Мусланова Екатерина Сергеевна
Ветта
Умаир Теруме иввиено Те
Соишта, Соишме ...
(Утоли Печаль, приходящую в Тебе,
Из Света во Тьму...)
Погода, как на заказ стояла чудесная: на свежем весеннем небе ни облачка, темнеющий запад уже поблёскивал крохотными точками звёзд и дышал ароматной прохладой - точно звал за собой в просторные объятья улиц. Солнце жгуче-золотым потоком скользнуло по оконным стёклам, пока ещё холодное, но уже многообещающее, и вдруг скрылось за крышей соседнего дома, оставив прыгать в глазах зелёные точки.
Гево́рг закрыл окно в крохотной ванной, и ещё раз глянул на себя в зеркало, поправляя воротник новой кожаной куртки. Смотрелось очень даже неплохо. Он сбрызнулся одеколоном и, наконец, отодвинул защёлку.
Отец перестал бушевать и понуро сидел на кухне, устремив печальный взгляд на постылый стакан кефира перед собой, уже три года заменявший ему спиртное. Услышав шум, он поднял голову и в очередной раз укоризненно вздохнул, глядя на сына:
- Геворг, это традиция, я прошу тебя, останься...
Молодой человек досадливо поморщился и с вызовом сунул ноги в тяжёлые полувоенные берцы.
- Я не собираюсь сидеть дома весь вечер только потому, что кому-то из наших предков пришло в голову называть этот день праздником!
- Сынок...
Отец тяжело поднялся на ноги, и на какое-то мгновение парню стало жаль дряхлого старика с объёмистым брюшком и костлявыми руками, но молодость звала за собой в город.
- Я вернусь поздно, не жди меня и ложись спать.
Геворг захлопнул за собой дверь, машинально ударил пальцем по крохотному колокольчику, висящему на двери, и протопал по ступеням вниз под тихое гудение металлического конуса.
Отец ещё некоторое время смотрел в спину удаляющемуся сыну через маленькое окно на кухне, а затем окунул большой палец в высокую серебряную рюмку и, вздохнув, поставил три красных точки на стекле.
Вечеринка удалась на славу, и поскольку в доме у Ко́жака было выпито, по меньшей мере, девять бутылок бренди, никто не смог сесть за руль, чтобы отвезти Геворга домой. Несколько приятелей Кожака, которым тоже было в сторону пригородного вокзала, вызвались проводить его, и маленькая компания выдвинулась в путь, разгоняя по пути кошек пустыми пивными банками.
Их маленький городок в такое время уже давно спал; тусклые оранжевые фонари только кое-где освещали улицы, а порой попадались места, совершенно погружённые в темноту стужей весенней ночи. Геворг в очередной раз похлопал себя руками по плечам, пытаясь согреться, и отогнал сон, лёгкой рысцой догоняя ушедших вперёд ребят. Они уже перешли на другую сторону улицы, освещённую чудом уцелевшим фонарём, когда он выскочил на середину дороги и замер, в одно мгновение поражённый мыслью, что на него мчатся два ярких огня.
Геворг стоял на месте и не мог пошевелиться, его ноги словно онемели и приросли к щербленному асфальту, а руки только и смогли, что вскинуться вверх и заслонить лицо.
Всё случилось мгновенно.
Геворг уже знал, что его сбила машина, и практически ощущал хруст собственных коленей, в которые врезается бампер разогнанного до предельной скорости автомобиля. Но роковая секунда затягивалась, буквально выворачивая его наизнанку от нескончаемого чувства приближающегося ужаса.
Внезапно свет фар будто вспыхнул белым химическим заревом, утопив ночь в абсолютной чистоте. Две руки невесомо обняли его из-за спины и ледяным обручем прижали к чему-то твёрдому. Холодные мокрые губы ошеломляющим поцелуем впились в затылок и поползли по линии волос выше, к правому уху Геворга.
"Соишта, Соишме ..."- морозными иголочками прошелестел сухой надтреснутый голос, и сознание Геворга кануло в темноту боли.
- Эй, парень! Ну же, очнись, не вздумай тут помирать!
Геворг с трудом разлепил залитые спёкшейся кровью веки, и попытался повернуть голову; но оказалось, на одну только мысль об этом его тело решило отзываться симфоническим перезвоном боли.
Повсюду мерцал свет, и слышались голоса, кричащие что-то вслед удаляющейся машине; а где-то вдалеке начала мерно завывать сирена скорой.
- Давай, держись! Помощь уже близко!- всё повторял как заклинание склонившийся над Геворгом незнакомый парень, и зачем-то сжимал его ладонь.
Второй раз он очнулся уже в больнице, когда несколько санитаров сгружали его каталку на асфальт и неудачно тряхнули её. Боль снова прокатилась по всему телу, но на этот раз приглушённая, словно и не боль вовсе. Геворг понял, что ему дали сильное обезболивающее, и можно больше не отключаться, но на этом его возвращение в реальность закончилось.
***
- Умаир Теруме... Уммм маир Теруме... утоли печали, в тебе приходящие,- знакомые с детства, но давно позабытые слова гудели в воздухе, словно буддийский монах читал мантру низким вибрирующим голосом, или мохнатый шмель бился в стекло.
- Тише! Ты разбудишь его!- наконец не выдержало резкое сопрано.
- Уммм маир... Ничего не разбужу. Тебе просто нравится ворчать на меня всякий раз...
- Пшемек Сирумем! Ты можешь хотя бы перед кроватью сына вести себя достойно?! Он пережил ужасную аварию, и мы должны Бога благодарить, за то что он всё ещё с нами!
Геворг приоткрыл глаза и сквозь мутную пелену влаги, застилавшую взор, увидел сидящих рядом маму и отца.
Отец был мрачен как туча: тёмные глаза спрятались под нахмуренными бровями, а лоб сложился в несколько складок, не предвещая ничего хорошего. Но мать не собиралась отступать - она сжимала в руках серебряный крестик и вызывающе смотрела на своего бывшего мужа, в надежде, что тот её поддержит.
- Я не стану благодарить Его. Что бы Он ни сотворил - это благо для нас. А благодарить за одно, и хулить за другое - высшее лицемерие, Матильда.
- Хочешь сказать, что если бы наш сын лежал сейчас здесь мёртвый, ты бы и слезинки не проронил, потому что это благо?!- ужаснулась мать, и когда отец кивнул, она как гремучая змея с шипением подскочила со стула и влепила ему хлёсткую пощёчину.
- Мама!
Геворг попытался подняться, но не смог, потому что пожилая женщина мгновенно оказалась рядом и повисла на нём, покрывая мелкими поцелуями всё лицо. Зажатый в ладони крестик больно впился в щёку.
- Воржик, сыночка моя! Слава Богу, ты очнулся!
Когда он слабыми руками сумел отодвинуть её от себя, женщина уселась рядом на стул и, глядя преданными глазами на своё чадо, залепетала:
- Доктор придёт в одиннадцать осматривать тебя, но медсёстры говорят, что операция прошла хорошо. Я прилетела всего несколько часов назад, а всё это время с тобой был отец. Жаль, его не было рядом, когда этот псих наехал на тебя!- ядовито бросила она в сторону мужа.- Как ты себя чувствуешь, дорогой? Может тебе водички принести?
- Не надо...
Геворг ещё раз попытался сесть, однако без помощи отца, сделать этого так и не сумел. Во рту было гадко и чудился привкус тухлых яиц.
- У меня такое чувство, будто ноги свинцом налились...,- пожаловался он и с тревогой взглянул на взволнованных родителей.
Мама тут же задрала одеяло до колен и мягко обняла неподвижные ступни сына.
- Чувствуешь, дорогой?- в её глазах задрожали две огромные слезинки, готовые вот-вот сорваться.
Геворгу очень хотелось обрадовать престарелую матушку, но он не мог лгать самому себе и отрицательно качнул головой.
- А так, сыночка?- Матильда провела руками по голеням, но Геворг лишь растерянно пожал плечами и посмотрел на поникшего отца.
- Я... я что, не могу ходить?..- с недоумением произнёс Геворг и попытался сесть ровнее, но быстрая резкая боль в спине откинула его в полу лежачее состояние.
Мама вскрикнула, закрыла лицо руками и отчаянно разрыдалась; отец сурово отвёл в сторону влажные глаза и закусил губу.
- Я... это не может быть правдой, это какая-то ошибка! Позовите доктора! Чёрт возьми, где этот долбанный врач!!!
Была истерика, и медсестра долго не могла успокоить разбушевавшегося паренька, пытаясь попасть иглой ему в вену, пока мать и отец держали дико верещащего сына за плечи. Потом Геворг провалился в глубокий сон и очнулся уже только вечером, когда в палате погасили свет, и дежурящий у кровати сына отец устало поплёлся в коридор на диванчик, чтобы тоже немного отдохнуть.
Геворг долго лежал с открытыми глазами и слушал, как шумит больница. Наконец и в коридоре погасили свет, оставив только одну лампу перед столом дежурной медсестры, и сразу стало тише. Парень закинул назад голову, насколько это было возможно, и посмотрел в окно, за которым уже вовсю курилась неживыми иллюминациями ночь. Он лежал с вытянутой шеей, и всё старался разглядеть в тёмном облачном небе хоть одну крошечную звёздочку. Но, то ли ночь была слишком тёмной, то ли свет уличного фонаря затмевал их слабое мерцание - только Геворг видел лишь беззубо усмехающиеся ему перистые облака, да беспокойные ветки какого-то дерева, которые качались в такт ветру и чиркали по кирпичной стене.
Утром пораньше к нему заглянул молодой врач: осмотрел свежие операционные швы, пощупал ноги и удалился, пробормотав какую-то ерунду про перевязки и мазь. Геворг всё это время молчал, не подавая никаких признаков раздражения. В душе у него было пусто и скверно, словно он узнал какую-то ужасную правду, сокрытую ото всех, и теперь уже не мог с прежней радостью смотреть на восходящее солнце, или резвящихся в небе птиц. Даже злиться сил не было, одно только раздражение терзало его душу солёными когтями...
Примерно через час в палату вошёл заспанный помятый отец и, думая, что Геворг ещё спит, принялся читать газету, усевшись подле него. Юноша пролежал с закрытыми глазами ещё около часа, раздражённый настырным появлением отца, когда ему хотелось побыть одному. Но, в конце концов, пришлось "очнуться", потому что в палату зашла медсестра делать обещанную перевязку.
Когда она удалилась, Пшемек принялся что-то рассказывать, зачитывая интересные статьи из газеты, и всё время интересовался, не нужно ли чего. Потом он принёс сыну завтрак и смотрел, как тот ест.
Геворг молчал, глядя в пустоту. Его раздражал и отец, и его пустые разговоры, раздражала эта газета и даже сама еда, которую он отправлял в рот, чтобы родитель отстал от него.
В полдень появилась мать, и отец отправился отдыхать домой.
Так продолжалось всё время, пока Геворг лежал в больнице. Каждую ночь с ним оставались мать, или отец, и подолгу сидели возле, просто глядя, как их сын спит. Но Геворг не спал, а лежал в полу дрёме с закрытыми глазами и дожидался, пока родители отправятся на боковую. Потом он подолгу смотрел в затуманенное пылью немытое окно, выглядывая появление звёзд, или слушая однообразное чирканье веток о стену, которое его успокаивало.
Несколько раз к нему приходили друзья и пытались развеселить, делая вид, будто не знают, что Геворг больше никогда не сможет ходить с ними на вечеринки и гулять по ночным улицам. Юноше это было неприятно, и он знал, что его приятелям тоже, однако ничего не мог поделать и терпеливо сносил их визиты.
Когда его, наконец, выписали, отец перевёз сына домой, с огромным трудом затащив на второй этаж в свою квартиру. Потом родители долго спорили на кухне, где же останется жить Воржик, даже не советуясь с ним: мама уговаривала отца отпустить сына с ней, потому что она живёт на земле, и им с мужем не придётся каждый раз затаскивать его наверх. Но Пшемек настоял на своём, и Геворг был этому рад: он никогда не навещал маму в её новой семье, и ему было неприятно думать, что какой-то незнакомый мужчина будет тихо ненавидеть его лишь за то, что он просто живёт рядом с ним.
Так началась новая жизнь Геворга, забитая журналами, телевизором и непривлекательным видом из давно немытого окна на старую рыжую улицу.
К моменту, когда он научился более или менее справляться с инвалидным креслом и кое-как перемещаться по тесной квартирке, уже вовсю вступила в свои права золочёная багрянцем осень. По вечерам, когда отец уходил на работу, юноша настежь открывал окна в своей комнате, укутывал пледом безвольные похудевшие ноги, натягивал куртку, и подолгу смотрел в прозрачное звёздное небо. Иногда внизу по улице толпой проходили знакомые девчонки с парнями, и от их смеха Геворгом овладевало глухое отчаяние. Тогда он, не стесняясь, беззвучно рыдал в рукав своей дутой куртки и нередко засыпал прямо так перед распахнутым окном. Отец ничего не говорил, когда заставал сына спящим в холодной комнате, и мог только спустя несколько дней выразить своё неудовольствие наплевательским отношением сына к своему здоровью.
Пшемека теперь часто не бывало дома: он много работал, хватался за любое дело, чтобы сделать жизнь сына более сносной. Спустя некоторое время отец даже купил ему хороший ноутбук с выходом в Интернет. Но Геворга не радовали эти перемены; он жалел отца и ненавидел себя, за то, что сидит у него на шее. Юноша стал раздражительным и резким, он постоянно был чем-нибудь недоволен; мог целыми днями зависать во всемирной паутине, иногда даже забывая об отдыхе и еде. Но долго так продолжаться не могло: в конце концов ему приелась и виртуальная компьютерная жизнь.
Случилось это зимой. Геворг проснулся утром, опустошённый ночными терзаниями: ему снова снилась та авария, в которой он потерял обе ноги. Молодой человек полежал несколько минут с открытыми глазами, глядя в потолок, и, уже привычным движением, ощупал безвольные чужие ступни. Доктор сказал, что спинной мозг не пострадал при операции, и возможно со временем функции ног восстановятся. Но что в действительности понимали эти врачи? Будь на то воля Геворга, он бы уже давно вышел из осточертевшей комнаты...
Юноша спустил ноги вниз и глянул в окно. Вовсю светило умытое снегом холодное солнце; соседние крыши искрились высокими снежными шапками, и слабый утренний ветерок, шаловливо сдувающий лёгкие льдинки, окутался серебрящимся шлейфом. Было так красиво, что в груди у парня защемило от тоски. Он неловко сполз в стоящее рядом инвалидное кресло и подъехал к окну. Внизу уже показались рабочие в тёплых фуфайках с широкими алюминиевыми лопатами, и принялись разбивать смерзшуюся ледяную корку поверх воздушных как лебяжий пух сугробов, расчищая дорогу спешащим прохожим.
Хотел бы Геворг оказаться в этой весёлой ничего не знающей о своём счастье толпе и просто идти, куда глаза глядят. Подальше от дома, старика отца с его слезящимися глазами и разбитыми от непрерывной работы руками; подальше от этого нечистого заляпанного осенними дождями окна!
Юноша ударил обеими руками в стекло, и по нему затейливой угловатой молнией пошла длинная трещина. В этот момент что-то перевернулось у Геворга внутри. Он, не помня себя, поспешил в ванную, задевая по пути все углы и проклиная неуклюжую коляску.
На специально сделанной для него отцом низкой полочке лежали бритвенные принадлежности. Геворг взял в руки опасную бритву и развинтил её, достав острую ажурную полоску металла. Из фильмов вспомнилось, что нужно подставить руку под горячую воду, и юноша включил кран.
Сердце жарко и волнительно заколотилось в груди - впервые за многие месяцы жизни без ног. Было радостно и одновременно жутко. И ещё никогда Геворг не чувствовал себя таким живым, как теперь, глядя на острое лезвие в руке...
Едва дыша, он поднёс бритву к запястью и прикоснулся острым краем к припухлой дорожке вены под кожей.
"Ничего страшного",- удивился просебя Геворг, и надавил сильнее.