Однако попить чайку не довелось. Скрипнула входная дверь, затем в прихожей раздалось чье-то легкое покашливание. Удивленная девушка выскочила из кухни и чуть не столкнулась с Райкой.
– Привет, красавица! – с гаденькой ухмылкой прочирикала та, снимая с себя мокрый дождевик. – А я вот пришла с тобой поговорить.
– Ну, проходи, коль пришла! – Архелия пропустила гостью в кухню, а сама подобрала с пола ее плащ и повесила в углу на вешалку.
– Тут такое дело, – начала Сысоева, по-хозяйски рассевшись у стола. – Павлуша сегодня с утра сам не свой. Какой-то нервный, издерганный. Я так думаю, вы вчера поцапались с ним. Верно?
– Было немного, – призналась девушка.
– Из-за меня? – серые глаза Райки насмешливо поблескивали, а в уголках ее тонкогубого рта пряталась презрительная усмешка.
– Допустим…
Сысоева водрузила на стол локти, вздохнула и потянулась рукой к блюдцу с румяной булочкой, которую Архелия собиралась съесть с чаем. Взяла, повертела у себя перед носом туда-сюда и, откусив кусочек, произнесла:
– Вкусная штучка! Это ты в магазине купила?
– Нет, – сухо ответила молодая хозяйка, отстраненно взирая куда-то поверх кухонного пенала. – Сама испекла.
– Да? – нарочито удивилась гостья. – Молодец! А дай-ка мне еще одну булочку.
– Это была последняя, – развела руками Архелия. – Я пеку понемногу. У нас ведь особо-то и кушать некому…
– Не переживай! – рассмеялась Райка. – Теперь будет кому! Я люблю булки, пирожки, расстегаи, в общем, всякую выпечку. Если ты и вправду такая мастерица в этом деле, то я, пожалуй, подумаю, не попросить ли мне Павлушу оставить тебя дома.
– А я никуда и не собираюсь ехать! – пожала плечами Архелия, поморщившись. – Зачем мне?
– В Полтаву тебе нужно, крошка, в Полтаву! – хохотнула Сысоева. – Забыла, что ли? Ты же у нас учиться собралась. Или уже передумала?
– Ничего я не передумала! – буркнула девушка, зябко кутаясь в халат, хотя в доме было довольно тепло. – Но учиться я буду заочно.
– А это как отец прикажет! – гостья смерила ее с ног до головы ироничным взглядом и неодобрительно покачала головой. Затем, многозначительно помолчав, вкрадчиво прибавила: – Он, конечно, прислушивается к моим советам, ты ж понимаешь, надеюсь? А я могу и так посоветовать, и по-другому. Поэтому тебе не стоило бы дерзить мне…
– Хочешь сказать, что мой батька у тебе на поводке, как собачонка? Так, что ли? – подбоченилась Архелия. – Не шибко радуйся этому! Стоит мне рассказать, как ты совсем недавно хотела приворожить к себе Тараса Петровича, и твоей ноги больше не будет на нашем пороге!
Однако эти слова не очень напугали Сысоеву. Она, видимо, допускала подобный вариант развития событий и заранее продумала план свонй обороны.
– Дура ты, крошка! – ее голосок был снисходительно-елейным. – Да я скажу Павлуше, что ты просто хочешь мне досадить, вот и придумала эту историю с Короленко.
– А я приведу Евдошку, она все подтвердит! – не сдавалась девушка.
– Да кто ж поверит этой старой ведьме? – изумленно вскричала Райка. – Павлуше будет совершенно ясно, что вы с ней в сговоре.
– Посмотрим…
– И смотреть нечего!
Архелия подошла к самому столу и, с брезгливостью взглянув прямо в глаза наглой дамочке, обронила:
– Ты так в этом уверена?
– Абсолютно! – злобно отрезала Сысоева. И, вскочив с табурета, неожиданно выпалила в лицо несколько опешившей девушке: – Я тебе этого не прощу! Ты у меня, зараза, быстро окажешься в Полтаве, возле своей придурковатой бабули!
Молодая хозяйка вытерла ладонью лицо, на которое попали капельки слюны изо рта Райки, и, превозмогая дрожь в голосе, тихо, но твердо произнесла:
– Пошла вон, грязная сучонка!
– Что?! Как ты меня назвала?! – взревела гостья и, смахнув со стола на пол горку перемытых тарелок, бросилась в прихожую. – Ну, все, тебе кранты!
Оставшись одна, Архелия минут пятнадцать сидела на табурете у стола, стараясь успокоиться. Затем взяла веник и совок и принялась убирать осколки посуды, разлетевшиеся по всей кухне.
Райка нанесла упреждающий удар: что-то такое наговорила отцу про дочь, что тот, влетев вечером в дом, осыпал ее отборной бранью и надавал пощечин.
– Собирай вещи и дуй в Полтаву! – орал он, как полоумный. – Чтобы завтра же духу твоего не было в этом доме!
Приложив к разбитой губе бумажную салфетку, Архелия стояла посреди кухни и еле сдерживала слезы. Ее грудь высоко вздымалась, а лицо было бледным, как полотно.
– Никуда я не поеду! Слышишь, никуда! – заявила она, исподлобья глядя на Павла.
Он подскочил, вырвал из ее рук окровавленную салфетку и, толкнув в грудь, прокричал:
– Не смей мне перечить! Не доводи до греха, чертово отродье!
Девушка вскинула голову и твердо отчеканила:
– Ударишь меня еще раз, и я вызову милицию!
– Что?! – на лице отца отразилось крайнее изумление. – Ты что говоришь? Как ты… как смеешь?
– А ты как смеешь избивать меня? – спросила она, печатая каждое слово. – Связавшись с этой дрянью, ты превратился в зверюгу! Сысоева вертит тобой, как хочет! Сегодня из-за нее ты разбил мне лицо, а завтра она прикажет зарезать меня, и у тебя, старого кобеля, променявшего родную дочь на поганую шлюху, не дрогнет рука! Поэтому я просто обязана остановить тебя, пока не поздно! Я напишу заявление и в милицию, и в прокуратуру.
Никогда прежде не слышал Павло таких дерзких речей от дочери. И даже не предполагал, что она способна на столь отчаянный отпор.
Он стоял в двух шагах от Архелии и беспомощно ловил ртом воздух, не понимая, что происходит и почему еще недавно робкое и покорное дитя вдруг проявило такую невиданную смелость?
– Плевал я на милицию! – наконец, произнес отец сдавленно. – У меня там все свои…
– Да пусть только попробуют не принять меры к распоясавшемуся садисту! – глаза девушки горели, как два угля, окровавленные губы подергивались, а руки мелко дрожали. Ей с трудом удавалось удерживать равновесие – ноги от нервного перенапряжения подкашивались. – Тогда я лично поеду в область и добьюсь, чтобы меня принял самый главный милиционер. И в газеты пойду, пусть напишут, как наша милиция за взятки покрывает истязателей собственных детей.
– Я – садист? Истязатель? – горячим полушепотом спросил он. – Я, твой родной отец, садист и истязатель?!
– Ты был другим, нормальным человеком, пока не пошел на поводу у Сысоевой, – девушка не выдержала, сделала шаг к столу и опустилась на табурет.
Павло тоже сел и долго молчал, уставившись в одну точку на полу. Потом налил себе в чашку взвара из графина, стоявшего на столе, выпил и задумчиво проговорил:
– Ну вот, дожил…
– А что ты хотел? – отозвалась Архелия со вздохом. – По-твоему я должна безропотно терпеть твои побои, ругань? Ты дошел до того, что уже выгоняешь меня из дому! А вправе ли ты это делать? Я ведь здесь родилась, выросла. В конце концов, это и дом моей матери. После ее смерти какая-то часть маминого наследства должна быть моей, разве не так? Любой суд будет на моей стороне…
Отец смотрел на дочку широко открытыми глазами, в которых все еще гнездилось удивление, и указательным пальцем правой руки рассеянно потирал переносицу.
– Да живи! – прохрипел он. – Но коль такая умная, зарабатывай себе на хлеб сама! Иди, трудись!
– А я не работаю? – вскричала девушка. – Кто управляется возле скотины, кто стирает тебе, готовит еду?
Павло рубанул рукой воздух:
– Теперь все будет делать Раиска!
– Ты думаешь, она станет тут на тебя батрачить? – Архелия поднялась, ногой задвинула табуретку под стол и, подойдя к мойке, ополоснула руки и смыла кровь с лица.
– Не батрачить, а исполнять обязанности хозяйки! – хмуро изрек отец. – А тебе лучше бы уехать в Полтаву, к бабке Настасье, да подготовиться к учебе. Все равно ведь двум хозяйкам в этом доме не бывать. Останется одна! И я свой выбор сделал…
Девушка на эти слова ничего не ответила. Молча постояла возле мойки и направилась в прихожую. Уже оттуда бросила:
– Еда на плите! В двух кастрюлях.
О том, что Павло купил дорогой автомобиль и будет оформлять на него дарственную Сысоевой, Архелия узнала в магазине от бабы Симы Воропайши.
– Так что там твой родитель, совсем с ума сбрендил? – спросила она, щуря подслеповатые глазенки. – Уже начал свое добро проституткам раздаривать?
– О чем вы, бабулька? – не поняла Архелия.
– А ты чего, не в курсе, что ли? – Воропайша достала из кармана своей старой-престарой плюшки застиранный носовой платочек, вытерла им слюнявый беззубый рот и просветила: – Часа полтора назад твой папаня пригнал из Полтавы новехонькую машину. Длинная такая, красная! Она сейчас стоит возле конторы.
– А почему вы думаете, что батька ее для Сысоевой купил? – кисло усмехнувшись, спросила девушка. – Может, для самого себя? Он ведь недавно продал свою старенькую «Ауди» и остался без автомобиля.
– Да только что в магазине была Манька – Райкина матушка, – пояснила баба Сима. – Хвасталась тут, говорила, что теперь ее дочка будет как настоящая краля – вся в золоте и на колесах. Сказала, что завтра Павло едет с Райкой в район, чтобы оформить дарственную на машину.
Это известие больно ранило Архелию. Не то, чтобы ей было жалко денег, просто поражала батькина безрассудная щедрость. Еще даже не расписались с Сысоевой, а он швыряется сумасшедшими суммами, делает такие царские подарки. Вне всякого сомнения, это она подбила отца купить ей легковушку. Что же эта сволочь начнет требовать, когда станет его законной супругой?
– Неужели это все правда? – машинально проговорила девушка, нервно теребя бегунок молнии на своей джинсовой курточке.
Воропайша возмущенно сплеснула руками:
– Да я что, по-твоему, брехуха? И ткнула скрюченным пальцем на курносую продавщицу, молча взиравшую на них из-за прилавка. – Тонька, а ну, поведай этой неверующей, что тут Манька сейчас болтала!
– Да то и болтала, что ее Райка теперь первая мадам в Талашковке! – отозвалась продавщица тоненьким голосочком, никак не вязавшимся с ее заплывшей жиром физиономией.
– Ты, Тонька, все расскажи! – бабка потянула Архелию за рукав к прилавку.
Продавщица ухмыльнулась, сверкнув золотым зубом, и пропищала:
– Манька говорила, что самый богатый фермер в округе Павло Гурский будет теперь ее зятем, и Райка станет кататься, как сыр в масле! Она уже решила купить себе кирпичный дом покойной Дуняши Заблоцкой, который второй год стоит с заколоченными ставнями, и переделать его на забегаловку. А в летней кухне планирует открыть скобяную лавку. Вроде как Павло уже дал Дуняшиной дочке задаток за дом.
Купив пачку соли, бутылку уксуса и две селедки, за которыми, собственно, и приходила в магазин, девушка в расстроенных чувствах вышла на улицу. Ноги понесли ее домой не напрямик, а в обход, через две улицы, мимо отцовой конторы.
Натертая до блеска красная машина действительно стояла возле беседки, обсаженной кустиками роз, – аккурат напротив окна батькиного кабинета. На капоте автомобиля красовалась эмблема с вздыбившимся львом – иномарка! Интересно, сколько же она стоит?
К обеду на улице совсем распогодилось, легкий южный ветерок разогнал сизые облака, и выглянуло солнышко. Архелия тут же вытащила во двор паласы и ковровые дорожки, развесила их на натянутые от палисадника до гаража оцинкованные провода, служившие вместо бельевых веревок, и принялась выбивать. Управившись с этим, навела порядок на большой клумбе, расположенной за калиткой у двора, – удалила засохшие сорняки и цветы, грабельками выгребла опавшие листья и поправила покосившуюся оградку. Хотела еще немного разрыхлить землю, но не успела – под ворота подкатила красная иномарка.
Отец был один. Не глядя на дочь, он зашел во двор, пересек его и направился в гараж. Вынес оттуда большой деревянный ящик, в котором хранились гаечные ключи, пассатижи и отвертки, бросил возле веранды. Затем открыл обе створки ворот, сел в машину и заехал во двор. Вылез, с озабоченным видом походил вокруг нее, постучал носком ботинок по колесам и, открыв багажник, достал домкрат.
Девушка тяжело вздохнула и, не проронив ни слова, поспешила в дом.
Когда минут через десять вышла, левая передняя часть иномарки была приподнята на домкрате, а Павло лежал под ней, подстелив под себя старую фуфайку, которую отыскал, наверно, в гараже. Интересно, что могло случиться с новехонькой легковушкой? Или отец, бывший автомеханик сельхозпредприятия, просто решил что-то проверить, как говорится, так, на всякий случай?
Проходя мимо красного чуда со львом на рыле, Архелия услышала какой-то непонятный, едва уловимый скрежет. При этом ей показалось, что автомобиль качнулся. Она приостановилась, мельком взглянула на висящее в воздухе колесо, потом – на крыло и хотела идти дальше. Но вдруг обратила внимание на хлипкий домкрат, и застыла: он сильно накренился и мог в любой момент завалиться набок! Судя по всему, это случилось оттого, что подъемник одной лапой опирался о бетонную дорожку, а другой стоял на рыхлой после вчерашнего дождя земле.
– Батька, вылезай! – закричала девушка. – Быстрее вылезай!
Тот не спеша выбрался на свет, приподнялся на локоть и вопросительно взглянул на дочь:
– Чего орешь, как бешенная?
И в этот момент домкрат выпрыснул из-под днища, машина тяжело ухнула на все четыре колеса и закачалась на амортизаторах.
– Вот, черт! – выругался Павло. И напустился на Архелию: – А ты чего встала, глаза вылупила! Иди скотину покорми, вон, ревет от голода на все село!
У девушки от жгучей обиды задрожали губы.
– Батька, ну, что же ты… что же ты… такой… – только и смогла вымолвить она и, в отчаянии махнув рукой, побежала в хлев к Березке. И там уже дала волю слезам.
Немного успокоившись, подоила корову, подложила ей в ясли душистого сена и с бидончиком молока вернулась во двор. Павло уже занес ящик с инструментами обратно в гараж и куском старой простыни протирал лобовое стекло легковушки.
– Обедать будешь? – спросила Архелия, остановившись рядом.
– Нет! – коротко бросил отец, продолжая орудовать тряпкой.
– Ты не голоден?
– Мы поели с Раиской в столовке.
– Понятно…
Через минуту он уехал.
Уже начинало смеркаться, когда во двор Гурских заглянула Марфуша и окликнула Архелию, которая как раз закончила выгребать опавшие листья в палисаднике и гадала, что с ними делать – погрузить в тачку и отвезти в лесополосу или вывалить в навозную яму, пусть перепревают.
– Проходила мимо и вот решила забежать на минутку, чтобы кое-что рассказать тебе о батьке, – на лице почтальонши блуждала кривая ухмылка. – Ты ж, видать, еще не в курсе…
– Что-то случилось? – заволновалась девушка, бросив на землю вилы.
– Часа полтора назад возле дома Маньки Сысоевой бойня была! – сообщила Марфуша, округлив глаза. – А получилось вот что. К Райке после обеда явился Микола Панасюк, ну, бывший ее муж, то ли второй, то ли третий, я уж точно и не знаю. Прикатил пьяненький на мопеде из Грушевки, он теперь там обитает, при нем бутылка водки, а может, и не одна, кусок колбасы, конфеты. Райка стала прогонять Миколу. А он ни в какую! «Никуда, – кричит, – я отсюда не пойду, потому что люблю тебя и хочу с тобой сойтись жить обратно». Она и добром просила, и милицией пугала, и в шею выталкивала. А он уперся, как бык, и со двора ни ногой. Вдруг к дому подъезжает красная машина, из нее вылетает разъяренный Павло, видно, ему кто-то донес, что к его… кхе-кхе… невесте бывший хахаль явился. И сразу давай кулаками махать. Батька-то твой, конечно, поздоровей будет, куда там тому чахоточному Панасюку, но не сразу управился. Да и сам получил на орехи, говорят, Микола Павлу глаз подбил и щеку ногтями распанахал…
– Боже мой! – воскликнула изумленная Архелия и, прикрыв глаза, осуждающе покачала головой: – Неужели батька не постеснялся прилюдно затеять драку из-за…
– Вот-вот! – подхватила почтальонша. – Было бы хоть за кого драться! А то полез с кулаками к хлопцу из-за какой-то шалавы, прости Господи!