Сети.
Олег Степанович приостановился, чтобы собраться с мыслями и унять дрожь в коленках. И зачем он пошел на это? Теперь ему казались смехотворными причины, которые привели его сюда. Господи! Да хоть бы знать, куда это – сюда. Но пути назад не было: ступеньки за ним покрывались серыми пятнами и исчезали, как только он убирал с них ногу. Он посмотрел вперед, на громадные сверкающие ворота, вздохнул и продолжил путь. Как же все это начиналось? Он напряг память, чтоб хоть как-то отвлечься от происходящего…
* * *
В кабинет вошел грузный, с обвислыми щеками пожилой человек. Олег Степанович вскочил, было, навстречу шефу.
– Сидите,– махнул рукой вошедший, подхватил один из стульев, стоявших у стены, сел рядом с подчиненным и воззрился куда-то сквозь уже понурившегося Олега Степановича. – Я вас слушаю уважаемый.
Олег Степанович недоуменно пожал плечами:
– Виталий Григорьевич, я не знаю…
– Зато я знаю, – отрезал шеф. – Вы, что, решили подсидеть меня?
– Да, что вы… Виталий Григорьевич… я никогда… Виталий Григорьевич… как это так…
– Вы так работаете, – вздохнул шеф, внимательно глядя собеседнику в округлившиеся глаза, – что, либо меня попросят с должности, либо я вас. Ваш кабинет как проходной двор, хоть картину «Ходоки у Ленина» пиши. В то время как попасть к вам должно быть затруднительно. Это будет нести за собой материальную выгоду, как для нас с вами, так и для тех, кто получает с нашей помощью какие-либо преимущества перед остальными.
– Но взяточничество…
– Не богохульствуйте в этом здании, Олег Степанович, – шеф нервно заерзал на стуле. – Здесь работают законопослушные граждане, – доверительно сжал пухлой ладонью локоть хозяина кабинета, – просто надо быть немного гибче. К разным людям нужен разный подход. Вы меня поняли?
– Да, – хозяин кабинета уныло качнул головой, не глядя на шефа.
– Очень на это надеюсь, – Виталий Григорьевич легко, несмотря на свой вес, вскочил со стула и вышел из кабинета.
Олег Степанович встал из-за стола, неспеша надел пальто, шапку и вышел в коридор, доставая ключи от дверей. И надо же было ему задержаться сегодня после работы. Хотя, это ничего не изменило бы, а лишь отодвинуло проблему на следующий день. Что же делать? Работа и зарплата его устраивали, но дальше так продолжаться не может. Брать взятки, стать как все? Влиться в сплоченные ряды должностных лиц? Кстати, а что такое «должностное лицо»? Наверное, это лицо, которому все, ниже его стоящие, должны. М-да. Олег Степанович неспешно прошелся до остановки, сел в первый попавшийся аэробус и отрешенно уставился на мелькавшие вверху силовые линии междугородных трасс.
– Фу-у, еле вас догнал, – рядом присел сухощавый парень.
– Меня? – Олег Степанович с трудом возвратился к действительности.
– Да, именно вас, – радостно сообщил незнакомец.
– Кто вы, и что вам нужно? – сухо спросил Олег Степанович, собираясь вновь отдалиться от окружающей суеты.
– Меня зовут Сергей. Я пилигрим, – так же радостно представился парень. – У меня к вам предложение.
При слове «пилигрим» Олег Степанович внутренне напрягся и окончательно вырвался из своих грез. Почему эти люди именно так называли себя, было непонятно. Считалось, что они обладают какими-то сверхъестественными способностями, что они даже могут проникать в потусторонний мир. Конечно, то, что говорили о пилигримах, по его мнению, было лишь слухами, но все же…
– Почему именно ко мне?
– Судя по вашему виду, вы нуждаетесь в помощи, – незнакомец посерьезнел.
– Откуда вам знать, в чем я нуждаюсь? Вообще, как вы, я имею в виду пилигримов, производите свой отбор: к кому подойти, а к кому нет?
– Глаза – это…
– Да-да, я знаю, глаза – это зеркало души,– перебил Олег Константинович и сник. – Простите. Мне предстоит нелегкий выбор.
– Выбор этот вы уже сделали, только сами себе боитесь признаться.
– Вам не может быть известно, какой выбор я сделал, потому что и сам этого еще не знаю.
– Взгляд человека, совершившего в результате внутренней борьбы сделку со своей совестью, сильно отличается от взгляда человека, который не в силах поступиться своими принципами. Вот вам номерок, – он протянул светло-зеленую визитку, – позвоните, когда станет совсем туго. До свидания, – встал и направился к выходу.
– Постойте, как вас зовут?
– Сергей, – ответил незнакомец, выскакивая на блестящую от дождя платформу.
На следующей остановке вышел и Олег Степанович. Дома он переоделся в домашний халат, надел тапочки на босу ногу и прошел на кухню. Но внутренняя борьба все же дала о себе знать: желание есть отсутствовало. Организм гудел от напряжения, отказываясь переключаться на какие-либо другие задачи. Огромное желание плыть по течению, быть «как все», «сгребать сливки», натолкнулось на серьезнейшее препятствие называемое совестью. Нахлынуло странное, совершенно новое ощущение, будто над выходом из этой ситуации бьется вся его сущность, словно каждая клеточка тела была задействована в битве не на жизнь, а на смерть. Хотя нет, ощущение это было не ново. Нечто подобное с ним уже происходило. Или это только ему кажется? Олег Степанович, учащенно дыша, подошел к телефону и дрожащими руками набрал номер, держа перед глазами визитку салатового цвета…
* * *
Что же было дальше? Олег Степанович остановился и попытался сосредоточиться, но мысли путались.
– Ну что, милейший, – раздалось из-за ворот, – так и будете танец медведя демонстрировать, или соблаговолите войти?
Олег Степанович еще немного потоптался на месте в нерешительности, оглянулся вокруг, в надежде, что обращались не к нему, никого не обнаружил, прошел в ворота, в створках которых виднелся сад…
И обнаружил себя в огромном зале. В зале находились три двери, кроме той, в которую он, как догадывался, «вошел». В две из них змейками вились очереди. Сбоку от «входа» стоял стол, за которым сидел сухощавый старичок, листающий тетрадку.
– Не густо, Петр Михайлович, – равнодушно произнес старичок, глядя в тетрадь.
Олег Степанович хотел сказать, что его зовут, не Петр Михайлович, но голова закружилась, перед глазами все расплылось, и он как бы перестал быть действующим лицом, рассматривая все изнутри самого себя.
– Простите, не понял, – заискивающе улыбнулся Петр Михайлович.
– Деяний маловато, – проворчал старичок. – Жизнь вам дается не для того, чтоб вы выполняли только животные функции: есть, спать, размножаться. Человек должен творить, все равно что: писать картину, воспитывать детей. А у вас тут, – он помахал тетрадкой, – кот наплакал. Более того: взятки, взятки. Торговля самым ценным, что есть в душе человека – совестью – большой грех.
Не понимая, как он вдруг стал Петром Михайловичем, Олег Степанович вновь напрягся, пытаясь завладеть ситуацией. «Не волнуйтесь, Олег Степанович, – слова появились внутри его сознания, – это всего лишь память души. Я скоро присоединюсь к Вам, и все объясню, а пока просто наблюдайте».
– Кто же знал… вот кабы знать, – Петр Михайлович задергался отчего-то и забегал по сторонам своими маленькими глазками. – Но я в церковь…
– Бросьте, – старичок поморщился. – Я не спорю, церковь полезна в отдельных случаях. Но во что люди превратили веру? Создали посредников для общения с Богом, а теперь удивляются, что Бог поступил так же, назначив для управления жизнью людей своего посредника – Люцифера.
Петр Михайлович сжался:
– А Люцифер, это ведь… – его голос задрожал.
– Что, дьявол, сатана? И чего люди так зациклились на этом? Какая вам разница, кто такой Люцифер и каковы его отношения с Богом. Вам были даны предельно ясные правила общения друг с другом, аксиомы жизни, не отрицаемые, заметьте, даже Люцифером. Вам был дан выбор, либо вы следуете этим правилам, и все у вас получится, либо выбираете путь котенка, которого постоянно тычут носом в собственное, извините, дерьмо, и вам приходится проходить один и тот же урок несколько раз, в течение нескольких жизней. А вы все обсуждаете, что там да как на небе, каково истинное имя Бога, звания, ранги. Все делите: в раю дуреют от ничегонеделания праведники, попивая амброзию и расхаживая в белых балахонах по садам, а в аду трудолюбивые черти старательно обжаривают грешников.
– Тяжело противостоять искусителю, – Петр Михайлович предельно насытил слова жалостью.
– Ах да, я совсем забыл, – сочувственно закачал головой старичок. – Люди и здесь сумели все извратить. Скажите мне, кто создал человека таким, каков он есть?
– Бог! – Петр Михайлович почему-то, вдруг, вытянул руки по швам.
– Люцифер, значит, по мнению людей, не мог ничего добавить лишнего без ведома Всемогущего. Это радует, хотя допусти вы это, и всю религию пришлось бы перестраивать на новый лад. Ну, хорошо. Скажите мне теперь, мог ли Создатель исключить в человеке возможность желать чего-то?
– Да.
– Почему же он вложил в человека бурю страстей и эмоций? Зачем оставил возможность искушения? Почему не удалил все, что может привести человека на сковороду?
– Не знаю, – Петр Михайлович заметался в поисках ответа, стараясь из кожи вон вылезти, но угодить разговорившемуся старичку, занимавшему, по-видимому, важное место. Впрочем, любое место, имеющее хоть какой-то контроль над кем или над чем-нибудь, делает человека, занимающего это место, важным и значительным. – Наверное, потому, – радостно заявил бывший чиновник, – что тогда человек не имел бы желания есть, размножаться, жить.
– Правильно, – согласился старичок, – но животные тоже наделены желаниями, почему же они не искушаются? Да потому, что они не наделены правом выбора. Они не могут осознать свои желания, направить в нужное им русло, осмыслить свое существование. А людям дана такая возможность, дан шанс овладеть огромной силой, обуздать энергию желаний и подчинить ее своему разуму. Лучший страж желаний – совесть, а вы торгуете ею направо и налево, расходуете впустую самую большую ценность. Чем вот Вы, лично, будете расплачиваться за вход в более, как бы это сказать, престижные районы этого мира?
Старичок злобно уставился в тетрадку, словно хотел выместить на ней свой гнев. Петр Михайлович побелел. В голове его вспыхивали картины, одна хуже другой: сковородка, шипящая от нетерпения, бурлящее масло в огромном котле, и вокруг всего этого радостно суетятся существа с рожками и копытцами.
– Я-а-а, – буквально заблеял кандидат на сковороду. – У-у меня должны быть хорошие дела… там… в детстве.
Старичок резво привстал, перегнулся через стол, сунул нахально свою руку в карман пиджака Петра Михайловича, и, к удивлению последнего, вытащил горсть мелких монеток.
– Та-ак, – брезгливо поморщился старичок, рассматривая монетки. – Что тут у нас? Помог маме помыть посуду, постирал, помыл пол. Не густо, повторяю, не густо. На хорошую жизнь не потянет, но, – старичок слащаво улыбнулся, – чтоб пройти дальше без очереди… Если вы, конечно, желаете порадовать меня и уступить эти добрые делишки.
Что-то шевельнулось внутри Петра Михайловича, рванулось наружу, пытаясь вернуть себе то, что лежало в руке старичка. Но годы «обгрызания» людей, годы подчинения себя и своего места бездонному карману уплотнили шкуру наглости и хамства, и совесть, увядшая и обглоданная на торгах, не в силах была пробиться к разуму. Бывший чиновник кивнул в знак согласия, многозначительно улыбнулся старичку, и, слегка презрительно косясь на стоявших в очередях, прошел к свободной двери. Открыл ее и…
Оказался в воде. Куда-то делись ноги и руки, вместо них Петр Михайлович активно двигал плавниками и хвостом, расталкивая вокруг себя таких же, как он, полулюдей-полурыб.
– Что тут происходит!? – истерически завопил бывший чиновник, хватая воду невесть откуда появившимися жабрами.
– Новичок? – раздалось справа.
Петр Михайлович с трудом развернулся к задавшему вопрос карасю с печальным человеческим лицом.
– Дали взятку милому старичку на входе? – снова заговорил «карась». – Я вот, тоже. Обидно. Только говорили нам о самой большой ценности, и на тебе. Как говорится, горбатого могила исправит.
– Куда я попал? – Петр Михайлович яростно работал плавниками, чтоб удержаться на месте. – И как отсюда можно выбраться?
– Вы попали туда, куда попадают все мздоимцы. А выбраться отсюда можно, только имея изрядное количество добрых дел, тех самых монеток, что мы с вами отдали при входе. Те, кому хватило ума не расставаться с остатком совести, могут проскочить сквозь множество сетей, натянутых от берега до берега, вниз по реке, чтобы начать жизнь сначала и попытаться исправить прошлые ошибки. Остальным это не под силу из-за толстой жировой прослойки, находящейся под чешуей. Эта жировая прослойка – ничто иное, как наращенная нами же оболочка хамства и наглости, скрывающая совесть и не позволяющая пролезть сквозь ячейки в сетке. И мы рано или поздно попадаемся хозяевам сетей.
– И что дальше? – переварив услышанное поинтересовался Петр Михайлович.
– Они питаются этой нашей жировой прослойкой.
– Как это, питаются?
– В прямом смысле этого слова. Нет, они, конечно, делают, вроде как, хорошее дело, освобождая нас от этой оболочки. Но сам процесс сдирания, мягко говоря, не приносит приятных ощущений. Мы в десятикратном размере испытываем всю ту боль и обиду, что доставляли людям, зависившим от нас. Потом нас отпускают, и мы можем проскочить несколько ловушек.
– Прямо, как стрижка овец, – помрачнел бывший чиновник.
– Это еще не все. Во-первых, жир наш слишком быстро нарастает заново. Во-вторых, у хозяев сетей появляются дети, которые тоже хотят есть, в результате чего сетей становится все больше.
– Но это же несправедливо!
– Да полно вам. Можно подумать ваши дети пошли на завод. Вспомните.
И Петр Михайлович вспомнил…
* * *
– Добрый вечер, – в комнату вошла Таня.
Петр Михайлович кивнул головой в ответ и ткнул пальцем на столик, стоявший возле кресла, в котором чиновник то ли восседал, то ли возлежал. Служанка шустро проскользнула мимо мраморных купидонов, поставила разнос, и так же шустро испарилась, оставив после себя запах дорогих духов.
Петр Михайлович потянулся к столику, аккуратно, кончиками пальцев, взялся за обжигающе холодную, вспотевшую, бутылку водки, уже открытую служанкой, и налил в стограммовый стаканчик. Поставил бутылку в то же место, отмеченное водяным кружком, привычным движением принял содержимое стакана и слегка поморщился. Затем снял с пирамидки, устроенной из бутербродов на тарелке верхний шедевр, представляющий собой кусок хлеба, намазанный маслом и усыпанный красной и черной икрой вперемешку, удовлетворенно улыбнулся, и осторожно надкусил, придержав верхней губой попытавшуюся было упасть одну из икринок. Медленно и тщательно прожевал, прежде чем проглотить и потянулся за пультом от телевизора.
– Пап, у меня ничего не получается.
Отец недовольно посмотрел на вошедшего сына, прервавшего приятную процедуру.
– А что у тебя вообще получается? – пронаблюдал, как у сына сжимаются губы, сходятся брови, и вздохнул. – Ладно, что там у тебя?
– Я работаю в этой фирме как проклятый. Никакой личной жизни, никакого отдыха.
– Я тебе говорил, поработаешь годик-другой, и сам станешь хозяином этой фирмы, либо какой-нибудь другой, как пожелаешь, я все устрою.
– Не хочу. Наш босс загружен работой не меньше меня. Что он видит? Раз в год отдохнуть на Кипре и все?
– А что ты хочешь?
– Не знаю, но не на завод же идти токарем.
Петр Михайлович повторил ритуал «принятия на грудь», достал из подлокотника кресла телефон и набрал номер.
– Игорь Сергеевич?
– Да, Петр Михайлович, добрый вечер.
– Добрый. Скажи мне, кто проверяет на качество продукцию, выпускаемую кооперативами?
– Для этого есть специальный сертификационный отдел.
– Ты можешь моего сына пристроить туда?
– Никаких проблем, хоть начальником.
– Вот и договорились, начальником так начальником.
– Но зачем это тебе, Михалыч? Место-то не рыбное. Частники не шибко спешат приобретать эти самые сертификаты, благо их продукцию и так расхватывают. Законом не прописано…
– Это уже моя забота, – отрезал Михалыч.
– Да ты не серчай, у меня самого уже плешь проедена спиногрызами, и все по той же проблеме.