– За каким… за каким дьяволом тебя понесло ночью в тот особняк?.. Если б не ты, не твое шило в заднице…
– Господин ротмистр?.. – опешил Ветлугин.
– Виноват… – очнулся наконец тот, по настоящему. – Сорвался. Примите мои искренние извинения, Григорий Алексеевич: вы, конечно же, хотели как лучше…
– Да пустое всё это! Возьмите себя в руки, ротмистр – ну, подставили, ну, дело серьезное, да. Проблема наша с вами вполне практического свойства – и уж вы-то всяко лучше меня соображаете в заметании следов…
Наступившее молчание прервал вдруг – тихо-тихо, почти шепотом – Саша, о котором оба они как-то подзабыли:
– Павел Андреевич! дядя Паша! Вы… вы ведь ее любили, да? По-настоящему?..
– …Скромненько у них тут. Скорее «чистенько, но бедненько», нежели «бедненько, но чистенько»…
Интерьеры петербургского представительства Русско-Американской Компании, которое публика начинала уже именовать – сперва в шутку, а потом и не очень – «калифорнийским посольством», и впрямь не впечатляли. То есть на самом-то деле впечатляли – но в несколько ином смысле. В подчеркнутой аскетичности салатового особнячка на Фонтанке многим лицам, осведомленным о финансовых возможностях его владельцев и их роли в наполнении казны Российской империи (едва ли не пятая часть ее поступлений), начала в последнее время мерещиться едва ли не политическая демонстрация – чего в действительности, конечно же, и в помине не было, но…
Кабинет Представителя – читай: посла, – куда сейчас пригласили Ветлугина с Расторопшиным, ничуть не выпадал из общего стиля: вдоль стен – шкафы, набитые книгами (насколько мог разглядеть со своего места Ветлугин – своды законов и сочинения по юриспруденции и финансам на нескольких языках), массивный стол со множеством выдвижных ящиков и полдюжины гамбсовских стульев; в красном углу – старинная икона (новгородская школа, Николай Чудотворец, естественно), на стене против окна – небольшое батальное полотно с новосибирскими ополченцами, отбивающими тлинкитский набег под водительством облаченного в индейские меха Никиты Панина (прикрывающее, надо полагать, встроенный сейф).
– Присаживайтесь, господа, прошу вас, – сделал приглашающий жест сухощавый блондин, чье невыразительное, чуть асимметричное лицо хранило невыводимые следы тропического загара. – Его степенство Представитель будет буквально с минуты на минуту. Я – советник Представительства Валентин Карлович Шелленберг. У нас возник к вам ряд вопросов, господа. Если позволите.
– А что, мы можем и не позволить? – рассмеялся Ветлугин
– Туше! – рассмеялся в ответ советник. – Разумеется, не можете. Дело в том, что ваш спутник, ротмистр Расторопшин, – возможно, не тот человек, за кого он себя выдает. Если это так, мы не можем позволить ему въезд в Русскую Америку.
– Я вас не понимаю, господин советник… Человек, сидящий сейчас рядом со мной – это тот самый Павел Андреевич Расторопшин, с которым я имел честь познакомиться во время прошлой моей, Кавказской, экспедиции.
– Речь не об этом, господин член-корреспондент. Ваш спутник, по вашей аттестации – отставной офицер Топографической службы, сиречь военной разведки. Якобы.
– Вы сомневаетесь, что офицер – отставной?..
– Мы сомневаемся, что разведка – военная.
– Как это понимать?
– Очень просто. Похоже на то, что ваш спутник – голубенький : он работает на Третье отделение, а Топографическая служба – лишь прикрытие. Работа у него… довольно специфическая. Вот, не далее как этой ночью: сперва его тайно вызывают к шефу Петербургского политического сыска генералу Чувырлину, прямо в его особняк – а потом, поутру, в Озерках находят двоих застреленных активистов «Земли и воли», парня и девушку. Простите за прямоту, Григорий Алексеевич, но – за каким дьяволом вам нужен в экспедиции этот упырь, штатный ликвидатор из Третьего отделения? Кого вы там, у нас, собрались ликвидировать?
– Господин советник, – тяжело уронил Ветлугин, бросив мимолетный взгляд на Расторопшина, который безмятежно изучал завиток потолочной лепнины и явно не собирался приходить ему на помощь, – спасибо, конечно, за ваши предостережения, я принял их к сведенью. Но в моей экспедиции я решаю, кто голубенький, а кто нет, ясно?!
– Кстати, о голубизне, – продолжил Шелленберг, ничуть не обескураженный этим афронтом. – Возможно, вам будет небезынтересно… Нынче ночью произошло еще одно любопытное событие: в Петербурге объявился некий Арчибальд Фиц-Джеральд, капитан штаба Бенгальской армии – вы, возможно, помните эту фамилию по вашим кавказским приключениям. Интересно, что здешний Фиц-Джеральд, если верить описаниям его внешности, оказался совершенно непохожим на того, которого мне доводилось знавать на Востоке – а вот на ротмистра Расторопшина он, напротив того, смахивал весьма и весьма. А самое любопытное, что он объявился не где-нибудь, а в «Эфиальте» – закрытом клубе для содомитов из высшего общества. Имея при себе прелестного мальчика, разбившего сердца многих членов клуба…
– Так вот почему… – простонал он с надрывом, сделавшим бы честь любому провинциальному трагику, – вот почему ты охладел ко мне, Паша!.. Понимаю: я слишком стар для тебя!..
– Нет-нет, Гриша! – мгновенно принял подачу молодчина-ротмистр. – Это совсем не то, что ты подумал, клянусь! Я тебе всё объясню!..
– Негодяй! – всхлипнул Ветлугин. – Противный… Убирайся прочь! нет, постой!.. Спасибо вам, господин советник: вы сорвали пелену с моих глаз! – Шелленберг, как отметил он с удовлетворением, слегка изменился в лице – что для этого чемпиона покера, похоже, соответствовало «отвисшей челюсти». – Вот, значит, что ты удумал: сплавить меня за океан, а самому остаться здесь, развратничать с малолетками!..
– Простите нам эту безобразную семейную сцену, господин советник! – обворожительно улыбнулся Расторопшин.
– Пожалуйста-пожалуйста, ни в чем себе не отказывайте, – замороженным голосом откликнулся тот; всё он, конечно, уже понял, – но не станешь же орать: «Прекратите этот балаган, я ведь отлично знаю, что вы не…» Первоначальный сценарий разлетелся вдребезги, а домашней заготовки на такое развитие событий у него припасено не было…
Тут дверь распахнулась (как отчего-то показалось Ветлугину, неожиданно для самого советника), и в кабинет валкой моряцкой походкой вошел его хозяин.
– Прошу простить за опоздание, компаньерос… господа. Господин Ветлугин? господин Расторопшин? – послу перевалило за семьдесят, но рукопожатие его было мощным и стремительным; «Аз есмь Следователь добрый!» – тихо, но отчетливо пробормотал ротмистр. – Наслышан, наслышан о ваших кавказских приключениях! Так теперь вы, значит, собрались к нам, и непременно à deux*?
-------------------------------------
-------------------------------------
– Так точно, ваше превосходительство, непременно à deux! Жить теперь друг без дружки не можем! Да вот хоть у советника и спросите.
– Угу. Не могут… – кисло подтвердил тот.
– Вот видите, компаньеро Шелленберг: Kameradschaft – это серьезно, в высшей степени… Итак, господин член-корреспондент, рад вам сообщить: все ваши бумаги подписаны. От имени Конференции двенадцати негоциантов желаю вам счастливого пути и всяческих успехов в вашей работе. Вашей экспедиции надлежит по прибытии в Новый Гамбург получить в тамошнем представительстве Компании оригиналы подорожных документов категории «А»: они позволят вам в случае нужды требовать любой помощи от любых гражданских и военных властей Колонии – не «просить», а именно «требовать». ОценИте, господин член-корреспондент: вы будете первыми… э-э… не-калифорнийцами, получившими подорожную этой категории.
– Русское Императорское географическое общество выражает вам глубочайшую признательность, ваше степенство. Искренне надеемся, что то белое пятно на карте Североамериканского континента будет нами закрашено с практической пользой для Колонии.
– Конференция двенадцати негоциантов придает огромное значение результатам вашей экспедиции, господин член-корреспондент, – улыбка посла была столь задушевной, что грядущий подвох почуял бы даже Емеля-Простофиля. – Неудивительно, что враждебные Колонии силы тоже стали проявлять к вам повышенный интерес. Впрочем, Географическое общество, несомненно, получило уже эти предостережения по своим каналам – так что ваше решение прикомандировать к экспедиции ротмистра Расторопшина с его… неоднозначным, скажем так, послужным списком следует признать совершенно правильным. Мы же, со своей стороны, тоже будем вас охранять – так, как мы это умеем. Советник Шелленберг отправится из Петербурга вместе с вами – отныне он головой отвечает за вашу безопасность. Господин Расторопшин, компаньеро Шелленберг, – надеюсь, вы сработаетесь: профессионалам without politics это проще, чем кому бы то ни было.
– Я, конечно, мало чего смыслю в ремесле разведчика, но то, что творится тут с тобой – это как-то неправильно…
– Ты даже представить себе не можешь, до какой степени всё идет неправильно.
– Даже и подставляют тебя как-то уж очень топорно – что те, что эти: там – двойное убийство, тут – «Эфиальт», хех!.. А эти ихние предостережения – что сей сон значит?
– По-моему, нам вполне ясно дали понять, что ликвидируют нас лишь после того, как мы сделаем свою работу, – философски пожал плечами ротмистр; помолчал немного и добавил с легким раздражением: – И не стОит так таращить глаза на их трубу.
– А что такое? Ну да, рановато они, похоже, топить начали…
– Они не топят: они бумаги жгут. Это такая народная примета: если в посольстве жгут бумаги – дело к войне.
– Ладно. Ботаника – вполне удовлетворительно; зачтено. А как у нас там по части картографии? – с приличествующей строгостью справился Ветлугин, бросив мимолетный взгляд на сплошь залитое дождем стекло иллюминатора, за которым скорее угадывались, чем виднелись пологие океанские валы: самая погодка для учебы! Как гласит мудрость Королевского флота: «Не занятый делом матрос опасен, как отвязавшаяся пушка в шторм» – и к юным коллекторам это относится ровно в той же мере.
– Всё в порядке, Григорий Алексеевич! – Саша вновь чинно раскрыл свою тетрадь в клеточку и отрапортовал: – Утром сдал вчерашнюю углоначертательную съемку местности – закартировал верхнюю палубу с надстройками, даже с шагом горизонталей почти не сбился. Павел Андреевич сказал: «Годно, зачёт».
– Молодец!
– А можно вопрос?
– Давай.
– Вы вчера в кают-компании, когда вспоминали с Павлом Андреевичем всякие свои приключения, говорили про какой-то азиатский ветер, очень опасный…
– Ты имеешь в виду – ибэ?..
– Да, точно! Так вы сказали, что «от ибэ люди замерзают, а снег тает». Это как?..
– Зимний ветер тот не морозный, а лишь чуть прохладный – но силу имеет ураганную: пронизывает до костей и выдувает напрочь всё тепло из-под одежды. Человек, строго говоря, не замерзает в ледышку – как в нашу метель, а коченеет…
– Вроде как в ледяной воде?
– Именно. Там, где ибэ дует постоянно – в Джунгарских воротах, к примеру – люди жить не могут, совсем.
– Понятно. А вот еще: когда зашла речь о коллектировании насекомых, вы сказали Павлу Андреевичу, что-де «карманы, набитые мертвыми жуками, могут иной раз спасти человеку жизнь», тот ответил – «Да, точно!», и вы оба рассмеялись; а это что за история, если она не секретная?
– Да нет, какие там секреты! Дело было в Дагестане, году… кажется, в 1838-ом или в 39-ом. Виктор Иванович Мочульский – он в ту пору служил офицером Топографической службы Генерального штаба – отправился на разведку в Богосские горы; англичане называют такие места «Unadministered Territories» – там правят вожди немирных горских кланов, не признающие над собой ничьей власти. В сопровождающие он взял себе двоих джарских лезгин: старого абрека, много лет сражавшегося с русскими и славившегося по обе стороны границы храбростью и верностью данному слову, и мусульманского законоучителя-улема, известного своим красноречием. Джарцы должны были странствовать по горской территории как посредники-переговорщики, выясняющие у местных вождей условия обмена или выкупа русских пленников – это обычная для тех мест практика; русский офицер же – отпустивший бороду и переодетый в лезгинское старье – состоял при них как слабоумный глухонемой слуга (местными языками тот владел, но не в совершенстве); головами своими заплатили бы, в случае разоблачения, все трое – на равных…
«Легенда прикрытия», как это дело именуют в бывшем ведомстве Павла Андреевича, была вполне надежной, но в большом немирном ауле Мококо они допустили промах, едва не стоивший им жизни. Кто-то из горцев рассмотрел вблизи Мочульского – пока тот, в соответствии со своей ролью, кемарил прямо на земле у коновязи в ожидании своих отлучившихся спутников – и поинтересовался: не грузинской ли работы его башлык? Разведчик не сразу почуял подвох, точно зная, что одежда его – из вполне подлинного горского сукна; востроглазый абориген, однако, приметил, что шов башлыка выведен шелковой нитью, тогда как в горах всё шьется шерстью – и этого оказалось достаточно…
По счастью, тщательно обыскать схваченного Мочульского горцы догадались сильно не сразу, и в том доме, куда его поначалу определили под стражу, он исхитрился сжечь в кухонном очаге самые опасные улики – свой карандаш и кроки*
-------------------------------------
-------------------------------------
маршрута на листках блокнота : они точно стали бы для него смертным приговором. Спутники его, между тем, со всей горячностью отрицали обвинения, и со всем красноречием требовали вернуть своего глухонемого слугу; а оба они были людьми весьма авторитетными… Собравшиеся в кружок горцы принялись тем временем обсуждать, с глубоким знанием дела, как они будут сдирать кожу с русского шпиона, внимательнейшим образом наблюдая – не переменится ли тот в лице, и внезапно вскрикивая у него над ухом – не вздрогнет ли? Но – нет: счастливо сумел пройти все те проверки, сохранив полную невозмутимость.