Цимбал был стар, он помнил небо, поле и дом, помнил улицу, где стояла пивная, и маленький университет, в котором читал историю биотехники. Он помнил даже свое удивление от письма, в котором сообщалось, что он, человек ничем не примечательный, избран государственной лотереей на пост распорядителя "КОМПЛЕКСА-КА". Удивительно, но природой комплекса Цимбал интересовался мало: скопившиеся в нем равнодушие к жизни, презрение к любимой некогда науке и всему, что исходило от людей, оставили в его памяти лишь фрагменты общего замысла. Гораздо большее значение имела усталость от кафедры, бестолковых студентов, навязчивых коллег - и вот он согласился и получил для жительства Блок Семь, ставший его темницей.
Как и все сотрудники комплекса, он прибыл туда не сам по себе: приняв специальную пилюлю, Цимбал заснул, и во сне его доставили на рабочее место, снабдили нашейным передатчиком и краткой инструкцией распорядителя. Многого от него не требовалось: автоматика работала безупречно, он принимал от автонасоса порции ресуррина, наблюдал за ростом капсульных образцов и изучал их ткани под микроскопом, который я ныне держал за пазухой. Данные не имели смысла, ибо всегда были одни и те же. Неясной, правда, оставалась сама природа образцов - наполовину живых, наполовину мертвых - но процедура работы с ними была разбита на такие удобные, раз за разом повторяющиеся операции, что вскоре таинственная новизна превратилась в рутину, и всякий интерес к ней в Цимбале угас. Раз в неделю приходила партия пищи, раз в две - проверка в лице инспекторов. Они рассматривали пробы, читали отчеты Цимбала, и все это выглядело, как простая формальность, бутафория, поддельный интерес к не имеющим значения фактам. Цимбал понимал это, но молчал - больше от равнодушия, нежели из благоразумия. Не спрашивал он также, зачем его Блоку столько комнат, почему все они обставлены так, словно их вот-вот собираются заселить, отчего насос то работает безупречно, то странным образом барахлит. Все это Цимбал с самого начала оставил за пределами своего разумения. Умея с детства ограничивать мир самим собой, он не испытывал страха перед огромностью комплекса, не боялся одиночества и, если хотел, мог вовсе не слышать гула машин, день и ночь занятых своим неизвестным делом. Тем не менее, в какой-то момент он все же попросил себе помощника - медицинского робота модели К-ВОТТО. Робот умел говорить, его искусственный интеллект был остр, однако же простодушен. Он с радостью выполнял всю сложную работу, но не задавал вопросов, уверенный, что любые трудности жизни Хозяин давно уже разрешил за него. Так они жили, пока на связь не вышли обитатели остальных Блоков - и мир в душе Цимбала оказался разрушен.
Все началось с задержки поставок, потом нарушился график инспекции, и поток сообщений с поверхности иссяк. Когда запас продуктов подошел к концу, заговорил передатчик на шее Цимбала. Это был Мальбран, чей Блок Один располагался непосредственно рядом с выходом. Он сообщил старику, что руководство приняло решение о консервации комплекса, и предложил скоординировать дальнейшие действия с тремя другими распорядителями, каждый из которых отвечал за конкретный этап процесса. Сам Мальбран руководил "итоговой формовкой"; что это значит, он открыть отказался, однако снабдил Цимбала частотами остальных Блоков, дабы тот сам выяснил все, что нужно. Следующие два дня старик беседовал с коллегами, которые в своей мизантропии оказались ему под стать. За все время, что он имел с ними дело, они ни разу не видели друг друга в живую. Разговор между Блоками происходил в форме монолога: сперва Цимбал выслушивал адресованное ему послание, затем надиктовывал свое. Когда речь зашла о более тесном сотрудничестве, Гадайе из Блока Четыре предложила использовать в качестве посыльного К-ВОТТО.
Тогда Цимбал узнал, что такое ревность. Это был его робот, его идея заполучить слугу и друга. Почему он должен уступать его призрачным голосам? Уступить, однако, пришлось: самому Цимбалу оказалось не под силу выйти из Блока в подземную темноту, пройти несколько миль по связующему мосту над пропастью и забрать ящики с консервами, которыми согласился поделиться с ним сосед. Это мог сделать лишь К-ВОТТО, и, отпуская его, Цимбалу пришлось смириться с тем, что помощником, быть может, воспользуются чужие.
Два дня спустя робот вернулся к патрону. Он обошел все четыре Блока, видел людей, говорил с ними, и простая его натура начала меняться не в лучшую сторону. Больше всего ему понравилась Гадайе: эксперт по робототехнике, программист и владелица более сотни микроимплантов, она беседовала с ним, как с равным, и не скрывала, что видит его пребывание у Цимбала не сотрудничеством, но разновидностью рабства. Иным оказался Миниц, бывший архитектор, ведающий отпуском рессурина в Блоке Десять. Из страха перед "КОМПЛЕКСОМ-КА" он прятался в самодельном саркофаге и с К-ВОТТО во время визита последнего общался через видеозапись. Не считая камер и проекторов, Блок Миница был наименее оснащенным из всех, ибо здесь, с разливки ресуррина, процесс, бывший душой комплекса, лишь начинал свой долгий, таинственный путь.
Процесс. До самого конца он висел перед умственным взором Цимбала, как серия не связанных друг с другом процедур, горсть бусин, лишенных единой нити. Миниц разливал ресуррин, но кто доставлял его к Цимбалу в отдаленный Блок Семь? Гадайе изучала "REM-процессы" и программировала "ядра" - но что значили эти слова в контексте общего дела? Хотя пятеро распорядителей трудились в одной упряжке, никто не желал раскрывать свои секреты. Высокомерие, равнодушие, страх разделяли их не хуже, чем километры мостов и тьма за пределами Блоков.
- Конечно, вы не можете понять, - говорила другая женщина, Кремна, обитающая в Блоке Четырнадцать. - Вы просто мелкая сошка, перекладыватель бумажек, лабораторная мышь. Если бы вы прочли распоряжения, поступающие ко мне с поверхности, то содрогнулись бы от масштабов стоящей перед нами задачи. Я говорю это, не хвастаясь, мне безразлично, что вы подумаете обо мне. Я просто хочу, чтобы вы понимали: я - лицо, облеченное высочайшим доверием, на мне держится этот проект - не на вас, не на Мальбране, на мне! - и я не потерплю нарушений субординации! Внешний мир рассчитывает на нас, Цимбал. То, чем мы здесь занимаемся - кульминация пятидесяти лет непрерывной работы. Мы не должны были узнать друг о друге, но я согласна терпеть вас и остальных, если вы будете помнить свое место. Не заглядывайте ко мне в Блок, не связывайтесь со мной первым, не досаждайте мне мелочами - таковы правила нашего общежития. Надеюсь, у вас хватит ума им следовать. А нет - поверхность найдет способ вас урезонить, будьте уверены.
Такова была Кремна, "проектировщик формы", автор проекта "Сын". Яростный противник любых контактов, она согласилась на объединение последней - и только потому, что доступ в Контрольную комнату требовал ДНК всех пятерых. Цимбал не винил Кремну за эгоизм и напыщенность, куда больший гнев вызывала у него Гадайе с ее попытками переманить К-ВОТТО на свою сторону. Возможно, попытки эти существовали исключительно в голове Цимбала, однако он сделался с роботом холоден, сух и придирчив. Славные дни их совместного одиночества остались в прошлом. Хотя каждое расставание по-прежнему отзывалось ревностью, Цимбал отсылал К-ВОТТО все чаще и, наконец, в очередном послании сообщил Гадайе, что они оба могут катиться к черту. Все было кончено, К-ВОТТО перестал быть "его роботом". Когда пришло сообщение, что Мальбран погиб на выходе из комплекса, а К-ВОТТО, сопровождавший его, облучился, старик только хмыкнул.
...
Не успела нить памяти размотаться полностью, как у самого выхода из Блока, в крайней комнате справа, я обнаружил костюм Цимбала. Он словно оставил его минуту назад - ни единой пылинки не осело на его ворсистую поверхность. Уныло-коричневый, переживший тысячу стирок и глажек, костюм висел на спинке стула, и, казалось мне это или нет, воздух вокруг него словно пульсировал энергией воспоминаний. Мне оставалось только протянуть руку и коснуться этого воплощения старости, но едва я вознамерился это сделать, как вновь напомнило о себе ядро.
- НЕТ! - сказал Голос.
Но мне было уже не так больно.
- НЕТ! - приказ впился в мою голову сотней иголок, то огненных, то ледяных.
Но я уже научился терпеть.
Осторожно поставив микроскоп на пол, я накинул пиджак на плечи и с некоторым трудом втиснулся в узкие, короткие брюки. Хотя костюм ощутимо жал, вместе с ним ко мне пришло чувство защищенности. Я больше не противостоял этому миру открытой кожей. Межблочный холод больше не угрожал мне. Запахнувшись в пиджак плотнее, я почувствовал, что в грудь мне упирается нечто круглое. Во внутреннем кармане обнаружился нашейный передатчик Цимбала - тот самый, по которому он связывался с другими Блоками. Теперь все, чем владел старик, принадлежало мне.
Голос протестовал. Он требовал вернуть костюм на место, избавиться от передатчика, следовать старому маршруту. Когда же увещевания оказались бесполезны, а боль - бессильна, он вдруг оборвался на полуслове, так что эхо его последней фразы словно зависло под куполом моего черепа. На мгновение наступила тишина, а потом в ушах зазвучал торопливый, сбивчивый шепот.
- Это послание идет в обход механизмов ядра, не знаю, насколько хватит резервной емкости. Буду краткой: я - Гадайе из Блока Четыре, и если ты слышишь эту запись, значит, памяти в тебе уже слишком много. Это опасно: все мы - я, Цимбал, Мальбран, Миниц, Кремна - назначены в консервацию, и если нами ты станешь слишком сильно, тебя устранят раньше, чем успеешь моргнуть. Верь мне, я знаю, о чем говорю. Даже наши собственные ядра, которые тебе придется внедрить, содержат нас в разбавленном виде, чтобы избежать повторения. Теперь слушай. Сейчас у тебя в руках передатчик Цимбала, ты должен раскодировать последнюю запись. Это послание Миница, он отправил его прямо перед общим сбором, когда все, кроме него, уже оставили свои передатчики в Блоках. Иди в мой Блок, он идет сразу после Блока Цимбала, найди декодер, узнай, о чем говорил Миниц. Это не помогло нам, но поможет тебе.
Неожиданно шепот превратился в обычный голос - резкий, нервный, визгливый.
- Да, да, можешь обвинить меня в мошенничестве и саботаже! Я просто хочу использовать резервный модуль ядра, чтобы он не пропал даром!
- Вы рискуете целостностью данных, Гадайе, - заговорил другой голос. - От этого зависит и ваша жизнь. Не думаю, что послание Миница настолько важно, чтобы ради него переделывать основную структуру.
- Послушай, через три минуты все будет кончено, давай не тратить время на пререкания. Это всего лишь...
Запись оборвалась, ядро вновь вступило в свои права. "...КОМЕНДОВАНА ПЕРЕФОРМОВКА", - закончил Голос свою тираду, и я, повернув ручку двери, навеки оставил Блок Семь.
...
Межблочное пространство встретило меня грохотом, лязгом, сыростью и холодным ветром. Квадрат света за спиной высветил впереди узкий мост. По обеим сторонам от него простиралась темнота, полная неустанного движения. Я словно бы шел под ногами гигантов: надо мной, подо мной работали во мраке неведомые машины. Когда глаза привыкли к отсутствию света, я различил силуэты огромных поршней, движущихся вверх-вниз, механических рук, передающих контейнеры, вращающихся барабанов, болванок, бьющих друг в друга. Масштабы комплекса поражали: сколько же денег вложено в этот проект - и что именно правительство желало получить в итоге?
Прошло немного времени, и впереди во тьме выросла исполинская преграда, которую я счел следующим Блоком. Наверное, мне оставалось до него не больше сотни метров, как вдруг случилось странное: на темной стене здания вспыхнул яркий прямоугольник света, и на фоне этого внезапно открывшегося прохода я увидел непроницаемо черную фигуру, похожую на человеческую - и все же иную. Как ни слепило мне глаза сияние, истекающее из Блока, я разглядел непропорционально большую голову на тонкой шее, дополнительную пару конечностей, расположенную на уровне пояса, и короткие ноги, превращающиеся книзу в подобие треножника. Теперь у меня не осталось сомнений: К-ВОТТО и вправду дразнил меня, он шел впереди, расставляя ловушки, намекая на свое присутствие. Но зачем ему было это делать? Разве не следовало из памяти Цимбала, что он должен помогать мне, "вносить в меня модификации", что бы это ни значило? Неужели его программа действительно испорчена? Почему же тогда он до сих пор не причинил мне вред напрямую? Едва ли я мог сопротивляться с таким телом - я, однорукий, освежеванный, знакомый ему до кишок, до мозга костей!
- Эй! - крикнул я, заслоняя глаза рукой. - Чего ты хочешь? - но он, не отвечая, шагнул назад и словно утонул в ярком свете. На этот раз, последовав за ним, я не нашел никаких следов, никаких тройных отпечатков, ничего, что говорило бы: он был здесь. По-видимому, это тоже являлось частью его игры. Что ж, я принял эти правила. Блок Гадайе отличался от жилища Цимбала: все двери в освещенном коридоре были заперты, на некоторых красовались пометки. F12, E2, A854, C93 - читал я их одну за другой; когда же жилые помещение кончились, на сей раз я очутился не в пыльной лаборатории, но словно бы на дне колодца, чьи стенки, словно ракушками, были облеплены мониторами всех форм и размеров. Были здесь исполинские панно, демонстрирующие строчки кода, и крохотные, с кулак, экранчики, на которых мерцали лица неизвестных мне людей. Последнее обнадежило меня; казалось, вот оно, лишнее свидетельство существования другого мира, нежели тот, в котором я родился. Кроме мониторов, в "колодце" присутствовали только большое, чрезвычайно удобное на вид кресло, консоль, к которой сходились провода, и дверь, из-за которой сочился уже знакомый мне межблочный холод. Едва я сел в кресло и принялся изучать консоль, меня охватило неведомое доселе чувство безопасности, счастья и покоя. На языке Цимбала это называлось любовью, и действительно - я чувствовал себя словно бы под защитой, в уютном и теплом лоне. Без сомнения, то была очередная ловушка К-ВОТТО - и все же ловушка сладостная, нежная, отзывающая наградой, а не наказанием. Память Гадайе вступила в меня без боли, в обход установок ядра - так же естественно и просто, как питание, поступающее к ребенку от матери. Ее Сыном я был в гораздо большей степени, нежели остальных. Если они дали мне плоть, ей принадлежала честь воспитать меня, наставить на путь истинный.
И я впитал в себя свою мать, и она проснулась во мне.
В отличие от Цимбала, избравшего возню с пробирками, и Миница, занятого примитивной мускульной работой, Гадайе ведала таким этапом процесса, который едва ли можно было доверить кому-то, кроме нее. В своем Блоке она изучала REM-процессы и программировала ядра, одно из которых помещалось ныне в моей голове. То было ядро второго типа - простое командное устройство, формирующее квазиличность и время от времени способное подбрасывать ей идеи. Ядра первого типа были совсем иными: состоящие из тысяч элементов, они вмещали в себя полноценную человеческую личность и служили для передачи этой личности в пустые тела, оболочки, изготовленные на последнем этапе процесса. Здесь, в Блоке, таких ядер не было: каждые три дня всю готовую продукцию забирали молчаливые инспектора с поверхности. Более того: никто из распорядителей, даже Кремна, облеченная, якобы, особым доверием, до последнего времени не имел об этих ядрах ни малейшего представления! Казалось, самая важная часть процесса, объединяющего все Блоки, происходит как бы за кадром, в промежутках между этапами - как если бы некий конвеер не тянулся непрерывной лентой, а состоял из нескольких независимых обрубков, работающих втайне друг от друга. Покидая один такой обрубок, "продукция" конвеера поступала на следующий уже "доработанной", такой, какой совершенно точно не была в момент сдачи. Так Миниц разливал рессурин по бочкам, а к Цимбалу они приходили уже цистернами; так данные Цимбала поступали к Кремне в виде строго упорядоченных таблиц, а не бестолковых выкладок; так ядра, спроектированные Гадайе, приходили к Мальбрану уже погруженными в готовый, расфасованный "материал".