– Чай, ваше благородие. Ничего, что из кружки? – мрачный рыжеусый детина (по внешности и ухваткам – классический унтер) был вполне вежлив и обходителен.
– Твоя собственная, небось? – кружка была видавшая виды, солдатская. Судя по обстановке, отметил про себя ротмистр, они тут на казарменном положении; да и вообще, похоже, пользуются этой берлогой не настолько часто, чтоб обставлять ее мебелью, не то что чайными сервизами. – Спасибо, брат, – степенно кивнул он и, внимательно приглядясь к хитрой самодельной оплетке ручки, промурлыкал вдруг себе под нос:
– Сдается мне, что мы встречались, служивый. Терская линия?
– Никак нет, Кубанская!
– Да, верно. Таманский карабинерский, бывший Семнадцатый егерский? – (повышаем ставку: тут уже один к трем, увы…).
– Так точно, ваше благородие! Ну и память у вас!.. – (Уф-фф!..) – Но вот я вас что-то не припоминаю…
– Было бы скверно, если б и ты мог меня опознать вот так, сходу, – хмыкнул Расторопшин. – Мы ведь работаем за аванпостами…
– О! – тут бывый егерь вытянулся во фрунт так, будто дело было на императорском смотру. – А?.. – наручники на разведчике теперь настоятельно взывали к объяснениям.
– А ты просто считай, что мы на манёврах. Ты – за оранжевых, я – за синих. Условия максимально приближенные к боевым. Действуй!
– Так точно! – просветлел лицом рыжеусый.
– Ну, зови начальство. Или веди к нему – как тут у вас нынче принято?
…Спасибо тебе за науку, дервиш. Видишь, я готов: расслаблен, как палец на курке за миг до выстрела, абсолютно спокоен и готов к самым скверным неожиданностям – за которыми, надо думать, дело не станет. А чуть погодя, возможно, понадобится и преподанное тобой искусство «заклинать боль»…
– Я, кажется, забыл представиться: майор… ну, скажем, Иванов, – (что ж, самая фамилия для немца …) – Надеюсь, вы ясно понимаете, господин Расторопшин: в прежние времена вы могли… да не то, что могли, а обязаны были послать меня куда подальше и хранить гордое молчание – со всеми вашими вопросами, дескать, ступайте к моему начальству! – но теперь вы такой отмазки лишены. Ну, а ответственность за ложные показания тут – сами догадываетесь какая.
– Зачем сразу начинать с угроз, господин майор? Я теперь тихий законопослушный отставник, и отвечать на вопросы органов правопорядка – мой долг верноподданного. В тех границах, разумеется, где они не затрагивают доверенные мне по прежней службе государственные секреты.
– Эти границы теперь буду определять я, с моим ведомством!
– Посмотрим, как это у вас получится, – хмыкнул Расторопшин и со всей небрежностью, что можно себе позволить сидя на табурете, закинул ногу на ногу. – Сдается, что нынешний мой «безначальственный» статус ваше положение скорее осложняет, нежели облегчает. Я ведь теперь классический «забытый часовой», которому осталось опираться лишь на свои собственные представления об офицерской чести и служебном долге.
– Боюсь, вы недопонимаете нынешнее свое положение, господин Расторопшин. Единственная для вас возможность выйти отсюда своими ногами – дать исчерпывающие ответы на все заданные вам вопросы.
– Напротив, господин майор: я понимаю нынешнее свое положение очень и очень хорошо. И единственное мое спасение – единственное, понимаете? – это как раз ни на шаг не отступать от некогда полученных инструкций Службы, без малейших попыток угадать, которые из них признаны в новых обстоятельствах устаревшими и утратившими силу.
– Спешу вас успокоить: засекреченные детали закордонных операций вашей Службы нам совершенно не интересны. А интересуют нас, как вы наверняка уже догадались, сугубо здешние события – связанные с гибелью министра колоний.
– Министра колоний? – ротмистр выглядел озадаченным, но не более того. – Вы должно быть шутите? Я ведь тогда находился на Кавказе, конкретно… дай бог памяти… в средней части Дарьяльского ущелья! Доскакать оттуда до Петербурга, невидимкой спихнуть министра с Исаакиевской балюстрады и вернуться обратно так, чтоб никто из сослуживцев не спохватился – это, знаете ли, надо быть объездчиком чертей на манер того кузнеца у Гоголя, а я такими талантами не обладаю…
– Речь не о тогдашнем министре, а о нынешнем.
– Как, и он тоже?! Ну, с Исаакия?..
– Нет, он погиб при других обстоятельствах. А вы, как я понимаю, впервые об этом слышите?
– Разумеется! Вечером двенадцатого министр, насколько мне известно, был жив, дальше – так уж случилось – я общался исключительно с кабатчиками, девками и сутенерами, а их всех не больно-то интересуют перестановки в правительстве…
– Что ж, тогда давайте по порядку. Когда и как вы узнали о своей отставке?
– Приказ был доставлен вестовым, прямо в гостиницу. Рано утром тринадцатого.
– А вот щетинкинский привратник утверждает, будто вы покинули гостиницу еще затемно, и никакие посетители перед тем к вам в номер не поднимались.
– По всей видимости,– пожал плечами ротмистр, – привратник самовольно отлучился с поста, как раз в момент появления курьера, а потом побоялся признаться в собственном упущении.
– Да, такое могло случиться, – легко согласился немец. – Так когда вам доставили приказ?
– Боюсь, я не поглядел на часы…
– Что, ни разу?
– Сперва был спросонья, а потом в таком раздрызге, что… Ну, сами понимаете, господин майор…
– О да, конечно, – сочувственно покивал тот. – Сообщение об отставке без выслуги – это довольно яркая новость, тут сложно сохранить внимание к окружающим мелочам… Кстати, о мелочах: а во что он был одет – ну, тот вестовой?
– В форму, естественно!
– Я понимаю, что не в пижаму. В какую форму – в пехотную, в кавалерийскую? Или, может, в морскую?
– Гм… Вот ведь черт – не помню! В коридоре было совсем темно…
– Темно?! То есть дело происходило не ранним утром, а скорее ночью?
– Никак нет. Там свет с улицы: в Измайловской части хорошо работают газовые фонари, а как раз ближе к утру их гасят.
– Хорошо, проверим. Кстати, этот ваш вестовой…
– «Мой»? С какой это стати он мой?
– Ну, вашего ведомства. Бывшего вашего ведомства… Вы ознакомились с приказом прямо при нем?
– Нет, зачем? – (ну да, признай, что зажигал полный свет, чтоб разглядеть буковки – и вопрос о мундире вернется, как хлеб, отпущенный по водам). – Черкнул не глядя свою подпись на конверте, вскрыл его, забрал послание, вернул конверт с печатями вестовому, тот козырнул и отбыл: приказ не совсекретный, уничтожению сразу по прочтении, в присутствии курьера, не подлежал… Слушайте, вы меня что – проверяете на знание правил обращения со служебной почтой?
– И это – тоже. Скажите, а если бы кто-то из руководства Топографической службы решил, невзирая на вашу отставку, вызвать вас на конспиративную встречу – мог бы он передать свое сообщение через такого курьера?
– Господин майор, – (вот теперь уже настало время взвешивать не то что каждое слово, но каждую запятую-интонацию…), – на такого рода «если бы» мои казачкИ имеют обыкновение отвечать сентенцией: «Если б у бабушки был хер, так она была бы дедушкой!» Я могу поручиться словом офицера – ибо уволен всё-таки с мундиром, – что во врученном мне пакете не было никаких бумаг, кроме приказа, и что на словах курьер тоже ничего мне не передавал, – (умница Командор: и это он предусмотрел, со своей запиской…). – Этого, надеюсь, довольно?
– Пока да, – неожиданно отступил немец. – И что было дальше?
– Дальше… – мрачно набычился ротмистр. – Ну, накатил, понятное дело… И почему-то захотелось побыть… не одному… ну, сами понимаете…
– Понимаю, чего уж тут не понять… А револьвер с собой зачем прихватили – застрелиться?
Ротмистр долго-предолго разглядывал собеседника в упор, и наконец изронил:
– Да мало ли что… Кавказская привычка.
– Ладно, принимается. Куда вы двинулись потом?
– А черт его вспомнит… Начал, кажется, в карточном клубе «Телеграф» – он чуть наискосок от Щетинкина…
– Верно, в «Телеграфе». Дальше вы двинулись вдоль Московского проспекта по направлению к Московской заставе, будто бы специально отмечаясь в каждом работавшем в этот час заведении – в бильярдных, карточных клубах: от заведения до заведения, короткими перебежками. И знаете – иному могло бы даже примерещиться, будто перед ним не отчаявшийся человек, предметно помышляющий о пуле в лоб, а разведчик, проверяющийся перед контактом … Кстати, любопытно: вы везде заказывали выпивку, но никто не помнит, чтоб вы пили.
– В смысле?!? Что, вот так прямо и говорят: «Заказал штоф, а потом тайком вылил его в фикус»?
– Нет, такого, конечно, не говорят – еще б не хватало! Просто как вы делали заказы, помнят все, а как пили – никто. Почему-то.
– Да потому что ответы, небось, получены путем наводящих вопросов!
– И это могло быть, согласен… Итак, когда вы добрались до бильярдной «Триумф», внутри вас должно было уже плескаться водки – где-то под полтора полуштофа. А вы заказали еще пару! Прям как чувствовали, что вам предстоит там долгое общение… Не припоминаете, с кем?
Да-а, это у нас уже не «Боевая тревога», а – «Вторая пробоина ниже ватерлинии, сэр, помпы не справляются»…
– Да где ж тут вспомнить – сами же говорите: полтора штофа!..
– Не помните, стало быть… На вопрос – когда и где вы в последний раз встречались с полковником Суровцевым, вы, полагаю, отвечать откажетесь наотрез?
– Правильно полагаете. «Местопребывание и перемещения начальствующего состава Топографической службы Генштаба составляют предмет военной и государственной тайны», параграф 3. Так что – запрашивайте Службу, в официальном порядке.
– Да уже запросили. И ответ получили – боюсь только, ответ тот вам не понравится… Господин Расторопшин! Приходится констатировать, что вы упорно уклоняетесь от сотрудничества со следствием. Речь, между тем, идет о госизмене, а по ходу дела там замаячили еще и терроризмом со шпионажем – так что шутки кончились, и продолжать разговор нам, похоже, придется в другом месте…
– Ну, раз уж я теперь «подозреваемый номер один», – (язык между тем, оказывается, делал свое дело, не запрашивая директивы от мозгов), – может, мне позволено будет узнать, как погиб Суровцев?
– О, разумеется. Более того: поскольку вы все равно выйдете отсюда живым лишь полностью очистившись от подозрений, есть смысл приоткрыть вам часть общей картины…
Со слов майора выходило, что когда и как Командор прибыл в Петербург, и чем он тут был занят до ночи с двенадцатого на тринадцатое, в точности пока не выяснено. Более того, из предельно уклончивых ответов Генштаба и Службы создается впечатление, что те и сами оказались не в курсе последних перемещений полковника и полагали, будто он по-прежнему пребывает в Варшаве, налаживая работу тамошней резидентуры.
– …Как бы то ни было, на месте гибели министра колоний, в его доме на Морской, Суровцев умудрился оказаться раньше нас…
– Я, с вашего позволения, сформулировал бы чуть иначе: это вы умудрились оказаться там позже него – тут, знаете ли, бывают важны нюансы… – (тут у немца отчетливо дернулась щека: попадание!) – Кстати: следует ли мне, по-вашему, знать какие-либо подробности убийства министра?
– Вам следует знать лишь то, что преступление было тщательно замаскировано под несчастный случай. А главное – что Суровцев первым осмотрел место происшествия, и есть основания полагать, что он забрал (или уничтожил) важные улики.
– А какого рода основания? Точно ль те «улики» были? Может, вы просто подгоняете факты под свою гипотезу о «преступлении», а там – и вправду «несчастный случай», и ничего кроме…
– А вот это уже не ваше дело!
– Как скажете, – смиренно пожал плечами ротмистр. – Ну а я-то чего в это время делал? Стоял на стреме, покуда Суровцев там крал оружие-документы и затирал кровавые отпечатки?..
– Нет, именно в это время вы еще находились в гостинице. В этом пункте ваше алиби подтверждено.