Инночкины сказки
В стихах
Инна Фидянина-Зубкова
© Инна Фидянина-Зубкова, 2019
ISBN 978-5-4474-4500-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Жилец
Жил-был Жилец.
Все говорили:
«Какой Жилец молодец,
живёт долго,
гуляет по волге,
сеет и пашет,
хвастается кашей
да руками могучими.
Нет круче его
никого на свете,
это знают и дети.
Но вот однажды
(не один раз, а дважды)
его поборол Илья,
и молва богатыря
одарила велико,
а Жилец возьми б и сникни,
да нет же,
жив как прежде:
сеет да пашет,
на дуде играет, пляшет
и ждёт царской воли.
– Сидеть тебе, Жилец, в неволе! —
народ мирской судачит.
(Это что-нибудь значит?)
– А то! На воле скучно,
а в яме получше, —
отвечает царь Горох.
– Что б ты, батька, издох! —
говорит Жилец
и ведёт под венец
Настасью русскую красу.
Золоту её косу
по корень срезает
и строго так бает:
– Не ходи краше царицы,
а то будешь материться
из-за серых облаков! —
сказал Жилец и был таков,
увез семью в сибирску глушь.
– Ну уж? —
народ дивился
и отчаянно постился,
чтобы тоже долго жить,
и царю верней служить.
Время солнце подгоняет,
но лишь время злое знает,
как текут наши года.
Не увидим никогда,
где схоронил жену и внуков
наш Жилец. Но та порука
была замечена людьми.
Царской морде донесли:
– Царь Горох 32-ой,
говорят, в лесу есть свой
дядька маг и чародей,
ну, а лет ему… длинней
токо жизть богов на небе,
вот тебе бы, вот тебе бы
тожеть долго так прожить.
Царь намерен ворожить!
Он послал гонца к Жильцу.
Нашёл, откланялся отцу:
– Ты, Жилец, молодец!
– А ты гонец в один конец, —
и расправился с гонцом
очень острым топором.
/ Я, как писатель, не мудрю,
а всю правду говорю:
ежель есть в душе грехи,
ты их бережно храни,
и не думай о том,
что чужим большим грехом
перекроется твой грех.
Но то наука не для всех. /
Мы ж дичь усиленно жуём
да пушнину «на отъём»
решено не отдавать,
а подальше заховать
в резны дубовы сундуки.
Вот и сиди, крути мозги:
ведь долго жил наш Жилец,
ходил с Настасьей под венец,
пашню сеял да жал,
соболя убивал,
медведя валил
и гонца не пощадил.
Что же делать теперь,
куды бежать то? Ведь степей
и тех на всех не хватат.
– Жаль хозяйство кидат!
Жаль не жаль, а надо:
на Руси засада,
а за морем худо —
ходють там верблюды
да затаптыват людей.
А посему наш добродей
решил податься в Колыму.
/ Что-то я не пойму,
туда своими ножками? /
Пусто там, да бросьте вы!
До ГУЛАГа целый век,
а чукче дать оберег
не сбиралось даже небо:
«Трогать их тебе не треба!»
Но кака тут дружба?
Кушать тоже нужно.
Завалил мужичка и в ярангу,
а чукчину мамку
сделал своей.
Вот тебе и добродей!
А дальше скушно:
жил Жилец, но душно
ему жилось среди снегов!
Решил припомнить праотцов.
Пошёл к шаману.
Тот манит
на Кудыкину гору
(нету которой)
и говорит:
– На ней твой прадед и сидит,
колдует,
то снег, то ветер надует.
Твоя задача его усмирить,
потише дуть уговорить.
Дураку дорога в рай,
ну, а наш Жилец: «Встречай
меня, прадед!»
А тот: «Да я рад бы,
но нет меня на свете,
это знают твои дети.»
Но Жилец, он не дурак,
знает и так,
что на белом свете деда,
нет, но ветер, ветер, ветра
так безжалостно балует,
дует, дует, дует, дует.
– Дух дедка ворку-воркует,
изжить меня он хочет, хочет
вон как метелью хохочет!
И пошёл Жилец на Кудыкину гору.
Телепался он так до измору,
но залез и поставил флаг —
платок жены: «Пусть хоть так.»
И развел тот платок его страхи,
скинул шубу, остался в рубахе
да закричал: «О, боги,
заберите меня, я убогий!»
И боги его прибрали,
долго мудрить не стали,
ведь ЗА ДОЛГОСТЬЮ ЛЕТ
НИЧЕГОШЕНЬКИ НЕТ.
А метель по сопкам выла!
Не шучу, всё это было.
А коли не было, плюньте,
или на кол меня засуньте,
мне и так уже жизнь не мила,
потому как я долго жила
да жаль, никого не убила,
и от этого выла всё, выла…
Емеля еси на небеси
Глава 1. Царь ссылает Емелю в сибирь
Было дело,
лежал на печи Емеля,
а что делать теперя
он не знал.
Ходил, в кулак собирал
свои прошлогодние мысли:
«В доме чисто,
хата побелена
не чужая – Емелина!»
И на селе дивились:
«На Емелю б мы матерились,
да не за что, вроде.
Был Емеля уродом,
а теперячи Емельян!»
«Глянь, мож во дворе бурьян?»
Мы во двор к Емеле заглядывали,
бурьян да репей выглядывали,
но ни крапивы, ни чертополоха,
лишь капуста да репа с горохом!
Но что же это такое?
«Дело есть непростое
у меня до тебя, Емельян,
сооруди-ка мне эроплан!» —
царь-батька пристал к детине
и план той махины вынул.
Долго тёр ус Емеля
и промолвил: «Дай токо время
да наёмных работников кучу
и самый быстрый получишь
ты, царь-батюшка, аэроплан!»
Но Емеля, он не дурак,
чтобы думу думать за так,
поэтому речь зашла о целковых.
«Ну ты кумекать здоровый! —
лоб почесал царь-батька. —
А не легче тебя сослать-ка?»
И выслал Емелю в сибирь:
«Эх, после поговорим!»
А в сибири народец дружный:
топориком самых ненужных
и закопать ближе к речке,
чтоб полакать сердечней.
Вот в тако душевно село
Емелю на печке несло.
А там его уже ждали:
строганину строгали
да колья вбивали в землю,
чтоб ссыльный не бегал
далече отсюда,
царь кумекал покуда.
Встретили с плясками, хороводами,
заговорами и обводами
по осиновому кругу:
«Да кто ж его знает, паскуду?»
Емеля ж не удивлялся,
лежал на печи, ухмылялся
и знал ведь, собака,
что хошь не хошь, будет драка!
А как ему карму почистили,
так за стол посадили и выпили,
а затем закусили слегка:
вкусна свиная кишка
набитая кровушкой!
Повёл Емельянушка бровушкой
стукнул в грудь кулаком
и повёл разговоры о том,
как он был повелителем щуки,
а селяне – его, то бишь, слуги.
Не понравилось это сибирякам,
хвастуна напоили в хлам
и с суровыми кулаками:
«Теперь дни коротать будешь с нами!»
Дальше всё пошло по накатанному:
больше всех доставалось невиноватому.
А Емеля устроился писарем:
сидел и описывал
свою жизнь приключений полную,
а бумаги сдавал Зубковой,
та их слегка подправляла
и за свои выдавала.
Вот таки людишки таёжные:
и не то чтобы сильно сложные,
а в массе своей хамоваты.
Мол, климат злой, не виноваты!
Глава 2. Царь ссылает Аристарха в сибирь
А тем временем царь пригорюнился,
над планом своим задумался:
«Не построить мне эроплан!
И пошто я Емелю сослал?»
Но верстать его гордыня мешала,
да и Зубковские сказки читала
вся Рассея, купцы да бояре,
которые щедро клали
золотые червонцы в казну.
«Я, царь, тебе подмогу! —
сказал звездочёт Аристарх. —
Вот жили бы мы впотьмах,
да оракулы народились,
а народившись влюбились
в звёздные эти силы,
и судьба за судьбой красивой
натальной картой легла.
Ты сам знаешь где у меня?»
Царь-батюшка уже знал:
и звездочёта сослал
на далёки сибирские руды
выспрашивать у Гертруды
направление местных комет
да передать Емельяну привет.
Ну, сибирь не была бы зла,
ежели б ни пригрела даже козла!
А нашего звездочёта
обожали там и без счёта.
Бесконечное количество раз:
«Аристархушка, с крыши слазь,
золотишечко мы намыли,
барыши сосчитай нам, милый!»
И звездочёт наш слазил,
кряхтел, считал. И вдруг сглазил
все полезные ископаемые:
перечисляли ему по названиям
облагаемые оброком камни —
золото, платина, сланцы…
Аристарха в итоге сослали
к Емеле на печь: ведь знали —
полезно ссыльным быть вместе.
Им приглядели в невесты
бабу Ягу с подружкой,
так нужно.
Но Яга быть смерду женой отказывалась.
И у ведьмы, подруги её, не складывались
отношения с звездочётом:
то бишь, орден почётный
на бабьей груди, как седло —
к земле тянуло оно.
Глава 3. Аэроплан Емели и звездочёта
И придумали ссыльные братья
над царём продолжать насмехаться,
а сибирь так и вовсе покинуть:
«Ну, смогём ароплан тот осилить?»
Заказали кузнецу скелет машины,
тот кивнул и молот вынул.
А двигатель паровой
делал местный мастеровой.
Бабы крылья шили,
новосёлов материли:
«Шоб вы не вернулись обратно,
хватит в тайге разврату
и без ваших наук мудрёных!»
Но Емеля, он опалённый.
А звездочёт Аристарх
и вовсе в Иисусах Христах
не разбирался,
он на небо глядел, не сдавался!
Поэтому наша дружина
села в конструкцию, двинула
не куда-нибудь, а на Луну:
там воля вольнее! «Угу.»
На Луну они до-о-олго летели,
а прилетев, обомлели:
там безоблачно, серо и сухо,
в кратере спит Плакса-скука,
а рядом летают Печали:
«Вы бабу Ягу не встречали?»
Смутились наши герои:
«Баба Яга в загоне —
пыхтит в таёжной заимке,
числится в мамках у Иннки,
её сватали даже к Емеле,
но он ноги унёс еле-еле!
А зачем вам баба Яга?»
«Да как-то сдохла здесь она
и призвала Степного духа,
он ей шептал чего-то в ухо,
а потом унёс отсюда на Землю.
Вот и мы бы хотели ейну
судьбу развесёлу такую.»
«Печали, вас не пойму я,
дык, вроде у нас аппарат,
вас завсегда буду рад
доставить в родную Рассею,
седлайте сюда скорее!» —
зареготал Емельян.
Печали за словом в карман
не полезли,
на аэропланер влезли.
И вот рулевой звездочёт
Печалей на Землю прёт.
Глава 4. Емеля – царь, Печали – бабы
А на земле без них было грустно:
в огородах весёлая брюква
и на ярмарках смех да пляски,
а в руках у детей раскраски.
Вот такое большое горе:
плескайся себе на море
и не жди беды ниоткуда,
Печалей несёт покуда
нелюбимый людьми Емеля.
Вот и теперя
потеря грядёт за потерей?
А, впрочем, сиди и жди!
«Царь, в небо сине гляди!» —
кричал ему писарь Яшка.
Но за тучкой не флаг-разукрашка,
а аэроплан летит:
Емеля на нём сидит,
звездочёт Аристарх и бабы.
«Не, это не бабы, а жабы! —
царь-батюшка сжался в комок. —
Никак Емеля беду приволок.»
А Печали сорвались и вниз,
уселись на царский карниз,
свесили ноги, поют:
«Баю-бай, баю-бай, баю…»
Уснуло все государство.
Емеля взобрался на царство.
Звездочёт починял эропланер.
Хорошо каторжанин правил:
народ вповалку лежит.
Дух Степной к Печалям летит.
Прилетел и спрашивает:
«Чего вы не накрашены?»
Хохочут печали: «Ох,
кабы царь наш батька издох,
вот бы было на Руси счастье.
Протеже у нас есть…» Участливо
дух Степной на Емелю взглянул:
«Красалевишнам помогу!»
И навалившись на царя
вынул дух его: «Зазря
я к вам что ли прилетал?
Друго задание давай!»
Вздохнули Печали тяжко:
«Хочется нам, бедняжкам,
стать настоящими бабами
и замуж пойти нам надо бы!»
Дух Степной покумекал,
облетел спящий люд, нагрехал
четыре души из старух
и запустил их дух
в безобразных Печалей,
те сразу стали
румяными девками-плаксами,
которые тут же заквакали:
«Хотим женихов себе справных!»
«Да хоть самых на свете славных!» —
вздохнул дух Степной, улетел.
Звездочёт на девок глядел
и непривычно крестился.
Емельян в царя превратился,
и издал свой первый указ:
«Найти женихов для плакс!»
А так как песня печальная смолкла,
проснулся народ и толком
не понял причин смены власти,
поклонились Емеле: «Здрасьте,
а что делать с телом царя,
может, рыбам скормить? Зазря
жрал что ли он щи да сало!»
«Этого ещё не хватало! —
нахмурился грозный Емеля. —
Ложите его в мавзолею.»
Но нахальный народ
сделал всё наоборот:
скормили царя медведям
и к Емеле: «На печке поедем?»
А Емеля, он не дурак
щуку гонять за так,
за поездку брал по рублю:
«Скоко ж смердов ещё подавлю!»
И опять невзлюбил народ
Емелю, ведь печка ж прёт
по бабью, мужичью и детям!
И неважно, что на ней едет
не новый царь, а свои
родные, честны мужики.
Но народ – не Емеля,
знал что делать теперя:
«Посадить самозванца на кол,
нечега трон наш лапать!»
Завидя такое дело
девки-плаксы не захотели
лишиться батюшки-царя
и сама смелая пошла
белой грудью на крестьян:
«Ну-ка, кто из вас Иван?»
А Иваны – это мы,
стоим, ковыряем носы
да чешем репу:
«Нам бы хлеба!»
Но хлебов мы давно не едали,
их бесплатно не раздавали,
нас дразнили лишь оплеухами
да тыкали дохлыми мухами
на барском столе, а во сне
нам мечталось о деве-красе.
«О, по этой части ко мне!» —
одна из Печалей сказала
и девкой-плаксою зарыдала.
Иванам пришлось жениться,
не век же в постель материться
да семки на лавке грызть.
А посему свадьбе быть!
Пока свадьбу играла страна,
а заставушка крепко спала,
Емеля и звездочёт,
взяв за печь последний расчёт,
в аэроплан свой сели
да спокохонько улетели,
а мирянам махали с неба:
«Трогать убогих не треба!»