Мудрая Татьяна Алексеевна
Артемидора
АРТЕМИДОРА
I
Как говаривал некто Гильберт Кийт Честертон, когда возвращаются монахи, возвращается и брак. Верно для Британии, верно для всей Большой Земли, верно и для Вертдома. То есть в Верте, в отличие от кое-кого, всегда было в порядке с тем и другим: никаких тебе возвращений из небытия. Напротив.
Монахи вообще были началом начал, поскольку они и обнаружили Остров за Многими Радугами, как пышно величают этот - не остров, не малый континент, а скорее архипелаг, Ибо наткнулись плавучие клирики на крошечный голый островок, кое-как населённый мелким смуглотелым народцем, - и сразу его окрестили и перекрестили, по пути насилу сообразив, кто из аборигенов мужчина, а кто женщина. Путешествовали же монахи на лодке из коры или, возможно, кожи, такой толстой и грубой, что она показалась здешним "морянам" камнем. Тем более что прибывшие тотчас перевернули свой транспорт кверху днищем и обнесли вокруг булыгами, обточенными волной, таким образом от неё отгородившись. И от ветра с ледяными брызгами тоже.
Позже пришлецы основали орден колумбанов, по имени самого славного из своих проповедников, и приняли за обычай при вступлении в иноческий чин брать имя в честь какого-либо растения, чтобы хоть таким образом создать вокруг себя флору.
К тому времени, когда здесь пышно разрослась настоящая флора в придачу с фауной, на материке появилась тьма-тьмущая союзов подобного рода - словно все они вылезли из-под земли, где до того коренились наподобие трюфелей. Насчёт братьев-ассизцев, лекарей и травников, сложили присловье, что они словно любимый ими бурьян: плюнь, и в ассизца попадёшь. Братья-сенбернары, мощные телом и духом, были из рода нелюдимов - появлялись в миру лишь когда приходилось срочно кого-нибудь спасать. Братья-езуиты славились военной дисциплиной, умением легко перенимать и переменять манеру поведения, облики и пол и до крайности ловко вмешивались в политику; оттого прослыли донельзя коварными. Сёстры-юханнитки, как и кларинды, женская ветвь ассизцев, держали свои врата крепко запертыми для другого пола, что, собственно, значило лишь возведение в принцип обычного монастырского устава. А новоиспечённый орден бельгардинок (именно о его возникновении пойдёт речь в нашей повести) был открыт всему свету - настолько сильна была в нём уверенность в своих силах. Если прочие ордена культивировали растения - лекарственные и прочие, - то бельгардинки занимались улучшением пород скота, как безрогого, так и рогатого. Из их стен выходили самые тонкорунные овцы, годные для стрижки, высокоудойные коровы, обильные семенем быки и прекрасные лошади с норовом, находящимся в прямой зависимости от чистоты породы.
Что же до брака, то праотцы-колумбаны всемерно старались укрепить его основы хотя бы в христианском мире, что густо и непонятно перемешался в Верте с исламским.
Теперь опишем, как это выглядело не с духовной стороны (с ней, в общем, понятно, если не касаться сомнительных морян), а с экономической.
У мусульман заключение их брака неизменно сопровождалось выплатой солидного махра, который передавался женихом невесте - из рук в руки - и становился её неотчуждаемой долей, которой она не лишалась в случае развода по желанию мужа, а на условиях чёткого соблюдения моральных норм - и по своему. Собственно, брак, никах, и представлял договор сам по себе.
У христиан невеста приносила с собой приданое, и оно делалось неотделимым от дома, семьи и их бесспорного главы. Жене принадлежали разве что личные вещи и подарки мужа - если она умела их удержать при разъезде. Полного и окончательного развода не было предусмотрено каноническим правом.
Оттого мусульмане подвергались вечному соблазну переметнуться в иную веру и получить жену с хорошим денежным привеском. Награды за переход в христианство, взятый сам по себе, не полагалось - о том шейх-уль ислам всея Скондии с окрестностями договорился с архиепископом Вертдомским задолго до воцарения короля Ортоса Мохнатого. Прозвали владыку так, ибо родился он весь в густой шерсти, которая, как водится, в первые же дни начисто слиняла.
Неприглядной из себя горожаночке Артемидоре удалось купить себе прекрасного мужа из самых родовитых. Корень долог и крепок, на щеках играет здоровый румянец, под золотым волосом ни одной лишней бороздки не завелось, а жить не на что: и не оттого, что майорат, а по той причине, что третий младенец и первый сын у матушки. До того и после одни девицы рождались - отцово имении уцелело, да обглодали дочиста, словно дворовая псина огузок. Ясное дело: какой деве приданое, какой уж там вклад в обитель.
Приданое самой Доры обернулось ухоженным замком с исправными службами, сворой франзонских мраморных гончих, конюшней мощностью в две лошадиных силы и светлицей для детских кроваток. Муж, высокий Эрвинд, был верен и не гульлив. Никаких байстрюков по деревням, одна лишь конкубинка, да и та из дочерей Энунны, а их, храмовых, учат не зачинать почём зря. "Никак у нас в Вертдоме третья вера получается", думала Артемидора всякий раз, когда её супруг отлучался на охоту, а ни своры, ни псаря не брал. Впрочем, себя она никак обделённой не считала: что ни год рождалось по умильному дитяти, и все как на подбор золотые да пышнотелые, что ржаной сноп, а не тощие чернявые подобия самой Доры.
И носила-то она поначалу легко, и рожала без особенных болей, и молока было столько, что кормилицу держали, можно сказать, для одного фасону. Хлопот с послушанием особых тоже не было - одна радость и сладость.
Но ведь известно: за желание иметь детей расплачиваешься всю жизнь и всею жизнью. Душа Доры, и без того не весьма крепко в теле держащаяся, истекала из неё по капле. Тускнел и редел волос, зубы серели и расшатывались, и всё чаще ныла поясница от ходьбы и езды верхом, хоть не на большое расстояние или в удобном седле. Женщина даже в росте поубавилась. Это накатывало после каждых родов, потом вроде отступало, но медленней прежнего.
Сельская повитуха говорила:
- Что хотите, благородная инэни, никакое счастьице не бесплатно. Для своих костей ребёнку нужна материнская кость, для питания - чистые материнские соки. А выделять всякую дрянь ей, пока носит, приходится за двоих - вот потрох и надрывается.
Врач-акушер, которого призвали как-то в помощь бабке, покачал головой и прописал настой чертополоха от почек, шпинат и орехи от станового хребта и костей, а заодно маковое молочко: чтобы спалось глуше. И прибавил к бабкиным словам:
- Вы, госпожа, обменяли плотскую крепость на потомство.
- Думаю, дело того стоило, - кивнула Дора, соглашаясь. Она и в самом деле так считала: зрелая дама на склоне лет может ничего не страшиться, коли рядом с ней её дети. И, разумеется, муж - но муж всё-таки не вечен.
Вертдом - тот же Кархайд, говорил один из почётных гостей с той стороны. Не государство с единой волей, а куча вздорных родственников. Оттого и полноценных войн не бывает: размениваетесь на стычки.
Пример подобного не замедлил случиться. Король Ортос Медведь незадолго до описываемых событий пожелал присовокупить к наследственным землям побережье и прибрежные воды, где становился на якорь кочевой Морской Народ, когда уставал гонять свои плоты по открытому морю. Сам король счёл последовавшие за тем события войной, моряне и их новый вождь, законный сын и наследник короля, Моргэйн - поводом для государственного переворота. В результате Ортос пал от сыновней руки перед строем войск, Моргэйна казнили за отцеубийство (что с самого начала было своего рода добровольной жертвой с его стороны), а вдова принца и мать его будущего сына, крутая нравом Марион Эстрелья, учинила розыск подстрекателей и лжепатриотов, кои натолкнули короля на мысль, ставшую для него самоубийственной.
Короче, стало ясно, что недалёкий и добродушный с виду Эрвинд посещал любовницу через раз, а в остальные разы охотился на самом деле. Вернее, готовился к королевской охоте. Имелось в виду - на короля Ортоса. То бишь примкнул к своре гончих, которые прикидывали завалить сразу медведя и медвежье отродье, а на трон посадить верного человека.
В изложении доброхотов, которые навестили будущую вдову после ареста мужа, все эти обстоятельства казались до крайности запутанными. Те, кто явился с ордером, и другие, с резолюцией, несущей на себе факсимиле королевы-матери, объяснять и вовсе не стремились. Одно поняла бедная Дора: в прежние времена за цареубийство, хотя и косвенное, мужа бы распялили на косом кресте, как лягушку, и выпотрошили, а теперь только голову отрубят и заберут движимый скарб в государственную казну. Ибо опустела она как раз по вине таких, как Эрвинд. А недвижимое имущество разберут по камешку и присыплют получившуюся плешь крупной солью.
- О Господи, а невинные дети как же? - невольно воскликнула Артемидора, когда до неё дошла суть дела.
- Детей тоже можно взять на казённый кошт, - один из чиновников, говоря это, ухмыльнулся, и от этого женщина вообразила себе нечто уж совсем гнусное.
- Не отдам, - твёрдо ответила она. - В них вся моя жизнь до капли.
- Оно и видно, - чиновник снова изобразил ухмылку.
Дора хотела было съязвить в ответ, что как можно судить не видя. Но тотчас сообразила, что имеют в виду её саму.
- Как нам сказали, восьмеро детишек, трое мальчиков и пять девочек, младшей и полутора лет не исполнилось, - добавил другой, по виду более сострадательный. - И на них нету вины, и вы, госпожа, невинны. Но у вас нет выделенной доли, которую запретно конфисковать. Как справляться будете? Мы ведь правду советуем.
Из этого рассуждения и лёгкой грамматической неправильности оборотов речи женщина рассудила, что он мусульманин - бывший или настоящий.
Замок начал разрушаться задолго до того, как пошатнули в нём первый камень (а сделать это полагалось не раньше, чем остатки семьи хоть как-то справятся со своей скорбью). Ушли, не потребовав никакого расчёта, слуги. Главный псарь заявил, что кормить свору согласен, если она достанется ему даром, - а то ведь мяса не напасёшься, хоть удавку на псин надевай. Мерин и кобыла достались королевскому двору, бывшая владелица надеялась, что хотя бы не зачислили в войско. Кормилица "поскрёбышка" заявила, что вырастила бы деточку вместе с её молочным братцем, но чтобы матери и близко не появлялось. А то дурная слава к ним прицепится - мало нам детской "трясци", что вволю гуляет каждую весну. Ей пришлось пойти навстречу: молоко в грудях у самой матери не высохло, но стало горьким. Остальных детей на время сумятицы охотно разобрали по рукам Эрвиндовы дядья и сёстры. Малые детки - большие бедки, большие ребята - к любой дыре заплата.
Так что на публичную казнь местных заговорщиков Артемидора приплелась одна и пешком, сама дивясь, как достало сил. По пути она неоднократно укоряла себя, что ввязалась в путешествие; но ведь надо было кому-то проститься с беднягой, несмотря на то, что он подставил под удар всех, кого только смог.
На её счастье, стольный город Ромалин, где долженствовало происходить торжество закона, простирался всего в двух днях ходьбы от их с мужем обиталища. Время стояло сухое и душное - самое начало осени. Оттого Доре пришлось поневоле вспомнить отрочество, когда отец брал её с собой скупать чёсаную шерсть по дворам. Для экономии средств, уже тогда немалых, они одевались попроще и ложились ночевать прямо в копну сена, если погоды стояли светлые и безоблачные; сеном же и накрывались поверх одежды. Худых людей можно было почти не бояться - странники охранялись правом и обычаем, в отличие от обитающих за стенами, ибо все люди - чужаки и иноземцы в этом мире, а исполнение всеобщего закона оберегает.
"Делать то, что в юности, означает становиться юной, хотя времени на это тратишь побольше", - сказала себе Дора, просыпаясь раньше, чем взошло солнце, и выдёргивая солому из растрепанных после сна волос, прежде чем спрятать их назад под старый платок. Для двуногой торбы, набитой золотом и зародышами, это было почти гениальное рассуждение.
Возвышайся вокруг Ромалина крепостная стена, все её ворота стояли бы этим утром нараспашку, а стражники на заставах не брали бы никакой пошлины. В торжественные дни, подобные грядущему, порядок сам себя охраняет: сообщникам неинтересно отбивать осуждённых и волочить потом через кучу малу протестующего народа, ворам легко срезать кошельки и потрошить карманы, оттого они не утруждаются грабежом, а площадь вокруг эшафота забивается народом ещё с полуночи.
"Вот и хорошо, что их много, я недалече постою", - сказала себе Дора, завидев густую толпу, которая колыхалась, словно ржаное поле под ветром. Вслух она говорила поблагородней, чтобы муж не ругал и детки не перенимали. Но уже на подходе её стиснули с боков и с тылу, а поскольку она считала неучтивым работать локтями, чистя себе путь справа и слева, то невольно изобразила собой гладкую вишнёвую косточку, которой мальчишка стреляет, сплюснув между большим и указательным пальцами.
Так и вышло, что плюнуло ею прямо в высокий помост, где в ожидании события воссела знать. Не достигая шагов пяти - как раз там стояла живая цепь оружных морян.
В прорехи живой цепи, состоящей из исчерна-смуглых тел, рубах небелёного полотна, широких кожаных поясов и ожерелий, Артемидора отчётливо видела лица. Узнавала: там были отцы семейств, где Эрвинда принимали с охотой, её саму - слегка покривясь. Чай, грехи нынче отмаливали. Городской глава с супругой, судя по осанке - в лучших своих одеждах. "Как только кровью забрызгать не боятся", - подумала женщина без обиняков и сама подивилась такой своей смелости. Хотя исполнитель ведь должен работать не прямо здесь, а напротив: так всегда устраивают. По слухам, на самые большие казни соизволяют прибыть королева с королёнком, хоть тому и пяти ещё не исполнилось. Но их вроде как нет, хотя вон та троица персон держится куда как серьёзно: милая лицом дама в чём-то светлом и алмазном, рыжекудрое дитя в золотом и красном - ну нет, на короля не тянет, больно шаловливо, его так и позывает извернуться. И высокий ростом господин, что вот сейчас поднялся из кресел: стальные волосы, бронзовая кожа, серебряные глаза под серебряными бровями.
Сьёр Хельмут Торригаль - "во плоти живая сталь", оберегатель королевского чрева и младенца Кьяртана Первого. Ныне - верховный конюший.
Про него в своё время говорили немало странного и ещё больше страшного...
Дора не додумала мысли, потому что на помост - на эшафот! - начала подниматься вереница тех. Со связанными за спиной руками и скованных по поясу одной цепью.
Поднялись. Вытянулись по краю шеренгой.
А дальше пошло то самое. Страшное.
Торригаль выпрямился ещё больше и скинул с плеч мантию. Кажется, под ней он был совсем нагим - или это лишь почудилось, ибо его вмиг одело некое мерцание, будто купол из металла, раскатанного на валках до полупрозрачности. "Святой Езу Нохри, это и впрямь снова он! - ахнула женщина. - Живой палаческий меч..."
Клинок почти двухметрового роста поднялся ввысь, двигаясь вместе со своей аурой, повернулся почти горизонтально помосту. И двинулся.
С лязгом упало первое звено цепи. Второе. Третье. Только мелкий прах и тёмные брызги на досках позади. Очень быстро.
Артемидора стояла как заворожённая. Потом она вспоминала, что совсем не чувствовала страха, только - что звено за звеном спадали незримые кандалы, и это было почти не больно. "Эрв - последний", - сказала она себе уже совсем без чувств.
И вдруг прихлынуло - жаркое, алое. Будто с ног до головы оплеснули валом свежей крови, в которой растворено солнце. От неизмеримого наслаждения, которое уже нельзя было вынести, она очнулась, ахнула - и без чувств упала на тех, кто подпирал её сзади.
А когда подняла голову с чего-то неожиданно мягкого - площадь была та же, но без единой души. Если у тех троих, что окружили беспамятную, была душа.
Дама-беляна, видимо, как раз и подложила Артемидоре под голову свой свёрнутый плащ и теперь хлопотала вокруг, то и дело отпихивая локтем назойливого мальчишку, - да, Торригалева сынка, не иначе! Батюшкина копия во всём, кроме волос. Благородный Хельмут стоял в стороне - кожа отливала уже не в бронзу, а в ту же красную медь. Женщина внезапно припомнила, что лет пятнадцать назад, когда она была совсем девчонкой, непослушных ребятишек пугали мертвенно-бледной кожей "королевского призрака".