точной: определять время по положению стрелок на циферблате…
Флешка Вишневецкой отправилась в ящик стола; магнитный замок сыто клацнул, и охранная система затребовала образец ДНК. Я отмахнулся от запроса. Следом — Линза и фотографии тела Вишневецкой. От этого малоприятного зрелища меня в очередной раз передёрнуло, и я, стараясь не смотреть на снимки, движением пальцев в воздухе выделил их и отправил на распечатку. Негромко зажужжал принтер.
Снимки я запаковал в блестящую зеленоватую папку, украшенную гербом в виде четырёхлистника — от Алисы у меня осталось несколько штук, как раз под такие случаи. Брать полицейский скоросшиватель было бы как минимум нетактично.
Я остановился. С Алисой мы разошлись уже… два года назад?
Иногда время летело чересчур быстро.
Линза отправилась в другой ящик, точно таким же образом закрывшийся. С этого момента я больше не при исполнении. Это и хорошо: при исполнении я бы в жизни не попёрся к Адатигаве на ковёр — без ордера на арест и взвода СПОР за плечами так точно. И делать этого мне очень и очень не хотелось.
Оставив папку, я пошёл на кухню и наскоро перекусил, разогрев суп. На вечер тут, пожалуй, ещё останется… но придется варить что-то другое. Возможно, что-нибудь посущественнее… борщ?
Поглядев в холодильнике, я сделал заказ недостающих продуктов — придёт как раз когда я вернусь, замечательно — и заказал люфтмобиль, выбрав первый попавшийся. На один вечер мне хватит и распоследнего ведра с гайками. Я снова глянул на часы: времени было более чем достаточно, чтобы я добрался до «Лепестка розы» в срок, а то и раньше срока. Адатигава любит пунктуальность.
Она много чего любит.
Я сходил в душ, вымыл голову и наконец-то избавился от неприятного аромата, оставшегося после сегодняшней космической прогулки. В скафандре, где герметичность поддерживается за счёт механического давления, невообразимо жарко; хорошо ещё, что я пробыл в открытом космосе где-то полчаса, а ведь кому-то приходится ходить в скафандре сутками.
Я высушил голову, расчесал волосы, аккуратно их уложив и немного завив концы, надушился, подкрасил ресницы и подровнял ногти: последнее заняло больше всего времени. Мои ногти, увы, оставляли желать худшего. Но, подумал я, скептически разглядывая плод своих усилий, выглядели они лучше, чем до этого.
Я глянул в зеркало, чтобы оценить плоды остальных своих усилий. На меня смотрели фиалковые глаза, подчёркнутые длинными ресницами; завивающиеся у концов темно-лиловые, почти чёрные, волосы; бледные губы — я не на светский раут собрался, ещё и их красить; худая белая шея, на которой застыли капельки воды. Адатигаве должно было понравиться.
Из шкафа я извлёк кружевную белую рубашку, которую надел вместо своей блузы, и опять вышел к зеркалу. Я не сильно люблю кружева, но пришлось признать, что рубашка шла мне практически идеально. Да, возможно, она была чуть прозрачной… но только чуть.