- Как это? - удивился Пила.
- Ты Ясноока помнишь, конечно.
- Затворника, что ли? Колдуна в Стреженске?
- Да. Слышал о его подручных, злыднях?
Пила кивнул.
Кто в Горюченском Городище не слышал о залыднях! Хоть они там и не появлялись ни разу, но молва о них разлеталась и далеко. Как они величали друг друга между собой, Пиле никто не сообщал, да никто из простых людей, наверное, и не слышал. Вслух их все называли честными господами, а тайно, вполголоса, от ненависти и тошного бессилия, прозвали злыднями. Были они из всех слуг затворника самыми доверенными - все важнейшие дела колдун поручал только им. И если злыдень появлялся в каком-нибудь ратайском городе, то все уже знали, по чьему поручению он прибыл. Без воли Ясноока они вообще не покидали княжеского двора в Стреженске, а по его приказу добирались в самые отдаленные края, творили его волю и действовали всегда от его имени. На это Ясноок дал своим ближним слугам большую колдовскую силу. Страх перед ними был столь же сильным, как страх перед самим затворником, черным князем ратайской земли.
- Так вот, - продолжал Рассветник - из них, злыдней, один сегодня приехал к вам в городище. Приехал в обличии человека, дух которого он убил много дней назад, а в тело вселился. Теперь то же самое он сделал и с твоим младшим братом, вселился в него, а старое обличие, пустое мертвое тело, бросил здесь. Понимаешь?
- Понимаю. - сказал Пила - Теперь понимаю.
Что творилось сейчас у него в голове и в сердце - пером не описать.
У него не было никакого доверия к словам этих людей, свалившихся невесть откуда. Да и говорили они вещи небывалые. Между тем мертвым Краюху Пила не видел, представить, что злая колдовская сила истребила в нем дух и завладела телом - не мог, и смерть брата не могла быть для Пилы чем-то очевидным. Однако человек, с которым Краюха уехал утром, лежал здесь бездыханный с выпученными глазами, по следу его шли вооруженные княжеские люди...
И вдобавок звучало имя Ясноока...
Не оставалось уже сомнения - Краюха вляпался во что-то теперь уже действительно страшное - может быть, даже страшнее, чем подрядиться в провожатые к бенахскому разведчику. Но чем было это что-то...
Ощущение не возможной, а уже случившейся беды, пугали парня вдвое больше прежнего. Незнание и непонимание этой беды увеличило ужас в десять раз. Собственная беспомощность - обессиливала: будь у Пилы возможность как-то все исправить, как угодно, хоть самому сложив голову, он бросился бы, не размышляя. И страх, и тоска по родичу уступили бы место немедленному действию для его спасения. Тогда и задумываться было бы не о чем - руки сами бы взяли бы верх над головой... Но нечего было сделать. От этой бесполезности самого себя, и тело отказывалось двигаться, и разум словно заволокла муть.
И если бы в этот первый миг, вдобавок ко всему несчастью, Пиле пришло бы в голову уже промелькнувшее сегодня ощущение - то которое полностью он почувствует завтра - чувство его собственной вины во всей беде... Тогда рассудок Пилы мог бы и вовсе не устоять...
Смеркалось. Витязи осмотрели как следует окрестности, разожгли костер, сварили в котелке кашу, съели ее с сухарями и с салом, выпили по пол кружки вина и готовились устраиваться на ночь. Пила все это время сидел на одном месте, не проронил ни слова и к еде не притронулся. Сейчас он, также молча, сидел и смотрел на горящий огонь. Ни на что вокруг он не обращал внимания, разве что изредка прихлопывал на шее или на лице особо болючего комара. Не заметил он и как четверо его новых знакомых расположились около костра кружком.
- Эй, парень! Слышишь? - будто от сна одернул его Коршун.
- Что? - тихо сказал Пила.
- Не спи. Сейчас будем обряд совершать.
Слева от Пилы сидел Рассветник, дальше - Вепрь, Клинок, и справа - Коршун. В руках у Рассветника Пила увидел большую, на три четверти наполненную чем-то деревянную кружку. Рассветник держал ее перед собой, бережно обхватив обеими ладонями и заглядывая внутрь. Все наблюдали за ним внимательно и слегка напряженно.
- Начнем. - сказал наконец Рассветник, окинул всех взглядом последний раз, и снова повернувшись к своей кружке, заговорил:
- Человек, живая душа! Ты, неупокоенный, скорбящий, до срока преданный смерти, принужденный скитаться, искать себе пристанища и не найти, пока не истечет время, отпущенное тебе на белом свете! Ты, принужденный бессловно, бесслезно скорбеть о своей гибели! Мы принуждены вместе с тобой скорбеть о твоей гибели. Мы твои братья - по отцу, вечному небу, по матери - сырой земле, по всему человеческому роду! Один отец у нас с тобой, одна мать у нас с тобой, одна печаль у нас с тобой, один враг у нас с тобой! Как мы скорбим о твоей беде, как земля и небо скорбят о твоей беде, так ты опечалься нашей бедой! Встань на нашу защиту, чтобы мы рассчитались за нашу с тобой обиду, за вину перед землей и небом, за вину перед всем нашим родом! Кровью, пролитой без вины, укрой нас от колдовского взора, чтобы твоему врагу, врагу нашему, врагу земли и небес, мы были невидимы, чтобы мы были ему неслышны. Чтобы он нас не слышал, когда будем рядом, и не видел, когда приблизимся к нему. Тогда наш враг ответит и за твои, и за наши обиды, и за всех убитых им, и за всех живых, которых обидел, за вину пред небом и пред землей! В том надейся на нас, а мы на тебя надеемся, как на верного брата!
Сказав так, Рассветник выпил из кружки глоток и передал Вепрю.
- Да будет так! - сказал Вепрь, выпил и передал Клинку
- Да будет так! - повторили то же Клинок и Коршун. Потом Коршун протянул кружку Пиле.
- Скажи, и пей до дна.
- Да будет так...
Приторно-сладкая терпкая едкость окатила Пиле глотку, засвербила, защекотала в ноздрях. Теплом прошла по горлу и растеклась по груди, по животу. Коршун и Клинок поднялись с земли. Рассветник взял у Пилы кружку. Обряд закончился.
- Вино? - спросил Пила.
- Да. Вино и кровь. - ответил ему Вепрь. В речи его звучал сильный говор - странный, совсем незнакомый Пиле.
- Как кровь? Чья?
- Человека, который был для злыдня его телом. Рассветник добыл кровь из жилы мертвого, и добавил кровь к вину. Злыдень убил этого человека давно, а теперь его кровь послужит нам укрытием против колдовского глаза. А теперь, горожанин, будем ложиться ночевать.
После, когда уже стемнело совсем, когда доели остатки ужина и выпили остатки вина, когда решили кому за кем стоять в карауле, и устраивались под плащами и покрывалами, Рассветник сказал:
- Вот что, Пила. Тебе хочешь-не хочешь, а придется завтра ехать с нами.
- Зачем?
- Затем, что твоего брата мы в лицо не знаем, а глаза злыдень заморочить может так, что сам леший его не разберет. Поможешь нам его узнать. Понятно? Теперь спи.
Пила не стал ждать, пока сон сморит его, а лег, закрыл глаза и тут же провалился в черную кромешную тьму без сновидений.
3. ДВА КНЯЗЯ
Проснулся Пила снова от стука. Проснулся, и сообразил, что кругом лес - светлый, холодный и сырой. Что сам он лежит на земле, лицом к уже почти догоревшему костру, вокруг которого был вчера устроен лесной ночлег и свершался обряд. Неподалеку похрапывали лошади. Откуда-то сзади доносились равномерные глухие удары, но поворачиваться, изучать их происхождение не было никакой охоты.
А еще Пила обнаружил, что все вчерашнее происшествие случилось, к его большому сожалению, не во сне а на самом деле. И заваренную накануне кашу ему волей-неволей надо расхлебывать.
Час был последний предрассветный. Сквозь все щели в покрывале и зазоры у земли пробирался холодок, но придвигаться ближе к кострищу было слишком лениво.
Рассветник молча собирал в мешок свои подстилки. Клинок отлучился куда-то. Лежанка Коршуна тоже пустовала. Вепрь, закутанный наглухо от утренней прохлады, сонным взглядом посматривал на дрожащие ушки догорающего костра.
Пила закрыл глаза, попытавшись еще хоть на минуту забыться сном. Голова его тут же поплыла в полудреме кругом, но настоящий сон бессовестно ускользал - слишком чувствительно распирало внизу живота, к тому же неизвестный стук за спиной все не умолкал. Еще более того мешало успокоиться и погрузиться в грезы - постепенно приходящее осознание того переплета, в котором он, Пила, оказался. Что ему было делать?
- Эй, Коршун! - прикрикнул заспанным голосом Вепрь - Ты стучишь слишком долго! Лучше бы было тебе развести огонь и сварить кашу!
- Клинок за дровами пошел! - услышал Пила из-за спины голос Коршуна.
И снова: Тук! Тук! Тук!
"Стучит Коршун, но дров не рубит. Да и звонче стук от топора, чего же тогда? - подумал Пила, скорее неосознанно желая отвлечь себя от тяжкого состояния каким-нибудь любым пустяком, чем действительно интересуясь занятием Коршуна - Шишки он околачивает, что ли? Это весной-то шишки?"
Решив все-таки посмотреть, что там поделывает Коршун, Пила задрал что было сил голову назад. Но ничего таким образом не увидев, он волей-неволей перекинулся на другой бок целиком, свернулся клубком и поплотнее закутался.
Коршун стоял без кафтана и без рубахи, босиком на холодной мокрой земле. В таком виде он выглядел еще плотнее и внушительнее, чем прикрытый одеждой - грудная клетка его казалась шириной в целый бочонок. На спине и плечах сквозь слой сала отчетливо виднелись очень даже недюжинные бугры мышц. Никого так крепко сложенного не было в Горюченском городище, да и в окрестностях, которые Пиле были известны, он не смог бы припомнить. Еще больше, чем вид Коршуна, Пилу удивило его занятие: Грузный богатырь бодро приплясывал по земле почти на одних носочках, и раз за разом отвешивал стоящему перед ним дереву веские тумачины. Левой-правой, левой-правой... Дерево было старое, иссохшее, кора с него давно отлупилась, и в том месте, куда прикладывались Коршуновы левая и правая, явственно виднелись вмятины, словно от ударов обухом.
"А неслаб княжий человек-то!" - подумал Пила почти восхищенно.
- Проснулся, пильщик? - окликнул Пилу Рассветник - Давай, подниматься пора! Вепрь, дрыхло! Давай вставай тоже!
Пила опрокинулся на спину. Далеко наверху кроны деревьев краснели от восходящего солнца. Неуверенно перекликались первые одинокие лесные пташки. Прозвенел над ухом, прощекотал висок и вдруг резко впился нахальный комар. Хлопок - и собственная оплеуха словно окончательно отогнала Парню сон. Пила поднялся.
Подошел откуда-то Клинок с котелком воды, молча поставил его возле кострища и так же молча удалился. Коршун бросил тут же свои упражнения, подошел к стоянке, наклонился над котелком и стал, зачерпывая пригоршнями холодную воду, обливать ею себе то спину, то грудь, то блестящую залысину.
- Эй, Клинок! Коршун тратит без пользы воду, которую ты принес! - крикнул Вепрь - Вернись и расскажи ему, как такого кобеля в городе Хворостов мастер Сыч прогоняет из двора пинками!
- Не визгай, свинюха лесная! - ответил Коршун, продолжая умываться - С Клинком я, конечно, не свяжусь, а вот такие, как ты, моськи унаякские у меня в Стреженске под крыльцом ночуют!
- Тебе следует благодарить Небо, что оно послало мне крепкий сон. - сказал Вепрь - Мне лень вставать и показывать тебе, кто в этом лесу вепрь, а кто толстая свинья из боярского рода! Брат-Рассветник! Если ты ударишь о его плешь, то может наступить порядок!
- Воды по-новой принесешь потом, Коршун! - сказал Рассветник.
Коршун окатил себе темя остатками воды, подхватил котелок и резвенько побежал вприпрыжку вслед за Клинком.
- Вепрь, а Вепрь. - осторожно обратился Пила.
- Чего тебе, горожанин?
- А почему он сказал, что с Клинком не связался бы?
- Это потому, что у Клинка очень тяжелая рука.
- Тяжелее, чем у Коршуна, что ли? Тот деревья кулаками расшибает, а Клинок что, с корнями, их выдергивает? - удивился Пила. Клинок был низкорослый и вполне заурядного размаха в плечах, большим силачом он совсем не выглядел.
- Так это или нет, я не знаю. Но такой тяжелой руки как у Клинка, нет у Коршуна. Когда он был гражданином Стреженска, то был известен в этом городе как борьбы и кулачного боя, а потом в городе Хворостов мастер Сыч так натаскал его, что Клинка теперь самого можно перековать на очень много маленьких клинков.
Скоро горели в костре дрова, собранные Клинком, варился в котелке завтрак. Скоро он уже был съеден, и после недолгих сборов двинулась дальше четверка всадников, ведомая своим невольным проводником. Пила по старой памяти расположился на крупе кошунова жеребца.
Ехали не так уж медленно, но и не так скоро, как вчера. Лесная дорожка петляла мимо кустов и ельников, поднималась на гривки и опускалась в овраги. Едва выехали на место поровнее, Коршуну заскучалось и вздумалось спеть. Запел он сначала о Стреженске, о том какой это богатый, красивый и удивительный всему свету город, как весело и шумно живут там люди. Какие пиры закатывает великий князь, принимая иноземных послов или в честь прославленных побед ратайских витязей.
Потом затянул песню о старых временах, о деяниях князя Гнева. О том как Гнев объединил ратайские полки с войском хвалынского калифа, своего неприятеля. Тогда ратаи и хвалынцы вместе бились против лютого общего врага - кровожадных разбойников-буйракцев с блуждающего по Синему Морю острова Гуляй-берег. Песню наподобии этой Пила слышал и раньше, пели ее в Новой Дубраве, но пели иначе, и Пила до сих пор сомневался, правду ли говорилось в ней, и правда ли есть в море остров-кочевник, да и само Синее Море - соленая вода без берегов - не выдумка ли?
Коршун все тянул и тянул, а после шестого припева к нему присоединился Вепрь. А когда закончили эту песню, то Вепрь запел другую один, запел на языке, чуть похожим на бенахский. Пила не понял в его песне ничего, кроме изредка встречавшихся ратайских слов, видимо имен, но слышал в голосе Вепря не то боль, не то сожаление. Казалось Пиле, что речь идет тоже о временах каких-то давних, о чем-то то ли погибшем безвозвратно, то ли просто ушедшем в свой черед. А может просто собственная близкая беда навела на парня тоску...
Доведя до конца одну песню, Вепрь начал следующую, потом еще и еще. Пел он хоть и непонятно, но хорошо, не в пример лучше Коршуна - хоть заслушайся. И когда он замолчал, а солнце к тому времени перекатилось уже за полдень, то долго ехали в молчании. Пила задумался о своем, и на других, кажется, тоже нашли какие-то свои размышления. Наконец Рассветник поровнял своего коня с конем Коршуна, на крупе у которого по-прежнему сидел Пила, и спросил:
- Послушай-ка, Пила. Твой брат, когда уезжал, надел на голову что-нибудь?
- Нет, так поехал, а что?
- Когда его увидишь, он обязательно будет с покрытой головой, или лоб чем-нибудь перевяжет.
- Почему? - спросил Пила.
- Будет прятать знак. Злыдень, когда перепрыгивает из человека в человека, оставляет знак у обоих на лбу. Видел ты у мертвого на лбу пятно?
- Как от огня?
- Да.
- Видел. Только когда он к нам приезжал, то там все чисто было.
- Он заживает со временем, и у этого наверно уже зажил. Значит, злыдень ходил в его теле долго.
- А человек, в которого злыдень вселится, его нельзя как-нибудь спасти? - спросил Пила.
- Этого мы не знаем наверняка, и даже наш учитель не знает. Но еще никто из захваченных злыднем, не оставался в живых. Когда тот из человека выходит, то человек просто падает замертво, и все. Так же и ваш гость - упал и умер, когда злыдень из него выпрыгнул в твоего брата.
- Да точно ли еще, что с Краюхой так и случилось, как вы говорите?
Рассветник сурово посмотрел на парня, но сказал по-прежнему спокойно:
- Поверь, Пила: я бы и сам хотел, чтобы было не так... только на том месте, где мы нашли мертвеца, там не просто убийство было, там совершилось большое черное колдовство...
- Да ты что, забыл, что ли, как брат-Рассветник прямо посреди дороги почуял злыдня след, и всех на место привел. - сказал Коршун. Пила кивнул. Вроде бы все так и было, но в то же время - уж больно походило на небылицу...