— Ух ты, ах ты. И что же они такое полезное самопознали?
— Откуда ж мне знать? — англичанин пожал плечами.
— У-у-у, — разочарованно протянул Феликс. — На самом занятном месте — и даёшь задний ход.
«Викинг» вдруг расхохотался, хлопая себя ладонями по ляжкам. Смеялся он бурно, но недолго, а отсмеявшись, тут же принялся извиняться перед Филом, с невозмутимым видом переждавшим этот взрыв веселья.
— Прошу простить меня, друг мой… но вы были столь уморительны в своём горячем желании меня опровергнуть! Право же, я не мог сдержаться… Продолжать, однако, не стану — по отношению к вам дискуссия выходит не очень честной. Ведь я вам изложил не свою теорию, и я даже не являюсь её приверженцем. Это был лишь пример. Фантазия одного из моих коллег. Разминка для ума.
— Да брось любезничать-то, — усмехнулся Фил. — Весело же поболтали, за что тут обижаться?
— Было интересно, — поддержала его Римма. — Правда. Расскажете нам что-нибудь ещё, Ланс?
— Завтра, — с улыбкой англичанин указал на свои наручные часы… и вдруг снова посмотрел на меня. Очень внимательно, и без малейшего веселья в лице. — Спокойной вам ночи… Ростислав.
И, раскланявшись с остальными, отправился в свою палатку. Паяц белоголовый.
А ночью мне приснился демон.
Я открыл глаза. Тент палатки слабо похлопывал на ветру. Рядом ровно дышала спящая Римма. Расстегнув клапан, я выбрался наружу — в предрассветный серый полумрак. Обошёл остывшее кострище, медленно пересёк плато и вышел к Литскому провалу.
Из Провала навстречу мне поднялась огромная чёрная тень. Демон завис над пропастью, удерживая себя в воздухе размеренными взмахами двух кожистых крыльев. Взгляд твари обжигал, как прикосновение к вековому горному льду.
«Я — это ты!» — заявил демон голосом, в котором противоестественным образом слились воедино равнодушие, насмешка и стремление убедить.
И у меня отчего-то не нашлось слов возражения. Страха я не чувствовал… я вообще ничего не чувствовал. Даже удивления.
«А ты — это я!»
Идея-кольцо. Замкнутый круг.
— И что с того? — спросил я у висящего над Провалом ночного кошмара. Кошмар рассмеялся холодно и беззвучно, а потом… пропал. Растворился в светлеющем на востоке небе, так и не дав мне ответ.
Я открыл глаза. Тент палатки слабо похлопывал на ветру. Рядом ровно дышала спящая Римма.
«Бред. Наваждение. Чёрт бы тебя побрал, Ланс, вместе с твоими россказнями. Снится теперь всякая дрянь».
Я осторожно повернулся на бок, лицом к Римме, и коснулся её плеча. Кожа девушки показалась мне нестерпимо горячей, даже захотелось отдёрнуть руку, отпрянуть… но я сделал обратное — потянулся к ней всем телом, прижался, обнял, растворяясь в нежном жаре её плоти…
Желание пришло, подчиняясь воле разума — не чувственное, но рассудочное, физиологически обоснованное…
Римма вздохнула, просыпаясь… Протестующе мурлыкнула… Застонала тихо и ритмично…
Спустя миг вечности, захватывающий взлёт и не менее захватывающее падение, вновь погружаясь в пучину дрёмы, я услышал, как она прошептала:
— Ты всё-таки чудо, Рост… но, боже ж мой, до чего же холодное.
Штука и впрямь выглядела удобной. Я от соблазна не удержался, по руке примерил — шик, да и только. Немного каму напоминает — не ту, которая река, а ту, которая боевой серп. Один раз брал такую у соседей в секции ниндзюцу, у них там полно всяких игрушек интересных, у нас, айкидошников, их вообще почти нету. Хорошая вещь, добротная. Правда, в горы без нужды я её ни за что бы не потащил. Лишняя тяжесть.
Я вернул ледоруб Ланса туда, откуда его взял — подпихнул под тент чужой палатки, из-под которого тот слегка выглядывал, точно верный сторожевой пёс. А то, неровён час, хозяин проснётся, увидит свою игрушку в моих руках и расстроится. Или того хуже — о чём-нибудь заговорить попытается.
В котле ещё оставалось с вечера немного гречневой каши. Разогревать её я поленился, доел холодной. Когда последнюю ложку в себя запихивал, из своей одноместки вылез, позёвывая, Феликс.
— Трапезничаешь, жаворонок, — он сладко потянулся. — Нет бы чуток поработать, накормить друзей… Может, совершишь маленький подвиг? Из милосердия?
— Это нелогично, — я отложил опустевший котёл. — Кто жрать хочет, тот и работает. А милосердие мне чуждо.
Фил спорить не стал — слишком хорошо меня знает. Буркнул для порядка нечто лестное в мой адрес и ушёл к ручью за водой. Я тоже ушёл — решил немного прогуляться по плато, на окрестности глянуть.
Прогулялся. Глянул. Как и ожидалось, окрестности не впечатлили. Камни и трава, трава и камни. Единственное, что могло сойти за развлечение — это поиск в причудливых нагромождениях выветренной породы образов знакомых предметов. Вон тот утёс, скажем, бульдозер напоминает. С оторванным ковшом. А эта вот трёхметровая покрытая жёлтыми пятнами лишайника глыба на медведя чем-то похожа.
За скалой-медведем обнаружилась небольшая площадка, поросшая травой. Здесь журчал ручей, и струйки воды, сбегая к краю площадки, падали на курумник с высоты примерно четырёх метров. Не Литский провал, конечно, но чтобы шею свернуть более чем достаточно. Я заглянул вниз, несколько секунд боролся с неприятными ощущениями, потом присел на камень.
Чёртова высота. Сказать, что я её просто боюсь будет, пожалуй, неправильно. Нет, от близкого знакомства с высотой меня удерживает не страх — инстинкт самосохранения. Всё было бы проще, если бы пропасть меня отталкивала, но она напротив — манит. Тянет в себя, упрашивает, умоляет: «Приди ко мне! Прыгни!» Видимо, в глубине души я понимаю, что однажды могу не удержаться. А оно мне надо?
— Страх полёта.
Я чуть шею себе не свернул, оборачиваясь! Он нарочно, что ли, подкрадывался?! Напугать хотел?!
— Так это называется, — как ни в чём ни бывало продолжил Ланс. — Ты хочешь лететь, твои рефлексы толкают тебя к полёту, но логика отказывается повиноваться. Логике кажется, что полёт невозможен. У тебя ведь нет крыльев, не так ли?
— Очевидный факт, — буркнул я, мечтая снова остаться в одиночестве. Но англичанин и не думал уходить, он присел на другой камень неподалёку и снова заговорил:
— Что у тебя с этой девушкой, с Риммой?
Надо сказать, парень сумел меня удивить. Неприятно, конечно. Вопрос сам по себе был бестактным, а если принять во внимание внезапный переход подчёркнуто-вежливого блондина на «ты»… Неужели, ссоры ищет?
— Сдаётся мне, Ланс, не твоё это дело, — я решил с нахалом дипломатию не разводить.
— Просто скажи, зачем она тебе?
— Слушай, — я повернулся к нему лицом, — знаю, вопросом на вопрос отвечать невежливо, но раз уж ты мне невежливые вопросы задаёшь, то правилом этим я пренебрегу. Что тебе нужно от меня, палеофантазёр?
Тот улыбнулся как-то отстранённо, будто себе самому. Думаю: «Либо уйдёт сейчас, либо драться полезет».
А он…
— Драконы всё-таки сумели приспособиться к людям. Знаешь, какой выход они нашли? Изменение. Самое последнее и самое радикальное. Полная трансмутация.
Это звучало любопытнее, чем всякие идиотские вопросы. Я решил немного послушать.
— Помнишь эти легенды про юных прекрасных дев, которых либо отдавали чудовищу как выкуп, либо драконы сами их похищали? Каждая сказка прорастает из семени факта, но, как правило, даёт факту собственное толкование. В действительности драконам и впрямь понадобились девушки. Они изучали человека, исследовали молодых человеческих самок. На предмет совместимости генов.
— Боже, какое разочарование, — я скорчил скептическую гримасу. — Всегда полагал, что их просто ели.
Ланс на мою реплику не отреагировал.
— Чешуйчатые гении генетики в конце концов добились своего. На свет появилось существо, похожее на примата, но с генетической памятью рептилии. Появился дракон, внешне неотличимый от человека. И способный спариваться с людьми. Потомство неизменно рождается только мужского пола. И каждый мальчик несёт в себе скрытые гены дракона.
— Почему только мужчины?
Блондин ответил мне неприятным смешком.
— Ну, что за вопрос! Всё элементарно! Каждый мужчина — это потенциальный воин и работник, он физически сильнее и выносливее женщины, именно он — доминанта древнего общества. В те времена, когда последние из драконов работали над проблемой выживания своего вида, люди выхаживали своих мальчиков намного старательнее, чем девочек.
— Зато мальчики чаще становятся солдатами и гибнут, защищая девочек, — парировал я. — Так себе метод. Нечто вроде вируса, с той лишь разницей, что поражённые клетки не погибают. Происходит лишь копирование вирусных клеток, причём не слишком эффективное.
— Как показала практика, достаточно эффективное, — англичанин криво усмехнулся. — Драконы не вымерли. Теперь они рождаются среди людей. Они выглядят как люди, живут меж ними, и отличить дракона от человека непросто, даже если знаешь признаки, по которым следует искать. Однажды число носителей вирусного гена достигнет критического порога, и тогда…
«Сюжет для фантастического романа, — подумалось мне. — Что-то вроде апокалиптики. Или антиутопии?»
— Ты задумывался хоть раз, зачем она тебе? — вдруг спросил Ланц. — Ты ведь не можешь любить по-человечески. Твоя холодная кровь запрещает привязанность к теплокровным.
— Ты бредишь, — сказал я ему спокойно и проникновенно, хотя внутри у меня всё сжалось от странной ледяной ярости. — Ты слишком увлёкся своими сказками. Ты просто псих.
— Не-ет, — покачал головой англичанин, но это было вовсе не возражение, он лишь развивал свою мысль: — Нет, приятель, это не чувства. Это инстинкты. Тебе нужно продолжиться, передать свои холодные гены следующим поколениям летающих ящериц. Генеральная родовая программа. Высший императив.
У него был взгляд абсолютно уверенного в себе человека. С искорками торжества, какие бывают у того, кто долго шёл к заветной цели, и наконец-то видит её перед собой. Буквально в паре шагов, буквально руку протянуть… Взгляд охотника, настигшего неуловимую дичь.
— Шёл бы ты… приятель, — сказал я ему, гоня прочь неприятные ассоциации. — Мне твои фантазии, уж извини, по барабану. Можешь жить в них сколь твоей душе угодно, но меня ими больше не донимай. И Римму донимать не смей. Станешь ей голову морочить… — я подумал немного и закончил: — Морду тебе набью. И не посмотрю, что иностранец. Понял?
Кажется, прозвучало неплохо. Веско. Не дожидаясь ответа, я повернулся к Лансу спиной и пошёл обратно в лагерь, мимо скалы, так похожей на медведя. Шагов с десяток успел сделать, прежде чем в затылок ударило брошенным копьём:
— Эй, ты уже с нею спал?!
Он меня провоцировал — грубо, нагло. Напрасная трата пороха — я просто промолчал, не замедлив шаг.
— Иди к лешему.
— Ха, дракон, мы же в горах!
— Иди к горному лешему.
Под ногой качнулся надёжный с виду камень, вниз по склону загрохотал сорвавшийся булыжник.
— Чёрт.
Не люблю горы. Не люблю высоту. Не люблю сумасшедших теоретиков и их сумасшедшие теории. И что я здесь забыл — совершенно мне не понятно. Впрочем… это всё нервы. Нервы. Да и чертыхнулся я больше машинально, чем от испуга.
Демон из ночного сна беззвучно хохотал мне в спину.
Фил колдовал над примусом, прячась за массивным каменным валуном, где его с горелкой не мог достать вездесущий ветер.
— Кофе будешь?
— Где Римма? — я заглянул в палатку. Пусто.
— Чёрный. С мускатным орехом и корицей, по-мзареуловски. Язык проглотишь.
Феликс облизнулся в предвкушении. Я присел перед ним на корточки и заглянул в глаза.
— Фил, где Римма?
— Ну, ты и зануда, Ростик, — он вздохнул, страдальчески закатывая глаза. — Да откуда ж мне знать? Упорхнула твоя голубица минут пять назад. Куда — не доложила. Я так подозреваю… отправилась поискать укромное место и малую толику уединения.
И Феликс заговорщически мне подмигнул.
— Шут, — констатировал я. — Балаганный.
Но по существу он был, пожалуй, прав. И чего я, спрашивается, завёлся? Ланс со своими мозговыми тараканами выбил меня из колеи с той непринуждённой лёгкостью, с которой обычно я сам доставал отца… Мы с родителем вообще ссоримся часто. Не то чтобы кто-то из нас эти ссоры намеренно затевает, всё как-то выходит само собой: мне достаточно просто пожать плечами на любой его вопрос и равнодушно молчать, когда он начинает злиться…
— Так ты будешь мой кофе пить или где?
— Буду, — пить, на самом деле, не хотелось, но мне нужно было чем-то себя занять. Я с отвратительной ясностью понимал, что если откажусь от угощения, то наверняка пойду искать Римму. Как бы глупо и алогично такой поступок ни выглядел. До встречи с психом-англичанином я никак не подозревал в себе неврастеника. Открытие меня неприятно озадачило.
Сквозь прореху в тучах выглянуло солнце. Луч света небрежно мазнул по плато, воспламенив влажную от росы траву мириадами жёлтых искр. Испугавшись собственноручно порождённой феерии, луч метнулся к Провалу, канул в него и угас.
Я глотал обжигающе-горячую жидкость, не чувствуя ни вкуса кофе, ни запаха пряностей. Мой взгляд поневоле возвращался к каменному «медведю». Ланс всё не шёл. Так и стоит на продуваемой насквозь площадке, смотрит на скалу с другой стороны?
Неожиданная мысль заставила меня подойти к палатке англичанина. Утром его шикарный ледоруб лежал под тентом при входе. Сейчас там было пусто. Ланс убрал свою игрушку или унёс с собой? За каким лядом вообще этому психу ледоруб в здешних невысоких горах?
— Пойду, прогуляюсь, — я встал, отложив недопитую кружку. — До ветру. Куда, говоришь, Римма ушла?
— Э-э-э… — Феликс посмотрел на меня так, как, должно быть, врач-нарколог смотрит на пациента с запущенным геморроем: «По лицу вижу, батенька, что вам худо, но моё лечение вам едва ли впрок пойдёт. Специализация не та, уж извиняйте».
— Рост, ты… э-э-э… кажется, вон туда она ушла. За тот вон утёсик.
И ткнул пальцем в направлении Провала. Что ж, по крайней мере, сумасшедший англичанин шляется где-то с другой стороны плато.
Она стояла у самого края обрыва, смотрела вниз. Стройная, спортивно сложённая, с торчащим из-под пятнистой панамы хвостом длинных медно-красных волос. Воздушная парка скрадывала очертания фигуры, которую у меня язык не повернулся бы назвать ни хрупкой, ни тяжеловатой. В самый раз фигура. Для меня — в самый раз.
Римма определённо была красива. Нет, не той красотой, что блистает худосочными прелестями на обложках глянцевых журналов. Иначе. В ней чувствовалась особая женская сила. В ней ощущались живость и скрытая до поры бурная энергия. И что-то ещё… кажется, именно это называется «стать».
Услышав мои шаги, она обернулась. Протянула мне руку. Я сжал её горячие пальцы, заглянул за границу между надёжной каменной твердью и пустотой. Поморщился, отворачиваясь. Бездна под ногами манила, кружила голову, звала шагнуть в никуда… Нет, серьёзно, что я здесь делаю?
— Рост, — негромко позвала Римма, — что ты здесь делаешь, а?
И ты туда же, девочка моя. И ты о том же.
— Тебя ищу, — прикинулся я недоумком. — Вернулся в лагерь, а Фил твердит: «Ушла куда-то, ничего не сказала». Он там кофе сварил. Будешь кофе?
— Рост, я не про то спрашиваю. Что ты вообще тут забыл? Со мной, с Филом… Ты ведь не любишь горы. Тебе здесь не в кайф, я ведь не слепая. Так на кой тебя сюда понесло?
— На той, что сюда понесло тебя. Честно хочу понять, чем тебе нравятся эти груды камней.
— Три года мои увлечения с твоими не больно-то пересекались. Почему сейчас стало иначе?
— Всё когда-нибудь случается впервые, — я пожал плечами.
— Не с тобой, — Римма покачала головой. — Если мне за три года что-то и стало понятно, так это то, что ты постоянством готов поспорить с горами. Наверное, именно постоянство я в тебе и люблю.
— Только его?
— Не только, — сказала она и вдруг задумалась, а потом вздохнула и добавила: — Но ты лучше не проси уточнить, что именно ещё.