На девятый день он начал заметно иссякать, и я сумел воспользоваться одной из пауз, чтобы продемонстрировать собственную наблюдательность.
- Ляксандр, - сказал я, поглаживая его по немускулистому плечу, - последнее время у меня созрело ощущение, что, пока ты развлекаешь меня всякими байками, тебя нечто гнетёт. Я не прав?
Конечно, я был прав и не сомневался в этом. Уже неоднократно он начинал какие-то совсем странные речи, однако, как бы споткнувшись, сглатывал произнесённое и переключался на что-либо малозначительное. Похоже, что моё предположение совпадало с его собственными желаниями, и, помедлив не более секунд тридцати, он таки решился. И вот что поведал мне Петухов, находясь, отмечу, в здравом рассудке.
- Ты знаешь, Сеня, - сказал он, для убедительности приложив руку к впалой груди, - есть у меня одна странная способность: я умею вовлекать людей в свои сны.
- В смысле? - не понял я.
- Ну, они видят то же, что и я, но для них всё происходит на самом деле. То есть, к примеру, если бы тебе у меня во сне дали в глаз или выбили зуб, то ты поутру обнаружил бы фингал либо оказался щербатым, соответственно.
- Что, и убить могут?
- Наверное, я не проверял. Зато я точно знаю, что достаточно сказать погромче: "Саня, проснись!" - и всё закончится.
- И давно ты обнаружил у себя это... отклонение? - не слишком, конечно, веря Александру, я всё глубже вовлекался в непонятную игру.
- Да в школе ещё. В старших классах. Ты же помнишь, что снится юнцам? А у меня это безобразие вдобавок сопровождалось кое-какими заморочками - стыдно вспоминать. В общем, в разговорах соучеников я стал замечать памятные с ночи реалии. Потом пару экспериментов поставил – и всё понял.
- Так с тех пор и забавляешься? - спросил я, представив в пикантных ситуациях кое-кого из сотрудниц.
- Ну, не совсем так, - потупился он, - но в общих чертах... Однако с некоторых пор я перешёл в новую фазу: начал видеть волшебные сны - такие, знаешь, увлекательные, сюжетные. И при этом - ни одного знакомого лица. Я уж и седуксен пил, и на коллег, преимущественно женского пола, целый день пялился с риском по роже схлопотать - нет, хоть ты тресни.
- И что же?
- И тогда я вспомнил, понимаешь, что в сказках разные дополнительные условия есть - ну, вроде правил в футболе. А что, подумал я, если теперь для того, чтобы человек мне приснился, требуется его согласие?
- Проверял уже гипотезу?
- Нет, я ж последние лет пять про это вообще никому не рассказывал. Ты первый.
- Да ну?! - удивился я. - Как же это ты удержался?
- Неудобно как-то было. Несолидно, неприлично. Да и просто к слову не пришлось. А ты, понимаешь ли, вызываешь доверие, и оно само собой и вышло.
Мы помолчали. Я даже растрогался от его признания. А он потом и говорит:
- Слушай, раз уж так получилось, может, проведём эксперимент? Я тебе точно говорю: будет здорово. И практически безопасно, ты только вовремя крикни: "Просыпайся, Саня!" К тому же я будильник заведу, для подстраховки. Попробуем, а?
И я, на свою голову, согласился.
В тот же день, едва я, часов в одиннадцать, лёг, как мгновенно, без предупреждения и перехода, провалился в тёмный, таинственный, явно колдовской лес. Я стоял на полянке в окружении могучих, но мёртвых деревьев. Из-за ближайшего ствола раздалось довольное сопение, и на слабый свет луны выступило огромное неприятное существо - серый дракон о полутора головах. Одна башка, хороших динозавровых размеров, размещалась, как и полагается, над плечами, но имелась и вторая, малюсенькая, на тоненькой шейке, выглядывавшая из кармана на животе.
- А вот и русский богатырь, - сиплым тенором провозгласило чудище. - Добрая пища. А где мой любимый меч - витязей в спагеттти сечь?
Оружие обнаружилось в правой передней лапе, и ящер резво принял боевую стойку. Завизжав, как Джеки Чан, я подпрыгнул, изобразил судорожное движение ногами и... помчался что есть духу по тропинке, пересекавшей поляну. Монстр, матерясь, топал следом, загоняя в чащу, сучья раздирали в клочья мою одежду, где-то ухали совы и выли волки. Устав, я постепенно перешёл на лёгкую трусцу, потом на спортивный шаг. Чудовище порядком отстало, но ещё не сдалось. Мне бы уже давно следовало разбудить Александра, но удерживало любопытство: что-то будет дальше? Тем более, что Змей Полугорыныч, в последний раз прохрипев вдали: "Растудыть в качель восемнадцать раз твою нехорошую родительницу", - похоже, прекратил безнадёжную погоню.
Дорожка расширилась и уткнулась в крыльцо прочного, основательного дома с петухом на крыше. Фасад был ярко освещён. На ступенях распластался, пытаясь дотянуться до двери, миниатюрный скелет в полуистлевшем платьице с передничком и хорошо сохранившейся красной шапочке. Осторожно переступив через останки, я постучал.
- Иду, иду, вот только шнурки разглажу, - пропел грудной женский голос, и дверь распахнулась.
За порогом стояла милая, прелестная девушка в сарафане, кокошнике и вышитой рубахе с самым глубоким декольте из всех, какие мне доводилось видеть - неважно, во сне или наяву. Из-за её спины выглядывал хмурый детина, во всклокоченной шевелюре которого затерялась небольшая серебряная корона.
Я вдруг и окончательно осознал, что не могу не поцеловать незнакомку, обнял её, прижал (грудь оказалась большой и мягкой) и впился в эти... да, в уста сахарные. Поцелуй вышел долгим, а когда я, наконец, вырвался, грянул гром, сверкнула молния (именно в такой последовательности), и девица превратилась в двухметровую зеленовато-бурую лягуху.
- А вот теперь, Арсений, я тебя съем, - сообщило земноводное и стрельнуло языком.
- Саня! - завопил я, пытаясь помешать липкому аркану затащить меня в пасть. - Просыпайся, Саня! - ...и очнулся в постели, весь в поту. Пришлось принимать душ.
И всё-таки я решился на вторую пробу -дней через десять. Во-первых, действительно было интересно; во-вторых, учёный я или так, собачку погулять вывел? И в конце концов, со мной же ничего страшного не произошло.
На этот раз я оказался в старинном замке, посреди бала. В просторном зале кружились десятки пар. Стол не оставлял желать лучшего: достаточно сказать, что здесь я впервые попробовал папайю (и её мерзкий вкус до сих пор стоит в горле). Хозяин, молодой брюнет несколько цыганского вида, одетый с большим вкусом в нечто декадентское, явно ждал меня, обнял, представил избранным гостям и усадил рядом с собой. Его забота была чрезмерной, он буквально кормил меня из своих рук. Я ел и пил, музыка играла, кавалеры приглашали дам, владелец замка рассказывал анекдоты, от которых барышень бросало в краску. В таком монотонном веселье протекли часа три, и тут раздался удар колокола, повторившийся пять раз. Хозяин встал и постучал ножом по бокалу, привлекая внимание.
- А теперь - главное блюдо! - возгласил он, обнажая белоснежные клыки. - Наш юный гость, несомненно, думает, что сейчас мы примемся пить его кровь, закусывая его же мясом...
- Фи, какой мезальянс, - закатили глаза расфуфыренная дама в жемчугах и кринолине.
- "Моветон", дорогая. Вы, безусловно, хотели сказать: "моветон", - поправил её сидящий визави господин во фраке с моноклем.
- ...О нет, - продолжил граф или как там его. - Не нужно мыслить шаблонно, молодой человек. Кровососущие гады, поджидающие заплутавших путников в средневековых замках с плохо оштукатуренными стенами, жестокие пытки калёным железом в мрачных подземельях, призраки непогребённых, воющие ночами в комнатах для гостей, - это реалии далёкого романтического прошлого. В настоящее время мы развлекаемся иначе. Приятным сюрпризом для вас будет выступление лучшего камерного оркестра Бухареста. Приглашённые мною виртуозы последовательно исполнят все фуги Баха. И это только в ближайшие часы. В нашей дальнейшей программе - опусы Бетховена, Моцарта, Стравинского, Губайдуллиной, Шнитке. Приготовьтесь наслаждаться, друзья.
- Надеюсь, я смогу, наконец, умереть от восторга, - не подымаясь из кресла, проблеял хлыщ с моноклем. - Думаю, ко мне присоединятся все присутствующие.
- Кроме меня, - закричал я, вскакивая.
Скрипачи уже брали первые аккорды.
- Саня, заканчивай издеваться, это уже не смешно...
Однако третью попытку мы совершили уже через сутки.
...Я восседал посреди огромного богато обставленного зала на троне, отягощённый золотой шапкой и увесистой палкой с головой кота в качестве набалдашника, которую зачем-то вынужден был держать в правой руке. Трон представлял собой громоздкое, неудобное кресло, вдобавок установленное на верхушке крутой лестницы, отдалённо напоминавшей Потёмкинскую. У подножия толпились, переговариваясь, какие-то хмыри в пёстрых халатах - наверно, придворные. Едва я успел чуть освоиться и преодолеть головокружение, как ниоткуда появилась не приделанная ни к чему пятерня, сжимавшая малярную кисть, краска с которой пачкала пол - мозаичный, кстати, должно быть, чертовски дорогой. "Мене, текел, упарсин", - начертал недоделанный в прямом смысле слова художник и исчез, как мыльный пузырь. "Пришёл, увидел, победил", - автоматически перевёл я и вяло подумал: "При чём тут это?" Один из придворных тем временем вскарабкался по ступенькам и раболепно облобызал мне левую туфлю.
- Владыка, - забормотал он, часто кланяясь и одновременно пытаясь не скатиться по лестнице и не расшибить лоб; пару раз он, однако, чувствительно приложился, - великий фараон, так к тебе опять Мозес и с ним эти... мужи израильские. Без жён.
- Хотят чего-нибудь?
- Да всё того же. Ведут себя вызывающе, грозятся.
- Ладно, проси.
К подножию подвели пятерых спортивного вида мужиков семитской внешности. Главный, держа в руках бубен, вышел вперёд.
- Чего вам нужно, служивые? - спросил я. Кажется, с лексикой напутал.
Мозес вместо ответа взлохматил волосы, подпрыгнул и, ритмично ударяя в бубен, высоким баритоном затянул:
- Let my people go...
- Почему нет синхронного перевода? - сурово поинтересовался я у - видимо - первого министра, который пока что остался тут же, у трона.
Тот растерянно пожал плечами и сгорбился, ожидая репрессий.
- Ладно, пока прощаю. Но смотри у меня.
Тем временем предводитель евреев, повторив свою фразу раз пять, замолк с открытым ртом. Наверно, дальше ещё не сочинил. Выдержав для приличия паузу около минуты, я произнёс максимально благосклонным тоном:
- Ну, раз вам больше нечего сказать...
- Нет, фараон, - прервал меня грубый Мозес; сразу было заметно, что воспитывался он не во дворце. - Я тебя просил, как человека? Просил. Предупреждал? И это было. Палку в змею превращал? Само собой. Семь казней египетских обещал? Конечно. Я посулил - Саваоф сделал. Так что ж ты, зараза, нас в Тель-Авив не отпускаешь, на историческую, блин, родину? У тебя ж отказников накопилось уже шестьсот тысяч одних мужчин, не считая женщин и детей. Ну, как ты с нами, так и мы с тобой. Сейчас ты тоже окажешься там, где тебе не понравится.
Он быстро-быстро завертелся, стуча в бубен и бормоча. Борода так и мелькала. Я и опомниться не успел, как оказался на огромной высоте в когтях гигантской птицы. Пташка, к счастью, уже снижалась.
На земле, едва отдышавшись, я попытался установить с владелицей прямые человеческие контакты.
- Синьора, - вежливо обратился я к ней, - по-моему, я вас знаю. Вы - птица Рух. Вы живёте на Мадагаскаре и употребляете в пищу живых слонов.
- Ошибаешься, - ядовито возразило суперпернатое. - Меня зовут Фарфич'д и питаюсь я червями. Правда, очень большими. Так что есть я тебя не буду. Я тебя обменяю. Взаимовыгодно. Кстати, я самец.
И оно вновь потащило меня по воздуху в направлении темневшего на горизонте леса - видимо, к месту торга. Крепко зажатый когтями Фарфич'да, я даже не мог кричать и протестовал внутренне.
Покупателями оказались два молчаливых небритых субъекта, размерами немного уступавшие моей птичке. Кажется, я обошёлся им недорого: в какую-то мелочишку из столовой утвари, причём серебряной. Интересно, зачем она ей? То есть ему.
- Господа, - сказал я, оставшись с новыми хозяевами один на два, - надеюсь, вы будете хорошо со мной обращаться? Учтите: я – бывший египетский фараон. За меня вам, наверно, дадут хороший выкуп.
- А нам без разницы, - заявил один из этих субъектов. - Мы - ребята простые. Гоблины, слыхал? Мы - за мир без аннексий и контрибуций. И выкупов. Анархия - мать порядка, понял, нет? Так что мы не будем на тебе гешефт делать, как буржуи какие-нибудь. Мы тобой поужинаем. Или позавтракаем. Но, скорее всего, поужинаем, очень уж жрать хочется. Так что не обижайся, брат.
Пожалуй, отсюда пора было сматываться, и побыстрее. Я набрал воздуха в лёгкие и во всю мочь заорал:
- Саня, проснись!
Ничего не изменилось. Меня засунули в мешок, закинули на плечо (по-моему, каменное; по крайней мере, я всё себе отшиб) и потащили куда-то. Пока меня подбрасывало и - что гораздо хуже - опускало на каждой кочке, я кричал, кричал одно и то же:
- Проснись, Саша!
Я не мог перестать, хотя уже всё понял. Это же сказка, чёрт возьми, сказка, сказка. А какой главный сказочный закон? Третий раз – он всегда последний. Окончательный. Но этого не может быть. Не должно быть. Не имеет права быть.
Саня, спаси меня! Проснись, Са-а-ня-а-а-а!..
СЛАДКОЕ ВАРЕВО ТЁТИ ЛЯЛИ
Спросите нас: как мы проводим свой досуг? Где нас можно отыскать по выходным и в общегосударственные праздники? Спрашивайте, не стесняйтесь, нам скрывать нечего. Конечно же, у тёти Ляли, за её широким, необъятным, хлебосольным и сырокопчёным столом. Порой мне кажется, что так было всегда, но нет: память хранит и предтётилялинский период. Как мы тогда жили - вспомнить противно. Собирались то у одних, то у других, причём далеко не каждый раз, когда для этого представлялась возможность. Скандалили часто, по любому поводу, взрослые не оставляли своим докучливым вниманием детей, а те отвечали дикими выходками, а иногда и словесно. Кто-то, очистив скатерть от недоеденных угощений, расписывал партию в "кинга" - папа, помнится, каждую паузу в игре использовал, чтобы весело подтрунивать над старенькой обидчивой тётей Стасей, доводя ту до слёз. Мнящие себя шибко умными читали, а двоюродный дедушка Коля, приняв на грудь очередной рекордный вес, мирно спал в кресле. Общие разговоры возникали нечасто и обычно заканчивались спорами и лёгкими истериками, хотя, по-моему, обходилось без рукоприкладства. Да, точно.
Однако всё волшебным образом переменилось, когда в нашу жизнь вошла тётя Ляля. Кажется, она переехала с севера. Нет, с запада, даже с юго-запада. Нет, она всегда жила в нашем городе, но представляла ту ветвь генеалогического древа, связь с которой была утрачена в тридцатые годы и лишь случайно возобновлена с помощью дальних саратовских родственников. Хотя что в этом мире случайно?
Так или иначе, раз появившись, тётя Ляля осталась навсегда, прочно утвердив за собой в родственном кругу центральное место. Прежде всего, едва познакомившись, она решительно покончила со спорадичностью наших встреч, причём, по сути, одной-единственной фразой.
- Родню не надо приглашать, все приходят сами! - отчеканила она как-то раз (кажется, это был ответ на чей-то давно позабытый вопрос) и с тех пор принялась наносить визиты с целеустремлённостью и методичностью парового молота. И если в семейные праздники было, по крайней мере, известно, кто падёт очередной жертвой, то в красные дни календаря удар мог быть нанесён практически по любому. Первоначально это не всем пришлось по вкусу, но тётя Ляля железной рукой отмела протесты.
- Мы любим родственников и всегда рады принять их! - провозгласила она очередной лозунг и проводила его в жизнь в качестве обязательного требования. Под её чутким оком трудно и опасно было не возлюбить ближнего. После чувствительной выволочки дедушка Коля лечился (дважды!!) в ЛТП и, хотя и не прекратил пить, перестал засыпать за столом, а захмелев, лишь глядел прямо перед собой мрачно и строго, изредка встряхивая головой, как лошадь. Любители книг тоже вскоре разучились читать и добросовестно вместе с остальными смотрели по ТВ фестиваль в Сопоте и слушали пластинки с Вучетичем. Нет, с Вуячичем. Или ещё каким-то сербом. Помню также широкоротого Муслима Магомаева с бачками и раскинутыми в экстазе руками и цыганистого Сличенко, красивого и обаятельного, как мастер игры в "три скорлупки".