Альберт Зеличёнок
Хроника несостоявшегося
Рабочие записи любопытных клинических случаев. Выполнены Гаем Юлием Клебопегом, младшим экзекутором приёмного покоя всадника Гнея Помпея Логопета, достославного эскулапа 2 категории. Случай 213/06.
Беседа 1.
Пациент – Марк Туллий Клептоманн, патриций, советник 3 класса, 42 года. Одет в дорогой, хотя и слегка поношенный костюм варварского пошива и белую тогу с красной окантовкой. Сандалии – тоже иноземного производства, но уже не с Запада, а всего лишь с Востока. В речи – начальственные нотки, стремится произвести впечатление. Жалуется на специфическое нарушение сна.
Беседы ведёт эскулап лично.
– Итак, как долго вы подвергаетесь этим, как вы выразились, навязчивым сновидениям?
– Около года.
– И обратились только сейчас? Достойно порицания. Вы пребываете на государственной службе и должны беречь себя для Отечества и Императора, да продлятся дни Его!..
– Да святится!.. Работа, знаете ли, общественные отягощения. Вроде и не платят за них, но долг… совесть… священные обязательства перед Третьим Римом… Короче, недосуг мне по врачам ходить.
– Так себя и загонять недолго, советник. И что – каждую ночь Гипнос посылает вам... испытание?
– Нет, что вы, господин эскулап! Чаще всего бывают обычные сны, которых я вовсе не запоминаю. Но вот эти… Происходят нерегулярно, однако… как бы поточнее сформулировать… производят гнусное впечатление. Даже на работе сказываться начинают. Порой представляю, что я уже вовсе и не я, а этот… Скользкий, прости Юпитер!..
– Ваше альтер-эго в сновидениях?
– Что? Да, наверное. И, главное, не то чтобы всё время одно и то же, а развивается всё. Будто в кино — упасите нас Боги от зла — или театре.
– Возможно, это как-то связано с вашими дневными заботами? Расскажите о себе подробнее, нам необходимо оценить ваше текущее душевное состояние. Но помните, досточтимый патриций: с эскулапом, как и со жрецом, следует быть абсолютно искренним. Любая опущенная деталь, которую вы из соображений сокращения повествования, деликатности либо стыдливости посчитаете несущественной, может помешать процессу лечения и свести все попытки исцеления на нет. Учитывая ваш статус, я бы даже назвал подобное (предполагаемое гипотетически) поведение антигосударственным. С другой стороны, представители нашей профессии связаны обетом молчания: ни одна ваша тайна не покинет стен данного кабинета. Примите во внимание вышесказанное, советник, как во время нынешнего визита, так и во время всех последующих — сколько бы их ни понадобилось. И помните: ваш организм, все его отправления и выделения — и физиологические, и психологические — объект наших первоочередных забот и тревог. Вы находитесь в надёжных руках. Без ложной скромности смею утверждать — в лучших руках Империи. Если иметь в виду медицину, конечно. Итак, я — весь внимание. Опишите, к примеру, день перед тем, как вас постиг последний по счёту… кошмар – назовём его так.
– Вот не далее, как двое суток назад, и постиг. С утра с патрициями приняли на грудь фалернского по случаю открытия стадиона имени второго 37-летия Императора, да продлятся годы Его и превратятся в века! Конечно, нам далеко до Егофизической формы, но тоже… стараемся соответствовать по мере сил. Упражнения, гантели, то да сё... Натурально, возлияния перешли в обед, затем пришлось инструктировать начинающих всадников по технике безопасности…Ну вы понимаете, что ни один из этих… молодых специалистов не окажется в ощутимой близости от живой лошади, но – правила едины для всех. Так что пришлось читать доклад – практически, на голодный желудок… В результате закончили лишь к четырём пополудни. Едва на еженедельный форум в лупанарий не опоздал. Надеюсь, вам не надо объяснять социальную значимость устоев и традиций, всадник? А периодические посещения и проверки мест высокой общественной потребности как раз и представляют собой важнейший обычай Империи. Поддержка малого предпринимательства, так сказать. В конечном счёте, терпимость является одной из главнейших добродетелей, завещанных нам Богами. Да и парни… то есть патриции моего круга… не простили бы. А им только попади на язык, знаете ли…
В общем, домой я пришёл не рано. Если уж совсем точно – ближе к восьми вечера. И на бровях, конечно. А моя супруга… Надеюсь, вашим заверениям, эскулап, будто всё сказанное здесь останется строго между нами, можно верить? И не только вы, но и этот хилый юноша ни слова не вынесут за пределы этого кабинета, и даже ваши лары сомкнут уста? Замечательно. А то руки у меня длинные, характер горячий и знакомые разные имеются. Это я на всякий случай предупреждаю. Как говорится, доверяй, но запугай. Что? Да, и проверю тоже... уж вы... Клебопег, не сомневайтесь. Так вот, моя дарованная Богами и своими, не к ночи будь помянуты, благородными родителями половина – Юлия Клеолинда – нравом крепка и слегка… сурова. Я бы даже уточнил, сварлива. Но это строго между нами. И, конечно, встретила она меня в молчании. Однако же кухонную утварь в статуи и стены метала. Позже Клео, естественно, отрицала, но убеждён: импортную амфору, которую я с трудом выменял у побывавшего во Франкии сослуживца, она разбила нарочно. Поскольку я сразу привязался к оной, а она её именовала исключительно, простите Боги, кичем и ширпотребом.
Конечно, эскулап, я не вполне соответствую нанесённым на скрижали Дворца Бракосочетаний качествам идеального супруга, но, как мне представляется, приближаюсь к воспетому аэдами уровню. В конце концов, почти никогда не нарушаю обетов верности. Во всяком случае, не с порядочными женщинами. А если и позволяю себе некоторые естественные вольности с работницами лупанария и, понятно, с секретаршей, то, согласитесь, мой социальный статус накладывает определённые права и обязанности и в данной сфере. Должен же я подтверждать вышеупомянутую физическую форму на практике? И все заработанные таланты (за вычетом приличествующих рангу и чину взносов в дружеский котёл) несу исключительно в дом. Или в лупанарий – но это святое, это жертва на алтарь, я бы сказал, вольной любви. Особое возлияние Богам, фактически. Между прочим, именно Юлия вечно забывает добавить масла на алтарь, из-за чего священный огонь уже неоднократно гас. Просто перед соседями неудобно. Вот всего неделю назад прямо в присутствии почтенного семейства Калигул… Однако не станем отвлекаться. Так что я, если разобраться, компенсирую её грехи. И готовит она вечно одно и то же — ненавидимый Богами и людьми, презренный салат оливье. И крайне небрежно это делает, кстати. Он мне опротивел уже на второй год брака, а идёт, между прочим, четырнадцатый… Но мы отклонились, от темы; думаю, пора пересказать вам сам воспоследовавший сон?
– В этом нет нужды. Сейчас мой юный ассистент подключит к вам датчики, и постепенно вы погрузитесь в объятия Гипноса. А мы всё увидим на мониторах, да не коснётся нас ось зла! Мне кажется, что вы как раз в подходящем душевном состоянии.
– Тогда продолжаю. Ну я, значит, доел... это и отправился на лежанку, дабы насладиться вечерними одами. Дежурный трибун как раз рассуждал о Катастрофе. Сами знаете: верить можно лишь официальной позиции, а она еженедельно меняется. В результате даже мы, государственные люди, вынуждены пробавляться слухами и получать информацию из, прости Юпитер, телевидения. Я вам по секрету скажу, эскулап: тайн у нас всё же многовато. Нет, плебсу, конечно, лучше оставаться в неведении, но людям заслуженным можно бы и донести истину. Тем, кто заслужил доверие неустанными усилиями на благо Императора. Но — нет. Так что я информирован не более, чем вы.
Ну и, конечно, Клео… Клео твердит, что я не думаю о семье, о детях (у нас их двое, слава Юпитеру!), в результате чего они непременно задохнутся… утонут… замёрзнут… будут испепелены… Надеюсь, вам, всадник, не надо ещё раз напомина…
* * *
– Скользкий! Скользкий!
Арнольд выбирался из сна, будто всплывал со дна пруда, когда тяжёлая вода сопротивляется, вяжет по рукам и ногам, не желая отпускать добычу. Над ним маячило на фоне голубого утреннего неба круглое, как блин, лицо Дока Харрисона: грустные чайного цвета глаза, пухлые, выпяченные губы, опасно нависающий над ними крупнокалиберный нос. Чёрные густые брови, трагическими скобками поднимающиеся к намечавшимся залысинам, производили впечатление тяжёлой депрессии. Впечатление не было вовсе уж ложным. Харрисон был оптимистичным нытиком, вечно утверждавшим: всё будет хорошо — однако столь неуверенным тоном, что создавал и у окружающих, и у самого себя убеждения, прямо противоположные искомым. Он был приставуч, зануден, но противоестественным образом мил и популярен. Его любили, предпочитая притом не общаться. Однако Арни давно путешествовал с Харрисоном и привык, притёрся. В конце концов, он и сам — отнюдь не подарок.
– Скользкий, дорогой, пора, – снова позвал Док уже спокойнее: было видно, что объект, в общем и целом, жив, очнулся, хотя ещё не совсем очухался.
Харрисон, бывший интеллигентный человек со стажем, выглядел помятым и даже несколько пожёванным, будто провёл ночь на садовой скамейке. Собственно так оно и было. Да и сам Арнольд смотрелся никак не лучше. И то, что скамейка имела подогрев, автоматически принимала очертания сидящего (лежащего) на ней тела и была покрыта модным многослойным ворсом, ничего существенно не меняло.
– Всё, – сказал он, встряхнув по-собачьи головой. – Проснулся уже.
– Снова то же самое, ара? – сочувственно поинтересовался Док.
– А ты думал? Римляне какие-то, греки ли… А говорят по-нашему. По крайней мере, понятно каждое слово. Тоги, сандалии, пьянки – античность долбанная. Жена эта опять же. Сучка.
– Ты бы про жён… это… поосторожнее, джан, – насупился Док.
Где-то там, в бесконечности пространства и времени, если верить Доку, его ждала и беззаветно любила утерянная вторая половина. Он утверждал, что регулярно видится с ней и имеет сытные обеды и страстные ночи, но учитывая вид его костюма – бывшего, как и хозяин – общее физическое состояние и, главное, аромат, последнее было более чем сомнительно. Впрочем, обсуждать больную тему не следовало.
– Так я и не обо всех жёнах, а исключительно о мегере из сна. Твоя супруга тут вовсе не при делах. Даже моя бывшая… Но эту, римскую я бы убил нафиг. Впрочем, проехали! – Арнольд злобно пнул двояковогнутую жестянку, неосторожно выглянувшую из-под слоя пыли, и ушиб ногу.
– Мои пилюли принимал, ара? – спросил Док.
– Синенькие – да, а от красных меня плющит. Но не помогло, как понимаешь.
Док развёл руками: мол, сам знаешь, я не доктор, а ветеринар. Да и то в прошлом, когда зверей ещё требовалось лечить.
Мимо прополз эритянин, задевая затейливыми затылочными щупальцами верхушки деревьев. Как обычно, его проход сопровождали едва слышимые звуки «Венского вальса» (Док некогда атрибутировал – Арнольд в меломанах и в прежние-то времена не состоял).
– Этих я не люблю больше всего, – мрачно сказал Скользкий.
– За что, джан? – удивился Док. – Они же мухи не обидят. Добродушные, как… морские свинки.
– Вот именно за это. Что безвредные. Такой у них хитрый замысел, понимаешь, чтобы их не боялись. А их надо ненавидеть! Переделали тут всё подчистую, понимаешь, столовки эти бесплатные со всяким дерьмом в тюбиках пооткрывали. А из чего сделана эта дрянь, известно? А, может, она потихоньку нас переделывает в рабов? Или в домашних животных? В свинок. На подсознательном уровне. Землю у нас отняли, волки позорные!..
– Погоди, – возразил рассудительный Док. – Во-первых, не всю планету, а только нашу территорию. За границей, насколько я знаю, их нет. Во-вторых, ты же, ара ахпер джан, сам, кажется, из этих… из первопродавцев. Хвастался же, что Мавзолей им ещё тогда толкнул.
Арнольд знал, что Харрисон прав. Первых Чужих (помнится, с Альдебарана) взяли в оборот как раз они трое с Рябым и очкариком… как там его?.. Конечно, Рябой Жан-Клод тогда ещё был не Жаном и не Клодом, а вовсе Васей Кононовым, и вначале их троица не замышляла ничего плохого, искренне желая пообщаться с экзотическими гостями. Собственно, сразу же, как только те вырвались из-под круглосуточного надзора соответствующей организации и вышли в народ. А вот когда выяснилось, что Чужие – никакие не учёные, а так… туристы… и что они легко башляют в любой валюте – тут и покатилось. Очкастый предложил им ГУМ почти ради шутки – повелись. Народ прослышал, конечно, у нас это недолго (наверняка Васька… Жан-Клод голопузый… проболтался под кайфом), и к концу месяца всё стоящее в столице было продано по три-четыре раза. И, главное, пришельцы так легко ко всему относились, конфликты разных собственников одного объекта как-то между собой перетирали – никаких тебе разборок со стрельбой. Однако купленное считали окончательно своим, и никакие народные суды были им не указ. Незаметно оказалось, что по рукам ходят миллионы долларов, но купить на них нечего, поскольку почитай вся ценная недвижимость продана-перепродана пришельцам, а вот бутерброд с паршивым ливером стоит лимон мёртвых президентов – и то если повезёт. Между прочим, бесплатных столовых тогда ещё не было, так что пришлось туго. Порой одни грибы-ягоды спасали. И грабёж военных складов, конечно, но те сначала требовалось отыскать.
А потом подвалили другие инопланетяне, что-то сделали с пространством, из-за чего любое расстояние можно было преодолеть буквально за пару минут – но только в пределах горячо любимой державы, чтобы ни дна ей, ни покрышки! И все они, ловкачи и махинаторы, оказались лохами, запертыми в большой такой клетке в одну седьмую суши, ночующими по подвалам да под кустами – благо, зимы тоже отменили. Потом много ещё чего произошло, привычный мир рухнул, и из обломков вместо Панова Сергея Яковлевича, удачно женатого перспективного менеджера крупной косметической компании и дружелюбного парня, выполз на карачках Скользкий Арнольд, бессемейный деловой человек, а фактически – бомж. Не без помощи окружающих сограждан дошёл до такого состояния, конечно, варианты пару раз открывались, вроде, однако оказались сплошным кидаловом. Но обиды давно стёрлись, горечь испарилась, и ненависти он ни к кому не испытывал. Кроме долбанных Чужих, из-за которых всё… всё...
Пространство резко разъехалось в стороны, как штаны, на которых дёрнули книзу молнию, и из прорехи явился Крутой Сильвестр в неизменных расклешённых джинсах на подтяжках и грязной тельняшке.
– Парни, – объявил он, лучезарно оскаля двадцать три кривых зуба, – я работу надыбал.
Работа степенно вышагивала рядом, одутловатая и по виду не то чтобы шибко трезвая, вся сплошь в посконном и домотканом. За ней плелась измученная скудным бытом лошадёнка, кое-как запряжённая в тарантас.
Криво выкроенное и уродливо сшитое одеяние мордоворота производило впечатление прочности и домовитости. Впечатление было ложным – патры предпочитали любовь к Отчизне физическому труду и по каждой необходимости нанимали бичей, расплачиваясь ими же произведённой натурой: хлебом, салом, овощами, самогоном. Неплохо, по сравнению со жратвой из тюбиков. Да и не приходилось особенно привередничать — выбор вариантов был небогатый. Могли, впрочем, и кинуть либо пристукнуть по-тихому – всякое случалось. Зато патры ненавидели любые механизмы, почитая их бесовским западническим наваждением, и потому работы у них вечно было полно. А иначе пришлось бы наниматься в прислужники к пришельцам, на что Скользкий никогда бы не пошёл. Пока что…
Конечно, можно было и вовсе не утруждаться ввиду наличия инопланетянских столовок, но не всем по вкусу приходился горький хлеб лишенцев – хоть и не особенно горький, честно говоря, скорее, даже сладкий, но пища непривычного цвета и вкуса пришлась не по нраву не одному лишь Скользкому… патриотизм опять же, чувство собственного достоинства, присущее каждому второму бомжу…