Дверь в палату распахивается, с грохотом ударяясь о стену, внутрь вбегают два врача и с ними Боггс. Мгновенно оценив ситуацию, они бросаются к Питу, хватая его за руки, и тянут назад – к кровати. Я отворачиваюсь, но все-таки краем глаза замечаю сопротивление Пита, слышу его проклятия в мой адрес. Тыльной стороной руки размазываю кровь на своем лице, смешивая ее с солеными слезами, которые никак не прекратятся. Несколько минут, и Пит перестает издавать звуки. Врачи отступают от его кровати, откладывая в сторону использованные шприцы. Питу вкололи успокоительное?
- Тебе жить надоело? – строго спрашивает Боггс, и только теперь я замечаю, что он стоит совсем рядом. Его лицо искажено гневом, но глаза… Понимающие? Нет, у меня сегодня явно что-то не то с мозгами. Я устала, меня избили. Хочу спать.
Наверное, Боггс и не ждал, что я отвечу ему, потому что уже в следующую минуту он наклоняется ко мне, просовывает одну руку под мои колени, а второй приобнимает за спину. Я взлетаю в воздух, оказываясь крепко прижатой к его груди. Не сопротивляюсь.
Вероятно, я уснула, потому что совершенно не помню, как оказалась в собственной кровати, а теперь напротив стоит Хеймитч, уперев руки в бока. Стараюсь сесть, но это больно. Щупаю пальцами грудную клетку, провожу по щеке, понимая, что она припухла. Виновато поднимаю глаза на ментора.
- Наигралась, солнышко? – спрашивает он.
Сейчас его «солнышко» красноречивее всех ругательств, которые он мог бы применить в мой адрес. Я знаю, что Эбернети искренне переживает за Китнисс. То есть за меня. Или за нее? Ох, как же я устала от постоянных мыслей об Огненной девушке! Откидываюсь на подушки, но, похоже, сейчас никто не даст мне поспать.
- Собирайся, - говорит ментор. – Мы вылетаем в Двенадцатый меньше, чем через час.
Костюм Сойки-пересмешницы мне приносят прямо в палату. Только-только успеваю одеться, как Хеймитч орет из коридора, что пора выходить.
Планолеты этого времени ничем не отличаются от тех, что были в моем. Съемочная группа давно заняла свои места, и я тоже опускаюсь в кресло, закрепляя ремень на поясе. По правую руку от меня разместился Хеймитч, по левую усаживается высокий светловолосый мужчина. Нас познакомили ранее – Финник Одейр, и еще я, кажется, видела его в день, когда вернулся спасательный отряд – он тот самый мужчина, который обнимал и целовал рыжеволосую девушку, толкнувшую меня.
Он действительно красивый, черты его лица идеально правильные, а глаза – такого цвета я никогда не видела – зеленые, как изумруды. С интересом отмечаю про себя, что, несмотря на привлекательную внешность Победителя из Четвертого, мое сердце на него никак не реагирует, я не чувствую притяжения или чего-то такого. С Питом все по-другому… Закатываю глаза к потолку, стараясь не думать о парне, который остался в палате на Десятом уровне.
Финник сидит вальяжно, словно восседает на троне, а не пристегнут тугими ремнями к креслу в планолете. Он запускает руку в карман на груди, шарит там пальцами, извлекая наружу что-то небольшое и белое. Когда он протягивает мне руку ладонью вверх, я вижу кусок сахара, лежащий на ней.
- Хочешь? – спрашивает Одейр, широко улыбаясь.
***
За моей спиной раздается тихий звук шагов, поворачиваюсь и встречаюсь взглядом со знаменитыми бирюзовыми глазами Финника.
- Привет, Китнисс, - говорит он. Одейр держится, как мой старый приятель, хотя мы видимся впервые в жизни.
- Привет, - отвечаю я, стараясь подражать его тону.
Финник стоит слишком близко и он слишком… не одет. На нем только золотая сеть, едва прикрывающая причинное место, так что, наверняка, мои щеки пылают от смущения. Делаю неуверенный шаг назад, а Одейр подмигивает мне, снова приближаясь.
- Хочешь сахару? – спрашивает он, протягивая полную горсть белоснежных кубиков. – Это для лошадей, но кому есть до этого дело, верно? Нам не так много осталось, чтобы игнорировать сладкое.
Подумать только, Финник Одейр – настоящая легенда Панема. Капитолийцы слюной по нему исходят. И, вероятно, он один из самых желанных людей на планете, хотя лично меня он совершенно не привлекает. То ли слишком красив, то ли слишком доступен, а может быть что-то еще – я не знаю.
- Нет, спасибо, - говорю я, а Финник проводит языком по губам и закидывает в рот кусочек сахара.
Он внимательно смотрит на меня и томным голосом спрашивает:
- Огненная Китнисс, у тебя есть секреты, достойные моего внимания?
Краснею, потупив глаза: - Нет, я открытая книга.
Финник смеется: - Сдается мне, так оно и есть.
Почти одновременно мы замечаем Пита, идущего к нам, и Одейр, закинув в рот еще один кубик, удаляется беззаботной походкой.
- Что ему было нужно от тебя? – интересуется Пит, касаясь моей ладони.
Я тянусь к нему губами, целую, а потом шепчу на ухо: - Он предложил мне сахара и хотел выведать все мои тайны.
***
Понимаю, что сижу, зажмурившись, поглощенная воспоминаниями, которых у меня не должно быть. Рука Финника все еще протянута передо мной, и я через силу улыбаюсь.
- Спасибо, - говорю ему и принимаю сахар.
Полет занимает часа три, и все это время я не отрываясь смотрю в окно на сменяющие друг друга пейзажи. Когда под нами оказывается сочно-зеленый лес, я безошибочно определяю, что мы над Двенадцатым. Меня завораживает красота многолетних елей и вековых дубов с примесью высокого кустарника. Что-то неуловимо родное, смутно знакомое.
Планолет приземляется на широкой расчищенной площадке, вероятно до бомбежки здесь была площадь или что-то вроде того. Чуть поодаль справа замечаю серое здание, чудом уцелевшее при взрывах, и, если не ошибаюсь, это местный Дом правосудия. Значит, мы, действительно, на площади, той самой, где раньше проходили все важные мероприятия в Дистрикте. В том числе и обе Жатвы Китнисс Эвердин. Всматриваюсь в почерневшие от копоти окна Дома правосудия, скольжу взглядом по развалинам каких-то строений вокруг – ожидаю приступа, но ничего не происходит.
Оператор просит меня сделать пару кадров прямо здесь, и я, честно, стараюсь, расхаживая взад-вперед и произнося речи, которые, как мне кажется, должны вдохновить ополченцев на дальнейшую борьбу. Мы мучаемся около получаса, но, похоже, ничего путного не выходит – я вижу, что съемочная команда не довольна, а Хеймитч, который внимательно следит за всем, что я делаю, усмехается и говорит:
- Вот так, друзья, умирает Революция.
- Хеймитч! – обиженно говорю я, но на ментора это не действует.
- Я видел, как искренне ты можешь говорить, солнышко, - отвечает он. – Твои слова и поступки заставили людей взяться за оружие, бороться за свою жизнь и свободу. А что мы видим сейчас? Китнисс, детка, тебя как будто подменили!
продолжение следует…
========== 7. Хлеб ==========
Комментарий к 7. Хлеб
включена публичная бета!
заметили ошибку? сообщите мне об этом:)
Глава перезагружена из раннего…
Замираю, вглядываясь в лицо ментора. Он знает, что я не настоящая Сойка? Как? Откуда? Но Хеймитч только удивленно разводит руками и тянется в карман за каким-то листком. Разворачивает его, пробегается по тексту глазами и, подойдя ближе, протягивает лист мне.
- Я подозревал, что у тебя может не хватить актерского таланта, солнышко, так что набросал примерный текст для нашей Сойки. Как с карточками Эффи, помнишь? – спрашивает он.
Непроизвольно закатываю глаза, стараясь вспомнить, но понимаю, что ментор говорит о чем-то, что известно только ему и настоящей Китнисс. Вспышек воспоминаний, связанных с Эффи Тринкет, у меня еще не было.
- Карточками? – неуверенно начинаю я, Хеймитч кивает.
- Да. Карточками. В Туре победителей, - он чуть наклоняет голову, отчего его белесые волосы приходят в движение, спадая ему на глаза, и внимательно смотрит на меня. Натянуто улыбаюсь, надеясь, что можно будет перевести все в шутку. - Ты меня удивляешь, детка. Ладно, пошли.
- Куда? – спрашивает Финник, который все это время был рядом.
- Хм, можно начать с ее дома в Шлаке, - рассуждает ментор. – Что скажешь, Китнисс?
Снова улыбаюсь, а внутри проклиная про себя всех, кого только могу вспомнить. Дом в Шлаке? Это вообще где? Может честно признаться, что я там ни разу не была? Они решат, что я псих? Или как? Съемочная группа быстро собирает оборудование, и вот уже все стоят - ждут меня, а я чувствую, что мои ноги приросли к земле. Куда идти? Я понятия не имею.
Помощь приходит неожиданно и от самого Хеймитча. Очевидно, по своему растолковав мое бездействие, он начинает движение, направляясь прочь с площади. Команда идет за ним, я тащусь в самом конце.
Мы проходим мимо когда-то населенных домов, от которых теперь остались обугленные полуразрушенные стены. Под ногами то и дело что-то хрустит, но я стараюсь не думать о том, что это могут быть останки тех, кто не сумел покинуть дистрикт до начала бомбежки. Постепенно развалин становится все меньше, видимо, мы миновали городскую часть. Теперь меня окружают странного рода постройки, мне даже сложно назвать их домами - скорее это хижины или хибарки, настолько жалко они выглядят, даже те, что уцелели. Перед глазами возникает смутный образ, словно я вижу местность еще до нападения Капитолия, но жизнерадостными эти видения все равно не назовешь.
Хеймитч останавливается у невысокого забора, за которым стоит неприметная, подгоревшая только с правой стороны, хибарка, и первое, о чем я думаю, – этот дом, наверное, и принадлежал семье Китнисс. Но где-то в мозгу бродит одинокая мысль – двигайся дальше. Я делаю несколько неуверенных шагов вперед, постепенно ускоряясь и, в итоге, почти бегу, замирая лишь, когда оказываюсь напротив полностью выгоревшего участка. От дома осталась лишь почерневшая труба да несколько чуть обгоревших досок, покрашенных краской. Цветной краской. Парочка ярко желтых досок, три красных и одна синяя.
***
- Китнисс, подай мне вон ту банку, - говорит мне Прим, сидящая на шее отца и одной рукой вцепившаяся в его волосы, а во второй держа кисточку.
- Желтую? – спрашиваю я, и сестра кивает.
Поднимаю с земли небольшую стеклянную банку, до краев наполненную краской выбранного цвета и поднимаю ее над головой, надеясь, что Прим достанет. Сестра тянется ко мне рукой, зажавшей кисть, но все равно не достает.
- Помочь? – предлагает отец, принимая у меня банку и удерживая ее на уровне, удобном для Прим.
Сестра опускает в краску кисть, зачерпывая нужное количество, и, повернувшись обратно к стене дома, начинает аккуратно выводить штрихи на широкой доске. Отец смеется, подсказывая ей, как лучше прокрасить, а я стою рядом, улыбающаяся и счастливая.
***
Чужие воспоминания рассеиваются, а я приседаю возле желтой доски, касаясь ее пальцами, и говорю:
- Это - часть стены, которая была над входной дверью. Я, Прим и отец раскрашивали ее на пятый день рождения Утенка. Он выторговал в Котле три банки с краской и подарил ее сестре. Прим была так счастлива…
Мой голос, все тело дрожит. Снова хочется плакать.
Я не понимаю, откуда в моей голове вспыхивают картинки из жизни настоящей Китнисс?
Это не поддается логике.
Это пугает. Очень пугает.
Я нахожу происходящему единственное объяснение – схожу с ума. Судя по тому, что количество приступов растет с каждым днем, мое состояние стремительно ухудшается и, вероятно, скоро скрывать сумасшествие станет невозможно. Мало того, что я выдаю себя за другую девушку, так я еще и чокнутая. Ужасная смесь.
Поднимаю голову, проводя рукой по волосам. Прямо на меня направлена камера и на ее панели горит красная лампочка – идет съемка. На мгновение жмурюсь, а потом продолжаю:
- Сноу разрушил мой дом. Ничего не осталось. Я хотела бы сказать что-то, но это слишком больно, простите.
Я отворачиваюсь, и люди вокруг хранят молчание. Лишь спустя пару минут я слышу усталый голос Хеймитча:
- Ладно, ребята. Сворачиваемся. Кажется, сегодня со съемками пора закругляться.
Я от всей души благодарна ментору за то, что он так тонко почувствовал мое состояние. Я не могу позировать сегодня. А может, я вообще не могу? Я ведь никогда не пробовала. Хотя, если судить по реакции Эбернети и съемочной группы на мой провал, когда мы были на площади, у настоящей Сойки тоже случались дни, когда выступления перед камерами ей не давались.
Обратно идем не спеша той же дорогой, но я останавливаюсь, едва дойдя до начала городских построек. Прислушиваюсь к ветру, шелестящему опавшей листвой и что-то нашептывающему мне в ухо. Он зовет меня, приглашает. Манит. Не знаю куда иду, ноги сами несут меня – пробираюсь через развалины кирпичного дома, оказываясь на небольшой расчищенной площадке. Это что-то вроде поляны или чей-то задний двор. В центре растет большое дерево, обгоревшее, но не погибшее, чуть поодаль – почти до основания разрушенное строение, в котором, как и в моем доме, уцелела труба. Хотя это не труба, больше похоже на огромную печь, широкую у основания и сужающуюся кверху.
Я приближаюсь к дереву, касаясь тонкими пальцами его ствола. Шероховатая поверхность. На подушечках пальцев остается черный след – последствия пожара. Зачем-то опускаюсь на землю и сажусь, прислонившись спиной к дереву. Время, словно поворачивается вспять, и я вижу это же дерево, но еще не тронутое огнем. Разрушенное здание приобретает четкие очертания, оказываясь двухэтажной пекарней, окутанной запахом свежего хлеба.
***
Я сижу под деревом. Проливной дождь. Мне одиннадцать. Я вымокла до последней нитки и так голодна, что желудок скручивает от боли. Из глаз текут соленые ручьи, смешиваясь с небесными каплями. Отчаянье. Внутри меня только оно. Отец умер. Мама замкнулась в себе, совершенно забыв про меня и Прим. Я, как могу, забочусь о сестре, но сил не хватает. Денег нет. Надежда тает с каждым днем - мне всего-то и надо, что протянуть еще месяц, а потом я смогу выписать тессеры… Всего месяц, но я не уверена, что моя семья проживет столько.
Из пекарни пахнет выпечкой. Я непроизвольно смотрю на открытые двери, туда, где в глубине пылают печи, и отблески пламени играют на стене. Неожиданно до меня доносится шум: жена пекаря громко ругается на кого-то, а потом раздается звонкий удар. Я не особенно интересуюсь происходящим, погруженная в свои мысли, но когда рядом раздаются шаги, смачно хлюпающие по грязи, я настораживаюсь. Ко мне подходит мальчик примерно моего возраста, белокурый и, кажется, голубоглазый. На его щеке красный след. От удара? Меня родители никогда не били, так что не представляю, за что ему влетело. Я забываю обо всем, когда вижу в руках у мальчика две большие буханки хлеба – у них подгоревшая корка, вероятно, они упали в огонь.
- Брось их свинье, олух безмозглый! – кричит ему вслед мать, а сам мальчик воровато оглядывается, после чего, не глядя на меня, бросает в мою сторону буханки, сначала одну, потом вторую.
Я смотрю на буханки, не веря своим глазам, а мальчик, как ни в чем не бывало, уже топает назад к пекарне. Хлеб совсем хороший, кроме подгорелых мест, и я хватаю все еще горячие буханки, прижимая их к груди. Мне приятно это тепло – в нем жизнь.
Со всех ног бегу домой и вываливаю буханки на стол. Соскребаю черноту с боковин и режу тонкими ломтями. Наливаю в кружки чай, приглашая маму и Прим. Хлеб очень вкусный, с изюмом и орехами. Мы съедаем первую буханку, наслаждаясь ее вкусом, а вторую прибираем на потом.
Когда я засыпаю, у меня перед глазами стоит лицо светловолосого мальчика. Я видела его прежде – мы учимся в одном классе. Его зовут Пит Мелларк. Теперь он – мой мальчик с хлебом.
***
- Китнисс, что случилось? – спрашивает Финник, рукой касаясь моего плеча.
Я вздрагиваю, смотрю на него, но лицо Одейра видится мне расплывчатым, будто между нами мутное стекло. Только через секунду я понимаю, что из моих глаз льются слезы, пробегая по щекам и исчезая за высоким воротником костюма Сойки. Пит Мелларк – мой мальчик с хлебом. Господи, я словно впитала в себя всю глубину отчаянья маленькой Китнисс, и вместе с ней в моем сердце зародилась надежда.