– Вы очень молоды.
Кельм придерживался другого мнения на этот счёт, но промолчал.
– Всего два года назад закончили квенсен. У вас сложились определённые представления о мире. Они построены на той информации, которую вам давали, на тех рефлексах и навыках, которые у вас выработали. Скажите, Кельмин, вы счастливы?
– Сейчас – нет, конечно, – не удержался он.
– Вы были счастливы в Дейтросе?
(Был ли он счастлив? Он когда-нибудь думал об этом – или нет? Кто его знает… вечная комната в общаге, сначала на десять мальчишек, потом на четверых холостых гэйнов. Холодная вода, отопление вечно барахлит. На базе иной раз лежит один хлеб да рыбные консервы. Тренировки до одурения. Невыносимо скучные патрули… Он потерял уже троих довольно близких друзей, это не считая последнего боя. Но ему нравилось писать. Всегда. Он писал немного, но оттачивал каждую фразу до прозрачного совершенства. В этом году его рассказ занял первое место в «Снежном доме». И была Лени. И были весёлые пьянки с друзьями… был ли он счастлив? Да кто его знает?)
– Да, – сказал он, – конечно, счастлив.
– А что вы понимаете под этим словом? Что это для вас – счастье?
Кельмин почувствовал себя странно. Дико это было, сидеть в Дарайе, в плену, пусть и не связанным, но под прицелом двух ТИМКов охраны, без облачка внутри – и рассуждать с какой-то дарайкой о счастье. Он пожал плечами и ощутил себя полным идиотом. Туун обезоруживающе улыбнулась.
– Простите, – она вдруг протянула руку и коснулась его предплечья, обнажённого – рукава пижамы были коротковаты, – я понимаю, что вам… несколько не до того сейчас. Может быть, вы хотите отдохнуть?
Ему поставили внутривенный укол. Закачали кубиков десять прозрачной жидкости. Голова сразу закружилась. Но надо было идти, и он шёл, покачиваясь, в глазах двоилось, а в мозгу наступила странная пьянящая лёгкость.
Ему было весело. И сквозь веселье проступало трезвое понимание – это наркотик, его пытаются расслабить, надо быть осторожнее. От этого понимания тошнило.
Туун уже ждала его.
– Вам нехорошо? Тогда ложитесь вот сюда, а я посижу рядом. Не беспокойтесь, мне не нужны военные тайны, я хочу вам помочь.
Он лежал на кушетке, и в глазах всё плыло. Он видел только белый потолок, и потолок этот тоже двоился. Откуда-то издалека доносился голос Туун. Нет, вот же она, сидит рядом. Как мама… в детстве… очень жарко, а рука у мамы прохладная, она лежит на лбу, и хорошо. Мама приехала в школу, в тоорсен. Потому что ему плохо, он лежит в изоляторе, и совсем разболелся. Маму отпустили с работы. Она даёт ему попить – прохладный морсик. Кладёт руку на голову: «Заинька мой, ну как ты?»
– Вы плачете, Кельмин? Что с вами?
Что-что… дурь в крови, вот что. Тот самый укол… И мама что-то вспомнилась. Он уже думал, как ей будет тяжело… и отцу тоже. Да, он гэйн, да, они были готовы ко всему, но…
– Кельмин, я уважаю вашу веру. Ваше стремление быть сильным. Вы себя плохо чувствуете, не отвечайте мне. Я просто расскажу вам немного о том, во что верю я, хорошо? Я верю в то, что человек должен быть счастлив. Человек рождён для того, чтобы быть счастливым. Я помогаю людям стать счастливее. Снять зажимы, которые мешают в этом. Поймите, жизнь прекрасна – несчастными мы делаем себя сами. Мы зажимаем свои истинные желания, не думаем о них. Даже не пытаемся жить радостной, полной жизнью. Вспомните, в вашей священной книге часто говорится о необходимости изменения, даже перерождения человеческой личности, о свободе… Разве это не так? Я помогаю людям обрести эту свободу… Мы не все умрём, но все изменимся. Помните? Я об этом. Раскройте свою душу… откройте глаза, посмотрите вокруг…
…Темнота. Откуда-то падают капли, звеня, исчезая. Голос неразличим, он журчит, как весенний ручеёк. Доносятся отдельные слова. Детство. Вина. Боль. Наказание… Вспыхивает острая обида. Ему пять лет. Ему нестерпимо больно и стыдно, его только что наказали – и за что? Он вообще не лазал на кухню. Его подставил Шир, Шир-Жир, самый вредный из старших мальчишек, сделал так, что подумали на Кельма, сам убежал. А сказать про Шира было нельзя, потом весь вирсен будет называть тебя ябедой. А Ширу всё можно… Сволочь, гад… Убью, думает Кельм, натягивая штанишки, и это уже невыносимо больно. Хет Рисс убирает розгу. И подумай о своём поведении, говорит он. Ужасно хочется заплакать, но если заплачешь, подумают, что это от боли.
…Да, домой хочется. Ему три года, и он плачет. Всё забылось, помнится только это острое чувство отчаяния – он уже большой… он в вирсене. Ему больше нельзя будет возвращаться домой по вечерам. Только в выходные – а они вообще никогда не наступят, он умрёт до тех пор, пока они придут… мама… вдруг рядом кто-то начинает выть во весь голос, и Кельм замолкает. Нет, он так не будет…
…Первый бой, он квиссан, ему четырнадцать лет… Прорыв на Тверди. В Саане. Они прочёсывают посёлок, вдруг остался кто-то. Вдруг впереди – огонь, он сначала почувствовал, а потом увидел, огонь, как в Медиане, и стена перед ним начинает пылать, а Рети, красивая девочка Рети, падает, и потом сверху – горящая балка, и он пытается сдвинуть её, словно в кошмарном сне, и обжигается, и сверху на него летит огонь, но боли он почти не чувствует. И наконец балка отодвинута, и он видит то, что осталось от Рети.
– Ты никогда не знал ничего другого. Ты заслужил лучшего, Кельмин.
…Урок по Дарайе. На экране – реальные съёмки, дарайский городок, цветы, уютные домики, огни рекламы на главной улице. Витрины, поражающие воображение вечно голодных квиссанов. Размеренный голос хета иль Керта, куратора сена. «Таким образом, дарайское общество потребления…»
– Ты думаешь, что боль – это нормальное, естественное состояние человека. Но любому живому существу свойственно стремление избежать боли и получить удовольствие. Радость. И только человеком можно манипулировать таким образом, чтобы внушить ему обратное стремление – стремление получать боль. Это следствие комплексов, которые встраиваются в психику в раннем детстве. Твоя душа изранена, Кельмин. Я помогу тебе избавиться от этого. Я помогу тебе стать самим собой.
Конечно, разговаривать и даже возражать внутренне – нельзя. Но это когда психолог рядом. В камере, или в палате – неизвестно, как называть это помещение – Кельм вспоминал то, что происходило на сеансах. Это подтачивало психику – незаметно, по капельке. Он сопротивлялся, хотя под наркотиком и в лёгком гипнотическом трансе это было крайне трудно. Он старался не думать об этом. Даже не отвечать мысленно Туун. Ну и пусть себе мелет, подумаешь.
Но она вызывала в памяти – Бог знает как ей это удавалось – слишком яркие картины давно забытого, пережитого. Вот он стоит в строю. Ему только что исполнилось четырнадцать. Он горд серо-зелёной парадкой, квиссанскими нашивками. Он уже полтора года квиссан, он умеет стрелять, бегать в противогазе, карабкаться на трёхметровую стену, да много чего. Умеет творить виртуальное оружие в Медиане. В свою очередь он подходит к знамени у Распятия, становится на одно колено. «Я, квиссан Кельмин иль Таэр, клянусь перед Богом… в верности моей родине, Дейтросу…» Целует алый шёлк, нежно скользящий по губам. Какая гордость была тогда, какая радость… А ведь это всё – спектакль. Может, и так. Чтобы промыть им мозги, чтобы закрепить внутренне. В Евангелии сказано: не клянитесь вовсе. Да и в самом деле, если уж воевать, то за что-то существенное – защищать свою жизнь или жизнь близких… Не за слова. Не за символы. А они хотят почему-то – чтобы за символы… зачем, почему это надо?
И много, много картин совсем других – мерзости, унижения, боли, пронизывающего холода, голода… В посёлке они всё время дрались с заречными. Два раза в тоорсене за эти драки его пороли – а ведь ни разу он не был виноват, не начинал первым, заречные приходил сами. Даже в квенсене один раз пришлось здорово подраться с Нелком из параллельного сена, сволочь он был порядочная… и кстати, пристроился неплохо, даже не стал гэйном, где-то преподаёт теперь. И беседа с наблюдателем Верса, это после того, как заблудились в Медиане. Пронизывающий ужас – наблюдатель дал понять, что они виноваты, что в принципе их попадание в Верс и расстрел как предателей – вопрос его личного решения. Ерунда, конечно… но какое-то время было страшно.
Хватит, сказал он себе. Всё это так, конечно. Жизнь у нас не сахар. Но её-то, дуру эту, наша жизнь вовсе не касается.
Только почему теперь всё выглядит таким чёрным, серым, мрачным? Страшным… Так хочется это изменить как-нибудь – но как? Он жил неправильно, он хочет жить иначе. Он слишком измучен внутри. Но какая альтернатива? – её нет.
И там ничего хорошего не было, и впереди ничего не ждёт. Разве что смерть. Вот сдохнуть бы скорее, подумал он. Да, в самом деле, это самый лучший вариант…
– Вы можете быть счастливы, Кельмин. Вы не верите мне. Не считаете, что это возможно. Но поверьте, ничего невозможного в этом нет – в этой жизни вы вполне можете быть счастливы. Надо только этого захотеть. Захотеть по-настоящему. Я помогу вам, Кельмин.
…Голова пуста. Совершенно пуста. В этот раз ему не вводили наркотик. Ему просто уже всё равно. Это продолжается слишком долго.
– Человек может жить совсем иначе. Без боли. Поймите, вставать каждое утро – и видеть солнце. Ощущать всем телом шёлковое, мягкое бельё. Пить кофе с мягкой булкой, с маслом. Вам кажется, что вы не можете себе этого позволить, что это недопустимо. Но миллионы людей уже живут так, и вам – вам это тоже доступно. Это и в Дейтросе доступно – конечно, не всем. Но ведь и в Дейтросе так, как вы, живут далеко не все. Вы взвалили на себя эту ношу. Думаете, что так надо, что надо страдать за всех, но это невроз. Это не что иное, как вызванный, навязанный невроз.
…голос журчит где-то далеко. Приятная сказка… солнечная страна. Море, песок. Смуглые девчонки в ярких купальниках. Автомобили с прозрачным верхом. Есть и другая жизнь. Не только боль, холод, смерть, ужас. Не то, к чему он привык. Жизнь цветная, яркая, светлая. Не его жизнь.
– Что с Лени? – спросил он вдруг. Туун замолчала. Посмотрела на него.
– С ней всё хорошо, – мягко сказала она, – с ней работает другой человек.
Он выпрямился.
– А с Веном? Это…
– Я поняла. С ним тоже всё в порядке. Он жив и выздоравливает. Я попробую узнать, можно ли вам видеться. Кажется, нет, но я попробую.
– Спасибо, – сказал он.
Как нестерпимо хочется пожить так. Он пережил это давно, на втором курсе ещё, когда им долго показывали Дарайю. Долго, в подробных съёмках – природа Дарайи, автомобили, города, улицы, реклама, магазины, внутреннее убранство домов. Хитрые электронные устройства. Музыкальные центры, индивидуальные мини-компьютеры. Кому-то это всё сразу было безразлично. Кельм не говорил об этом ни с кем, но внутренне очень переживал – зачем им вообще показывают всё это? Чужая жизнь будоражила. Расстраивала. Поражала воображение и заставляла снова и снова спрашивать – почему же у нас-то всё так?
Он знал – почему. Дейтрос совсем недавно был разрушен. Мало населения. Мир только обживается, только растёт – не до удобств. К тому же значительная часть средств и ресурсов уходит на оборону. Всё это было понятно, всё это им объясняли.
Но схватывала тоска – пожить бы так хоть недолго… Чтобы уютно, красиво, вкусно, тепло. Чтобы и телу тоже хоть изредка было хорошо.
Он пережил это. Переработал внутри. Понял, для чего им показывали всё, – чтобы они смирились заранее. Знали, в чём разница. Не впадали в шок, неожиданно оказавшись в светлой и прекрасной Дарайе. Жизнь в Дейтросе ведь тоже становится лучше – постепенно. Он сам, Кельм, любил возиться по хозяйству – в тренте они с парнями сколотили большой удобный стенной шкаф. Удалось сделать парную баньку – одну на этаж, но всё же это было отлично. Его родители переехали из двухкомнатного блока в квартиру с четырьмя комнатами, а между тем дети уже подросли и разъехались. Да, в Дарайе всё равно несравнимо лучше, но стоит ли из-за этого сходить с ума?
Разговоры с Туун продолжались. Вскоре ему сделали рентген и сняли гипс с руки – сломанная кость зажила.
– Я не могу достучаться до вас, Кельмин, – призналась Туун. Он посмотрел на неё.
– Зачем вам это нужно?
– Я просто хочу вам помочь.
Они сидели в комнате вдвоём. Туун выслала охранников. Окна были зашторены какой-то мягко затемняющей голубой пеленой. Туун поставила на стол маленькие чашечки, от аромата чёрного напитка у Кельма закружилась голова.
– Это кофе. Просто попробуй, – она вдруг перешла на «ты», – это вкусно. Не бойся.
Она снова села рядом с ним. Иногда Туун так делала – он не понимал, почему. Сейчас он ломал голову, какую пользу можно извлечь из того, что нет охраны. Окно бесполезно, он давно в этом убедился – они находились на Бог весть каком высоком этаже. Вангалы стопроцентно дежурят в коридоре, дверь защёлкнута. Пока он будет возиться с замком… Предположим, Туун легко вырубить. Предположим, камеры здесь не стоят, сигнализации нет, у него будет даже несколько минут на то, чтобы вскрыть замок… Если он найдёт – чем. Можно отломать вон ту штуковину от стола. В Медиану нельзя выйти никак – у него удалено облачное тело. У охранников оружие. Можно, конечно, рискнуть ради того, чтобы застрелили при попытке к бегству. Это разумно. Но ведь и стрелять будут по ногам, скорее всего. Нет, это глупо…
Он отхлебнул чёрный напиток. Горький, но ароматный. Сразу даёт тонус. Хорошая штука, и почему у нас её нету, неужели не экспортировали ещё.
Туун вдруг рассмеялась, махнула рукой.
– А, ладно… Хватит. Я всё время пытаюсь тебе помочь, а ведь ты не нуждаешься в помощи, правда? Ты сильный. Может, самый сильный человек, кого я встречала. У меня немного опыта, Кельмин. Я недавно работаю. Если честно сказать, ты первый дейтрин, с кем я работаю.
– А с кем вы работали до сих пор? – вежливо спросил он.
– Наши обычные пациенты. Дейтрины ведь не так часто попадают в плен. Но в атрайде содержатся вообще все… асоциальные люди. Те, кто не смог самостоятельно социализироваться. Криминальные личности. Мы помогаем им. Но вы… Кельмин, правда, у меня ощущение, что я долблю в каменную стену. Я никогда не видела таких людей, как ты. У нас таких нет.
Он усмехнулся. Повернулся к ней. Глаза в полумраке казались огромными. Она чем-то похожа на Лени. Мягким, кошачьим абрисом скул… нежной кожей. Он вдруг поймал себя на желании протянуть руку и провести по этой коже пальцами. С ума сошёл. Кельм отвернулся.
Нежные пальцы коснулись его предплечья.
– Вон какие мышцы у тебя… сталь.
– Работа такая, – буркнул он. Она провела пальцами по руке, слегка заехав под рукав, нащупала старый шрам на бицепсе.
– Это откуда?
– Да ерунда… на тренировке в квенсене.
Он не удержал блок, и огненный меч куратора разрезал плечо. Единственный раз. Сам виноват, жаловаться не на кого.
Она смотрела на него снизу вверх затуманенными большими глазами.
– Ладно, Кельмин, оставим это всё. Знаешь что? Буду с тобой откровенной. Мне хотелось помочь тебе… но вышло так, что ты – это ты мне помог.
– Как? – удивился он.
– Ты очень сильный… понимаешь, Кельмин, я женщина. Просто женщина. Я никогда в жизни не видела таких мужчин… как ты. Говоришь, тебе восемнадцать? Наши тридцатилетние тебе в подмётки не годятся.
Он посмотрел на Туун. Как её зовут-то?
– Вилна…
– Да. Запомнил имя?
– Женщины у нас тоже сильные.
– Я знаю, Кельмин. Но я не такая. Я слабая.
И вдруг резануло взгляд – под блузкой у неё нет ничего. И нежная кожа светится в вырезе, широко открытом, очень широко, и тени ложатся там, ниже. Он сглотнул. Во рту вдруг пересохло. Она сделала неуловимое движение плечом, отчего бретелька сползла ниже, и происходящее приобрело новый оттенок – острый, неуловимо пряный, нестерпимо манящий. Кельм ощутил, как помимо воли что-то движется там, внизу… движется, напрягается, растёт. О Господи!
Но ведь в общем-то всё логично. Кого она видела вокруг? Сколько ей – двадцать три, двадцать пять? Изнеженные дарайские мужчины. Или вангалы с мозгами величиной с грецкий орех. Может быть, это дико, конечно. Он – пленный… но может быть, как раз она сможет ему помочь выбраться отсюда… забрать её в Дейтрос, в конце концов, мелькнула мысль. Безумие? Нельзя доверять, нельзя… Дикая история, романтическая, как в кино – в жизни так не бывает. Но что если…