Телефон нужен для звонка. Сеть нужна для коммуникаций. Или для работы. ВК подходила как нельзя лучше. Раствориться в миллионах разных лиц, выдуманных и настоящих, тысяче тысяч имен, вымышленных и истинных, легко. То, что надо.
Старенький смарт засветился, приняв сообщение.
«Говорящее дерево». Конспираторы, чего уж. В этом волжском городе говорящее дерево есть только одно, хотя и металлическое. И совсем даже не дерево.
Путь в голове выстроился сам собой. Не стоит рисковать и включать GPS. Куда неудобнее, но вернее, изучить карту и номера общественного транспорта с маршрутами. Сложно по первости, потом привыкаешь. Если тренироваться, каждый город отложится в памяти и не заблудишься, будешь знать все пути-отходы.
От «Меги» в город шел совершенно цивилизованный бесплатный автобус. Как раз до нужного автовокзала. Кофе, на всякий случай, купил еще один. Как-то очень подозрительно хотелось зевать.
Куда смотреть, оказавшись в первый раз где-то, чтобы понять хотя бы что-то? Просто вокруг. Желательно не слушая ничего в наушниках, а внимая людям. Многое узнаешь, если уметь отсеивать шелуху. Только сейчас ему совершенно не хотелось ничего такого. В городе есть свои, расскажут. Рассматривать оказалось интереснее. Хотя музыку он так и не включил. Мало ли?
Снег сюда не добрался. И даже тучи, ворочавшиеся серой живой массой, проглядывали светлым. Стоило порадоваться, зима не лучшее время для работы. Если, конечно, не считать порой полезного мороза. Не-мертвым с ним справляться тяжелее. Черная стылая кровь не греет, только дает возможность двигаться.
Рядом, чуть задев сумкой с вышивкой-аппликацией, шлепнулась женщина… девушка. Приглядевшись, стало ясно: ошибся. Девчонка. Просто сразу не разобрался, слишком много краски на лице. Дева, обозрев его, хмыкнула, поправила огромные беспроводные наушники и откинулась на спинку. Гордо и независимо. И то и другое явно имели происхождение из комплексов. Если судить по самой деве.
Та дисгармонировала со всем вокруг натуральной белой вороной. Совершенно не вязалась ни с городом, ни с людьми, ни со всем остальным. Если правильно помнил, таким место в Столице. Там никто внимания не обратит. А здесь… а здесь все же пялились. Больше, чем на двух негров, одетых как в стужу и не снимавших капюшонов. Не, а чего? С ними-то все ясно. Местный аэрокосмический кого только не принимал под своими гостеприимными сводами и кровлями. Приехали откуда-то, видать учатся на водителей личного вертолета Н-Коно Бананмбе из Зимбабве. Не иначе.
Стало стыдно до желания подойти и извиниться перед пареньками. Побороть в себе расиста получалось с трудом, временами и далеко не всегда. Но то-то ладно. Дева, вот это да.
Рыже-кукольные волосы, казавшиеся жесткой проволокой. Леггинсы, с дырками и видневшейся сеткой колготок-чулок. Парка-хаки с нашивками каких-то колюче-панковских групп. Перчатки-митенки, выпустившие красные замерзшие пальцы с черным лаком на ногтях. И проколы-проколы-проколы. Тоннели в ушах, два скромных гвоздика в крыльях носа, по три кольца на бровь и два для нижней губы. Ну и штанга, мельтешившая между губ, мешая надувать пузыри жвачки. Одно слово: среднестатистическая студентка в провинции.
На нее многие вокруг смотрели не скрывая совершенно колхозного нездорового интереса. И, вполне возможно, троица парней, сидящих позади, вдобавок проявляли еще более нездоровый. Почему-то показалось, что интерес выразится явно не в попытке познакомиться и пригласить в кино.
Что поделать, современные нравы, торжество восторженно побеждающего феминизма. Если женщины хотят быть как мужчины, то и к побоям стоит относится философски. Вот только, беда, его воспитание все же было немного другим. Равно как отношение к гендерным вопросам и феминизму.
Автобус спокойно пер вперед, не сворачивая. Московское шоссе, серо-новое, готовое к Чемпионату мира, убаюкивало. Он привык. Спать ему хотелось постоянно, последние… много лет. Или даже не так. Просто хотелось отдохнуть. Как-то совершенно по-людски, с морем, солнцем и все такое. Не складывалось. В последний раз, когда выпало поваляться у соленой теплой воды, выпало и другое. Упокоить небольшую гостиничку. Все бы ничего, но работать в той жаре больше не хотелось. Пусть местные занимаются.
Жара, солнце, горячее и раскаленное. Протыкающее насквозь пылающими тонкими иглами, лезущими повсюду. Закипающее красное, вытекающее через край медного таза, плюющее плавящимися липкими пузырями. Ветер, раскидывающий алые капли в стороны, брызгающий сладко-металлическим вкусом и мешающий тягучие пурпурные нити с песком, превращая в бурый кисель. Белый алебастр сложенных в безумном порядке твердых блестящих изгибов, прямых, полушарий с черными дырами симметричных провалов. Отражающаяся от сияющей белизны золотая монета на голубом старательно хватала крючьями глаза даже через стекла очков. Черные перья и хриплое карканье преследовали бурлящим ритмом хард-рока, вгрызаясь прямо в начинавший закипать мозг…
Он выдохнул, глядя на спинку сиденья перед собой. Чертова усталость. Хочется домой. Где только его дом? То-то и оно…
Перед глазами возник его картонный стаканчик с кофе. Дева, переставшая быть гордой и прочее, смотрела с пониманием. Ни с хреновой жалостью, состраданием или какими-то другими, приписываемыми женщинами эмоциями. Фига. С самым обычным пониманием.
– С работы?
Хм, хороший вопрос.
– Типа того. Спасибо.
– Не за что. Не видела тебя. Ты на погрузке?
Что? А, ясно. Врать не хотелось.
– Не работаю в «Икее». Еду просто издалека.
– Не местный?
Он помотал головой. Вроде как точно не местный. От слова «совсем».
– Вписка есть?
– Что?
Порой казалось: живет в какой-то чужой стране. Порой не выходило понимать таких же, как он, родившихся здесь и говоривших на одном языке. Дошло, правда, быстро. Вспомнил.
– Есть. Квартиру должны снять. Командировка у меня.
– А-а-а, ясно…
Что ясно, интересно? Кофе успел совсем остыть, но пить хотелось сильнее, чем оставить стакан для мусорки.
Ребятишки, вроде как желающие сделать что-то не особо приятное рыжей, так и не вышли. Да и ладно, хуже для них же. На добро надо отвечать тем же. Мог остаться без кофе, разлить его на себя. А девчонка помогла, хотя никто не просил. Может, все-таки обойдется?
– Пересядь к окну.
Ехать еще минут пятнадцать, стоило убрать ее от прохода. Всякое случается. Могут выходить и наподдать с ноги, потом удрать.
Она вскинула глаза, такие же, как волосы, рыжие. И снова понимающие все. Чтоб тебя, дурочка-умница, неужели ты все знаешь и не пытаешься как-то уйти от этого?
Век сменяет век, цивилизация мягко захватывает все вокруг. Охватывает тысячами километров трасс, сетевых кабелей, вышками мобильной связи и федеральными сетями супермаркетов. А люди остаются людьми. Злыми обезьянами, жаждущими разорвать такую же обезьяну, только из другого племени. Макаки с красными задницами ненавидят макак с белой полосой на спине. Белая полоса = ЗЛО. Запустим в нее клыки, располосуем когтями и дешевыми китайскими раскладухами, затопчем пятками и подошвами кежуальных зимних кроссовок. Время течет, люди остаются сами собой.
Кто они? Скорее всего, хулсы. Обычные околофутбольные парнишки, любящие пивас, размяться после «мяча» и нужных телок. Эта вот не нужная, чужая, глупая и наверняка либерастка. Значит, надо научить ее жизни. Втроем, девчонку, ногами. И не забыть поссать сверху. На потом и для закрепления урока.
А он, понимаешь, тут из-за них ночами убивает мертвое. Не жизнь, сказка.
Пересела, не споря. Вот и хорошо. Посмотрим, чего тут у нас за окном. Пока еще не надо бить-ломать-выбивать. Можно насладиться видами. Ну да, именно так.
Проплыл самолет. Самый настоящий штурмовик ИЛ-2 на постаменте. Шоссе огибало его, пересекающая ныряла под. Что тут еще? О, любимый культовый новодел. Купола с крестами на фоне громады семейного «Магнита». Чудный пейзаж, хоть сейчас пиши современное полотно для Третьяковки. Иногда искренне желалось поговорить с главным архитектором разных городов. Из-за неуемной страсти к прекрасному, само собой. Поспорить о примененных ходах и услышать всю правду о них. Гениально же вписан храм в гипермаркет. Или гипермаркет в храм. Хрен редьки не слаще.
Стоило удивляться тяжелой сети мрака, нависшей над городом? Он и не удивлялся. Хорошо, обычные люди не понимают. Не видят и ладно. Неужели не чувствуют?
– Странная осень.
Рыжая говорила, не обернувшись. Смотрела в окно, на нелепое строение какой-то «Империи». Если бы империи выглядели также, было бы грустно.
– Странная?
– Да. Тревожно. Вроде бы не с чего. Вот только все к празднику готовились летом. Футбол, чемпионат, все дела. Туристы… И все, кончилось… и тревожно.
Он не ответил. Вот и ответ, наверное. Кто-то все же чует, еле-еле хватает почти не звучащие и туго натянутые струны беспокойства. Если, конечно, так и есть.
– Почему тревожно?
Тревожно из-за Мрака. Его не рассмотришь до поры до времени. Мрак клубится в темноте старых переулков, прячется в тенях рабочих окраин, таится в муравейниках спальных районов. И только осторожные щупальца страха выбираются наружу вместе с ночью и детьми союза ее и Мрака.
Но Мрак давит человека. Тихо, без лишнего шума, подбирается все ближе. Оглянись, идя вечером от магазина с чуть не позабытым батоном. Посмотри в мглу тумана между тесно стоящими машинами. Иди к фонарю, где пьяно смеются ошалевшие без нарядов полиции малолетки. Лучше схлестнуться с ними, чем с прячущимися в темноте.
– Тревожно? – переспросила рыжая. – Не знаю. Просто…
Страх. Кошачьи рыжие глаза, наплевав на физиологию и анатомию, плескались страхом. Его в ней оказалось слишком много. Такое нельзя держать в себе. Совсем нельзя.
– Тебе надо отдохнуть… – не стоило говорить с ней, но душа у него еще осталась… наверное. – Уехать. Завтра. Или даже сегодня. К солнцу, к морю. Только не гулять по ночам.
– Почему?
Рыжая даже не думала хмыкнуть по поводу моря. Зато спросила про ночь. И смотрела-смотрела, прожигая насквозь. Иногда даже обычный человек может коснуться того, что недоступно. Недоступно, пока не коснется его холодными острыми пальцами. Она явно стояла где-то на границе и лишь чуть не перешагнула через нее. Интересно.
– Так надо.
Она хотела что-то сказать. Открыла рот, чуть двинулась вперед. И не стала. Настаивать не стоило. Но отпускать ее просто так не стоило еще больше. Что-то рыжая знала.
– Мне выходить на следующей.
Кивнул и встал, пропуская. Ребятишки сзади радостно ухмыльнулись и двинулись за ней. Он развернулся, закрывая проход. Улыбнулся. И посмотрел в глаза первого, светлого дерганного крепыша.
Силу взгляда нельзя недооценивать. Силой взгляда можно остановить злющего пса. Показать все, ожидающее того впереди. Вспоротое брюхо, разваленное в разные стороны горло, хлещущую кровь, переломанный хребет. Такое выйдет не сразу. Но времени научиться у него хватало. На свои места ребятишки сели хмуро и расстроившись. Но ни один не решил попросить его отойти. А требовать? Ну… им явно расхотелось.
На автовокзале, перейдя по переходу, осталось только найти нужную остановку. И сесть в «двести сорок седьмой». Придется чуть подняться, но так он точно успеет доехать к исходу времени. После сообщения о встрече времени было не больше часа.
Осень рыжела, краснела и золотилась вокруг. Деревьев хватало. Повсюду, волнуясь под ветерком, мелькало охряное, малиновое и оранжевое. Вырвавшись из высоких стен новостроек, погружаясь в гордо стоящие «сталинки» и аристократические выжившие особняки, город менялся. Превращался в самого себя, настоящего, лежащего вдоль черно-зеркальной Волги вольготно и по-купечески широко. В приоткрытое оконце врывался запах листьев, недалекой реки и остатков сухой пыли, носимой взад-вперед ветром-бродягой.
Здесь, под совсем очистившейся голубой далью, мрак отступил. Солнце, выкатившись из-под туч, разогнало наступающий холод и плетьми лучей выгнало мрак. До ночи, но дышать стало легче.
Мелькнула шахматная доска набережной, чугунное плетение ограждений, яркие точки бегающих малышей. Дорога ощутимо пошла вверх, оставляя слева острые ассиметричные шпили-близнецы готического костела. Рвущие небо и прозрачный воздух, показывающие: он приехал. И напоминающий: здесь тебя ждут вечером. Ждут Другие.
Говорящее металлическое дерево. Бронзовый антропоморфный древомутант. Веселый смеющийся Буратино с ключом в поднятой руке. Нестареющая кукла-мальчик, стоящая у дома своего автора. А его ждал заросший бородой по самые глаза здоровяк, любящий ароматизированные сигариллы.
– Думаю, не стоит спрашивать про славянский шкаф?
Здоровяк довольно оскалился. Выглядело страшновато, напоминая неожиданно зевнувшего медведя.
– Я Семеныч.
Он кивнул. Назвал ничего не значащее имя.
– Все плохо?
Семеныч оскалился шире. Хотя, казалось, куда шире?
– Все еще хуже, братишка. Намного. Уж поверь.
Да верил он, верил. Тут даже собственными глазами не нужно пытаться рассмотреть прячущихся в темноте. Город наполнялся концентрированным злом, накачивался им, ровно как тугой гнойник липким содержимым. Чирьи не вылечишь мазями, прогреваниями или наговорами бабки-шептуньи, их только давить, больше никак. Вскрывать и давить, стискивая зубы, пока терпишь резко-рвущую боль, пульсирующую в ритм белесо-кровяной дряни, прущей наружу.
Города заполнялись Мраком также быстро, как села, деревни, станицы или аулы. Ему же все равно насчет того, что мягко тронули вроде бы незаметно-пушистые лапы, прячущие внутри ледяные острые когти. Десяток выживающих на берегу речки Сылва в крохотном поселке, шесть семей родственников деревушки под Белгородом, триста тысяч нефтяников с семьями городка а-ля Стрежевой или два с лишним миллиона вместо полутора, живущих здесь, у Волги. Мраку все равно, он как талая весенняя вода и худая кровля, поставленная Фондом капитального ремонта, его черные вязкие щупальца найдут крохотную дырку и втянут внутрь все накопленное Зло, смешают с варящимся в людском котле и все, чертово рагу готово.
Сколько раз такое уже случалось? Он точно помнил два последних раза. Первый, почти тридцать лет назад и второй, когда, казалось, беды ничто не предвещало. Только, вот вопрос, почему ему все чаще приходиться колесить по дорогам, так и не ставшим лучше, не высыпаться, проводя ночи напролет все в тех же переулках рабочих районов и развалинах бывших заводских корпусов, рыская между полустанками и сельскими остановками, оказываясь в гаражных массивах и исследуя спальники городов-миллионников.
Почему? Он пока не понял и не разобрался. Но тогда, в девяностых, все было куда проще. И не могло сложиться иначе, начиная с чертовых августовских дней. Мрак тогда жрал всех, без разбора. Но, особенно, как и всегда в годы, пожирающие людей изнутри, Мрак быстро добирался до молодежи.
…Я крашу губы гуталином…
Сиси все приходил в себя, сиськи Джины казались весьма ничего, а Мейсон сражал сарказмом и ухмылками. Шашлык жарился куда реже сегодняшнего, а дым потихоньку начинал пахнуть человеческим мясом. Не братков с их разборками. Мясорубка в городах сменилась промышленной в республике на Кавказе.
…Напудрив ноздри кокаином…
Понятно, утюги не поют. Основное назначение утюга, само собой, гладить платье. В смысле, одежду. Но "доносилась из каждого утюга" или, на крайняк, "из электрочайника", только-только становящихся популярными, как раз про этот самый случай.
…Давай вечером с тобой встретимся…
Самым страшным годом для стал, на самом деле, девяносто четвертый. Его жутко ждалось, хотелось и вообще футбольным фанатам, желающим большого футбола. Взамен страна получила другое, захлебнувшись в кровавой рвоте войны, рвущихся с цепей зверей разборок, разваливающихся больниц и горящих изнутри подростками школ. Когда тебе четырнадцать-шестнадцать-семнадцать, то многое кажется совершенно другим. Опасно это, конечно, надеяться на чудо и натыкаться на декорации дешевых фокусов, но куда ж без такого? Тем более, куда интереснее именно так:
Желать принцессу, наткнуться на притворяющуюся пэтэушницу.
Полагаться на почти брата и вдруг увидеть вместо него не своего любимого человека, а непонятное говно, смахивающее на стандартного утырка, по вечерам отжимавшего у мелкоты родительские рубли, рассеивающиеся быстрее дыма демократических танковых залпов или аромата Марии, дочери Хуана.