- Грешен, - говорю ему. - Ведомый гордыней, напугал своего психоаналитика. Расстался с любимой девушкой. У матери не был уже больше двух месяцев. Лодырничаю. Хулю род человеческий.
- Грехи твои ужасны, - резюмирует Святой Отец. - Веришь ли ты в Иисуса?
- Верю, - заявляю твёрдо. - Но есть к нему вопросы.
- Излагай.
- Зачем человеку, созданному по образу и подобию божьему, нужен уголовный кодекс?
Святой Отец смотрит на меня укоризненно.
- Так это не по его части. С заповедями тебе к Саваофу.
- Они же, вроде, родственники.
- Сей факт недоказуем.
Приплыли.
- Хорошо. А ответ-то каков будет?
- Могу лишь высказать свою неканоническую точку зрения: человек банально продался и в результате потерял божественное в себе.
- За чечевичную похлёбку?
- Нет, это другая история. Но тоже поучительная.
Со Святым Отцом не соскучишься. Иногда мне кажется, что есть в нём некоторая «зеркальность» — он как бы ловит твои мысли и излагает их от себя, хотя и в своей интерпретации. Поэтому с ним невозможно спорить.
- Он продался за сомнительное удовольствие ходить ногами по Земле и дышать воздухом.
- А Иисус?
- А что Иисус? Он тебя любит. Вот и всё.
- И тут у меня как раз второй вопрос: бескорыстно?
- Не богохульствуй.
- И в мыслях не было. Ты сам скажи мне, кто спасётся?
- Всякий верующий в него.
- А остальные?
Другой бы на его месте осенил меня кадилом, а этот стоит, не шелохнувшись. Переваривает услышанное. Мотает на ус.
- Претензии принимаются. - Отречение от Христа Святому Отцу даётся ещё легче, чем Петру. - К Аллаху есть вопросы?
Положительно, здесь свято исповедуют «принцип одного окна».
- Есть. Почему он не заберёт к себе всех этих бородатых людей?
- Ты дерзок.
- Только в вашем присутствии, Святой Отец. В жизни я предпочитаю молчать.
- Очень правильный подход.
Кажется, он мне начал совсем уж откровенно поддакивать.
- Тогда уж и к вам претензия, - говорю. - Вы способствуете росту моей гордыни.
- Изыди! - мгновенно реагирует он и крестит меня схваченным за шкирку котом.
Аудиенция, значит, закончена. Полезная, кстати, получилась. Кое-что прояснила в моей больной голове.
Когда я вхожу в палату, лицо Вадима выражает сначала недоумение, а затем — искреннюю радость. Её степень и автоматизм говорят мне о том, что я — последний человек на этой Земле, которого он рассчитывал здесь увидеть. Мне и самому не до конца понятно, если честно, почему из всех страждущих я выбрал именно этого.
Выкладываю на тумбочку пакет с фруктами. Сажусь на стул.
- Как ты тут?
- Потихоньку.
У него явно есть стандартная причёсанная речь для подобных вопросов. Её он и собирается произнести, но потом что-то его останавливает. Наверное, воспоминание о нашей последней встрече.
- Хреново всё. Максимум два месяца.
Мужества ему не занимать. Боец до мозга костей.
- А у тебя как? Слышал, что уволили.
- Пусть будет «уволили». Меня это не слишком волнует.
Улыбаюсь ему, хочется верить, оптимистично.
- Что, думаешь, тебя ждёт?
- Я ж сказал: два месяца, и кранты.
- Я не об этом. Какие твои религиозные убеждения?
- Религиозные? Да ты спятил! На дворе двадцать первый век!
Дался им этот двадцать первый век.
Встаю со стула, подхожу к окну. Прищуриваюсь. Цепляю ногтем тонкую, едва различимую плёночку, как бы прилипшую к стеклу. Тяну её в сторону. В комнату врывается ледяной ветер. Просовываю руку в образовавшуюся дыру.
- Хочешь пощупать?
Он встаёт, откидывая одеяло, и следует моему предложению.
- Кто ты? - предсказуемо спрашивает он.
Так я ему и раскололся!
- Каждый для себя на этот вопрос отвечает сам. В моём «фокусе» для тебя важно понять другое: мир — это декорации. Картонные. Крашеные. А ты — актёр, которому дали играть чужую роль без его на то согласия. Скоро твоя пьеса закончится. И начнётся жизнь.
- Если так, то чем она будет отличаться от этой?
Вижу в его глазах пылающую надежду. Тихо радуюсь за него и за себя.
- Представь себе человека, которого минуту назад заставили съесть жука. Представил?
- Ну.
- А теперь его же, когда он сделал это добровольно.
Он смеётся. Я аккуратно возвращаю «плёнку» на место. Ветер в комнате прекращается.
- Может, ты посоветуешь мне что-нибудь почитать?
- Не забивай себе голову ерундой. Делай в точности наоборот всему тому, чему тебя до сих пор учили.
- Так уж и наоборот?
- Во всяком случае, подвергай сомнению. Или просто ничего не делай. Если это легче.
Я собираюсь уходить. Он чувствует это. Опять грустнеет. Отворачивается к стене.
- У меня остаётся жена, - говорит он. - И двое детей. Ты не мог бы проследить, чтобы у них всё было в порядке? Квартира есть, кое-какие сбережения. Но всё-таки...
Он что-то такое для себя понял относительно моей скромной персоны.
- А остальные семь миллиардов тебя не волнуют?
- Что?
Иду двери. Оборачиваюсь, уже стоя на пороге. Вобщем-то несколько театрально и с дальним психологическим прицелом. Как Штирлиц.
- Не беспокойся о них. Ты — не солнце.
Пустота — это не отсутствие чего-то. Это реальность, где обыденное вытеснено неведомым. Если приложить усилия, она начнёт проявлять свои черты и, в конце концов, превратится в нечто осязаемое и осмысливаемое. Первый испуг быстро проходит, как и подозрения в том, что это иллюзия. И начинается этап укладывания кубиков нового конструктора.
Мой Элем — идеальное место для религиозного фанатика, каким я, безусловно, являюсь. Я сразу и безоговорочно уверовал в то, что там мне и предстоит встретить Вечность. И думал так, пока не понял, что вопросы устройства мира — не исследовательская задача, а всего лишь Выбор. И он до сих пор не сделан.
Мне там гораздо комфортнее, если сравнивать с миром «электричества и пластилина», но и это не предел. Предел наступит тогда, когда всякие пределы исчезнут. Возможно ли такое? Думаю, да. Во всяком случае, опровергнуть этот тезис нельзя, пока не закончится дорога.
Долго объясняюсь по телефону с мамой по поводу полученного ей письма из клиники.
- Всё нормально, - успокаиваю её. - Это от профессора Розенталя. Курс лечения закончен.
- А ты читал его?
- Да что там читать. Выкинь его в ведро.
Но она настаивает на том, чтобы процитировать несколько строк, чем остужает мою легкомысленность и самоуверенность. В письме сообщается, что требуется её согласие на помещение меня в стационар. Ушам своим не верю! Ай, да принципиальный доктор! Но потом неожиданно всё выстраивается в очень стройную схему. У меня же сегодня вечером встреча с господином Виталием. Представителем уважаемой фирмы. Вот ему и нужно адресовать насущные вопросы.
Он приходит не один, а с квадратным типом, обладателем пронзительного немигающего взгляда. Всё по-серьёзному, как у взрослых.
- Шантаж? - осведомляюсь у них без всякой разведки.
- Для вашего же блага, - заверяет Виталий, смеясь. - Вы многого не знаете, а время уходит. Вот, кстати, официальная бумажка на принудительное лечение, если вы завтра к двенадцати не явитесь туда сами.
Читаю мельком письмо на имя начальника клиники с положительной резолюцией. Время политики пряника истекло. Что ж, я дам вам то, чего вы хотите. Самое дорогое, что у меня есть — моё тело. Сейчас мне просто нужно постараться выглядеть адекватным в их глазах.
- А как же Мюнхен? - иронично осведомляюсь.
- Вы сами виноваты. Ваши колебания заставили нас поменять тактику.
Не могу удержаться и помимо своей воли говорю, не избегая брезгливого тона:
- Человечек в котелке.
Грош цена моим мыслям об адекватности. Виталий вздрагивает. Его напарник вытягивается по струнке, готовый в любую секунду пеленать меня. Но я спокойно пью кофе и не пытаюсь выпрыгнуть в окно, и они расслабляются.
- Вы только что дали нам ещё одно подтверждение того, что именно вы нам и нужны.
- А вы мне?
Виталий будто поправляет на себе невидимый мундир:
- Слово «Родина» для вас что-нибудь значит?
Да, это отличное слово. Под него можно списать любую гадость.
- В школе, помню, проходили.
- Тогда мы за вас спокойны.
Разговор в общем-то закончен, но мы продолжаем сидеть и мирно беседовать о разных пустяках, допивая и доедая. Думаю о том, как мне ускользнуть от них. Мне нужно всего лишь минут пять наедине.
- Прекрасный получился вечер, - говорит Виталий, насытившись едой и разговором. - Все вопросы обсуждены, и стороны довольны друг другом. Не так ли?
- Не вижу, почему бы я интерпретировал ситуацию как-то по-другому.
- На том и расстанемся до завтра.
Дождавшись моего удивлённого взгляда, он триумфально заявляет:
- До полудня вы совершенно свободны. Ну, а там — не обессудьте.
Что-то здесь не так. Смотрю на пустую чашку с кофе, но всё ещё продолжаю на что-то беспочвенно надеяться.
Пока еду домой в такси, пытаюсь вглядываться в «пустоту» и понимаю, что не вижу её.
Дома повторяю опыты с тем же результатом. Не паникую и дышу ровно. Вспоминаю те трюки, которые я использовал в начале своего пути для проникновения в Элем. Перебираю один за другим — без толку.
Попутно выясняю, что кое-какие навыки у меня всё-таки остались. Прищуриваясь, вижу сразу несколько вариантов развития событий. «Петли» набрасываются, как и раньше. И то хлеб. Значит, не всё потеряно. Ночь впереди и до полудня — практически целая вечность. Продолжаю рыться в своей кладовке навыков, сортирую по степени полезности. Нет, так просто вы меня не заполучите.
Теперь необходимо решить, как провести ночь и половину завтрашнего дня. Писать завещания, отдавать последние распоряжения и совершать прочие глупости, подобные этим, я бы никогда не стал. Но где-то здесь присутствует их невидимый глаз, через который они наблюдают за мной, анализируя мои поступки. И они должны быть им понятны.
Звоню всем подряд из телефонной книги на мобильнике. Не так уж и много тех, кого я соизволил туда занести. Всем говорю примерно одинаковые, ничего не значащие слова. Многих удивляю своим внезапным появлением из небытия. Завтра они поймут, почему.
Мама звонит сама. Вру ей, что письмо от доктора — чья-то злая шутка. Впрочем, с некоторой точки зрения, так оно и есть. Обещаю позвонить или даже приехать завтра.
На кухне дребезжит холодильник. За окном — трамвай.
Спать не ложусь. В последнее время я и так этим занимаюсь редко, а спать в такую ночь — глупость несусветная.
Достаю из чехла гитару. Когда-то она значила для меня больше, чем все богатства мира вместе взятые. Теперь — это обыкновенный музыкальный инструмент, для игры на котором я растерял все свои навыки. Беру парочку вычурных аккордов, некогда являвшихся предметом гордости в среде одержимых. Чёрт возьми, звучат они действительно неплохо! Дёргаю струны, пока не начинают болеть пальцы — совсем отвыкли.
С кем ещё попрощаться?
Взгляд падает на стопку фотоальбомов. Беру один из них, первый попавшийся, и сажусь на диван. Пожелтевший картон свято и беспристрастно хранит памятные события моей жизни, а у меня — сплошные провалы. Листаю и узнаю лишь половину близких мне когда-то людей. Особый конфуз выходит с фото красивой девушки лет двадцати. Пялюсь на портрет минут десять — никаких ассоциаций, пока в голове не звучит чужим голосом фраза: «объявляются мужем и женой». Амнезия в терминальной стадии. Но ведь это и есть то, к чему я стремлюсь: ничего ни от кого не хотеть и самому быть недоступным для чужих желаний. Кажется, это называется одиночеством.
Становится интересно, кого же я ещё забыл. Листаю, прислушиваюсь к сопровождающей музыке, которая звучит во мне сама по себе. В какой-то момент до меня доходит, что память моя исчезла вовсе не случайно, но я целенаправленно приложил к этому неимоверные усилия. Какой же смысл теперь совершать обратный процесс, не доверяя сделанному выбору?
Альбом с грохотом валится на пол.
Виталий звонит не рано, около десяти, проявляя деликатность.
- За вами машину прислать или вы на такси?
- На такси.
Тоже как бы реверанс в мою сторону. Могли бы и не спрашивать. С другой стороны, нам ещё вместе работать да работать. Боятся повредить мою психику, так надо понимать. Это плюс.
- Тогда удачи вам. И не опаздывайте. Адресок не потеряли?
- Вызубрил давно. Я же вундеркинд.
- До встречи!
Заказываю мотор на одиннадцать. С хорошим запасом. Хотя тут и не далеко. После чего просто сижу у окна и жду звонка.
Машина приходит минута в минуту. Сажусь в неё. Но не на заднее сиденье, как обычно, а спереди. Пообщаться что ли решил с представителями человечества напоследок?
За рулём — пожилой грузин. Или азербайджанец, да простят меня жители Кавказа за плохое знание вопроса. Но он какой-то весь карикатурный. Собирательный образ горца, основанный на стереотипах среднестатистического жителя хрущёвки. Как персонаж из «Кавказской пленницы».
Называю адрес. Он, конечно, говорит «Вах!» и размахивает пальцами в воздухе. Не, ну точно с экрана телевизора. Пока я любуюсь им, он снимает с себя усы и наклеенную трёхдневную небритость.
- Фальк?
- Можешь смело называть меня так. Моя машина не прослушивается.
На смену мгновенной неконтролируемой радости приходят сомнения. Тоже карикатурные по своей сути: не борьба ли это спецслужб за жирную добычу. В другое время я бы собой гордился. Фальк смеётся:
- Выброси эти глупости из головы.
Он лихо трогается с места. Сразу за ним отчаливает от тротуара машина сопровождения Виталика. А может, они вообще все из одной конторы? Разводят меня на добрые чувства?
Фальк продолжает улыбаться и рулить. Через пару минут мы выкатываем на Садовое Кольцо и тут же встаём в мёртвую пробку.
«Сегодня праздник у девчат. Сегодня будут танцы» — доносится из радио.
- Приехал Бэрримор, - комментирует Фальк.
- Кто?
- Да неважно. Будут везти его тело из аэропорта до самых «зубчиков». Если через два часа рассосётся, то буду очень удивлён.
Смотрю назад. Из машины, следующей за нами, вышли двое. Но пока стоят, оценивают обстановку.
- Сейчас будут испрашивать инструкций.
- И что это нам даёт?
- Время.
- Ровно в двенадцать я получу свои способности обратно?
- Нет, конечно. В лучшем случае завтра.
- Тогда чего мы пытаемся добиться, убегая от них?
Фальк невозмутим. Никакими вопросами его невозможно сбить с толку.
- Есть ещё один способ, о котором они не знают: тебе всего лишь нужно вспомнить своё имя.
- Имя?
- Не то, которое в паспорте, - поспешно поясняет он.
- Ты утверждаешь, что я его забыл?
- Нет. Никогда и не знал.
- Почему тогда я должен «вспомнить»?
- Потому что усилия, требуемые для получения данного типа знания, схожи с теми, которые нужны для извлечения из памяти забытых воспоминаний. Твоё имя в тебе. Просто найди его.
- А если не получится?
- Будем убегать и прятаться, ожидая окончания действия препарата.
Перспективка ещё та.
- Меня хоть кто-нибудь когда-нибудь так называл?
- Возможно. Но это не имеет отношения к задаче.
Пробка всё же движется. В час по чайной ложке. Это даёт нам дополнительное преимущество, не позволяя преследователям настигнуть нас пешком. А то, что у них уже имеются подобные планы, мы видим по некоторым косвенным признакам.