Октябрьское солнце пекло Петерберг в уютной печи, и Сандрий в который раз почувствовал, что воротничок мучительно пилит его успевшую уже вспотеть шею. Как страницы учебника по общей морфологии человеческого тела, улочки и лесенки Людского района норовили увести в сторону и закончиться чем-нибудь неожиданным — не то тупиком, не то светлым сном про жизнь, которая не пилит шею воротничком.
Сандрий до сих пор не пропустил ни одной значимой лекции. Но в прошлый четверг препарирование очередного лягушонка демонстрировал молодым студентам сам Юр, и это оказалось немного слишком. Сандрию было неловко. В большой аудитории нетрудно затеряться, и Сандрий не был единственным, кто не поднял руки, услышав очередной несложный вопрос, призванный скорее наладить связь со слушателями, чем всерьёз проверить их знания. Пожалуй, подними он руку, вышло бы только хуже: полагалось ли Юру спросить именно его? Полагалось ли предпочесть кого угодно другого?
И всё же Сандрию было неловко.
В прошлый четверг он не поднял руки. В четверг нынешний Юр за завтраком окинул его очень прямым взглядом и сухо сообщил, что дворами можно дойти за двадцать пять.
Всегда предусмотрительный, всегда точный, он даже успел набросать простенькую схему.
Теперь же, отражаясь в неожиданных стёклах доселе невиданного им кабака, что спрятался на цокольном этаже одного из домов, и созерцая, как из-за угла выплывают желтоватые стены Йихинской исторической Академии, Сандрий думал, что от этого негласного позволения ему вовсе не стало легче. Пожалуй, даже сложнее. Пока посещения дополнительного учебного заведения были его юношеской забавой, эдаким бунтом против жизненного уклада, тем они и оставались: забавой. Развлечением и отдыхом от перечня костей человеческого черепа. Но теперь — теперь ничего не изменилось, но в то же время Юр будто признал, что способно.
Дед Сандрия был врачом. Отец Сандрия — врач. Старший брат — врач.
Что может выйти из самого Сандрия?
Академия давала передышку. Там не было в числе лекторов молодого аспиранта Юра Придлева. Там не было скелетов из пластической глины, странных устройств для электрического воздействия на некоторые зоны мозга и тяжёлых, исписанных имперскими терминами конспектов. Туда приходили послушать интересные истории о жизнях людей, не обременённых воротничками. Туда — в отличие от Штейгеля — пускали всех желающих получить образование.
Сандрию казалось, что даже будь его дед историком, будь его отец историком, будь Юр историком, Академия всё равно не сумела бы обернуться скучной.
На широких гранитных ступенях, щедрым жестом выкатившихся из арки между колоннами, было почти пусто. Странно; впрочем, Сандрий быстро сообразил, что, сократив дворами путь на целых двадцать минут, он всё равно явился в середине лекции — да в такое время, когда пробираться на неё уже не имело никакого смысла.
Воротничок злорадно вцепился в шею.
В дальнем конце лестницы, между колоннами у самого входа, в совсем не уличном кресле сидел с книгой некий мужчина средних лет, высокий и недовольный — наверное, один из преподавателей. В ближнем лениво грелась на солнцепёке кучка студентов. Сандрий приходил в Академию далеко не каждый день, да и уходил быстро, сразу после лекции; ему почти не довелось завязать здесь знакомств.
Он растерянно повертел головой.
Попытаться позубрить перечень несчастных черепных костей? Глупо без наглядного пособия, да и не задержится ничего в голове, которую так приятно продувает тёплый октябрьский ветер.
Конечно, Юр прав. Разумнее было отправиться домой и там, без искушений, попытаться превратить лучших союзников молодого врача в настоящих друзей. Природа не наделила Сандрия талантом, но трудолюбие и прилежность от таланта не зависят. Ему ведь повезло родиться Придлевым — повезло родиться в приличной, уважаемой семье с хорошим именем. Повезло к совершеннолетию получить крепкое домашнее образование, тогда как далеко не все его сверстники умеют даже читать. Повезло родиться мальчиком и потому иметь шанс на образование институтское. Если он подружится с трудом и терпением, то будет вхож в аристократические дома как личный врач.
Если же он вместо этого продолжит бродить по ступеням Йихинской Академии, то только подведёт семью.
— Эй, Сашка, чего нос повесил? — разнеслось по двору. — Иди сюда, Сашка!
Сандрий не сразу и понял, что обращаются к нему. Кричал один из студентов; всего их было четверо, но трое просто стояли на ступенях, в то время как четвёртый вольготно разлёгся на парапете.
— Или тебя не Сашкой звать? — снова воззвал лежащий.
Пока Сандрий шёл в их сторону, он сообразил, откуда его могут знать по имени: одним из четвёрки был Коля Вáлов. Вáлов, как и сам Сандрий, в Академии не учился, а лишь посещал её время от времени; спеша как-то раз после окончания лекции по другим делам, они и заговорили. Коля по примеру собственного отца учился в Инженерно-кораблестроительном училище; в Академию же иногда заходил «с друзьями».
Видимо, пресловутые друзья Сандрия сейчас и подозвали.
Смотрелись они, надо заметить, весьма странно — пожалуй, даже экзотично. С Валовым Сандрий решился заговорить, потому что это показалось ему вполне уместным: он и сейчас был при хорошо выглаженном пиджаке и узком галстуке, в тоненьком, почти щегольском пенсне; разночинец и есть. Лица его не покидало выражение некоторой чрезмерной и почти комичной серьёзности; однако просидевший всё детство над книгами брата Сандрий подозревал, что дело тут попросту в плохом зрении: щегольское пенсне вынуждало Валова постоянно чуть запрокидывать голову, что придавало ему выражение не вполне естественного высокомерия. Не отталкивающего, впрочем.
К друзьям Валова Сандрий приглядывался теперь с изрядной долей любопытства, будто хотел обсчитать и взвесить сходства. Вот только дельных, говорящих сходств с наскоку обнаружить не удалось, в голову лезли сплошь глупости. К примеру, все здесь — кроме лежащего, коего рассмотреть не выходило, — были как на подбор светловолосы. Пепельная шевелюра самого Валова бросалась в глаза ещё при первом знакомстве; но и два друга его, пожалуй, могли бы называться блондинами — вот и вся общность. Один был коренастый, стоял в развалку и по рукам казался рабочим; простецкая его манера держаться могла бы смутить Сандрия, но впечатление сглаживал взор — наимягчайший и дружелюбнейший. Второй же — наоборот, весь какой-то узенький, бледный, с прозрачными травянистыми глазами; с учётом того, что безрукавый его сюртук был тем глазам в тон и словно бы шился аккурат под студенческий пояс, в нём угадывался человек состоятельный и благовоспитанный.
Третьего друга Валова — того, что разлёгся на парапете, — блондины пока загораживали.
На подошедшее новое лицо они смотрели, пожалуй, выжидательно.
— Сандрий, с вашего позволения, Придлев, студент Института имени Штейгеля, — отрекомендовался Сандрий с полупоклоном, после чего несколько нерешительно протянул руку Валову: — Приветствую.
Валов улыбнулся и руку пожал.
— Ну что ты, Сашка, как неродной? Или всё-таки не Сашка? Сандрий… — задумчиво протянул лежащий, не предпринимая попытки сесть или хотя бы посмотреть на собеседника. — Ну пусть бы и Сандрий. Хикерáкли.
— Будьте здоровы, — рефлекторно кивнул Сандрий и немедленно ощутил, как от привычной несмешной шутки челюсть свело оскоминой. Впрочем, он действительно только задним умом сообразил, что лежащий студент так, видимо, представился.
Хикеракли в ответ на это мгновенно прервал своё вольготное лежание, вскочил с парапета, в полсекунды оказался прямо перед носом у Сандрия и схватил того за галстук. Глаза его сверкали.
— Вы, сударь, сейчас оскорбили национальную пихтскую гордость! — бешено рявкнул он, посверлил немного Сандрия взглядом, после чего вдруг задумчиво поджал губы. — Бы. Оскорбили бы, если бы она существовала. Хикеракли — это моё имя. А «будьте здоровы» — это в Штейгеле такой юмор? Как-то, по-моему, не особо.
— По-моему, тоже, — честно согласился Сандрий, поправляя галстук.
Когда Хикеракли встал, сделалось ясно, что он чуть ли не на полголовы Сандрия ниже. И, в отличие от своих приятелей, не блондин. А впрочем, может, и блондин: навскидку было затруднительно подобрать верное слово; пожалуй, хотелось отметить, что волосы Хикеракли не зелёные. С другой стороны, разве так про людей говорят? Ведь не приходит же в голову заявить, что солнце, пожалуй, не синее, а вода, знаете ли, нынче у нас мокровата.
Тем не менее, хоть зелёными они не были, но были сизыми, что ли, — странного цвета, точно у культуры плесени, прижившейся на человеческой голове. И глаза тоже странные — тёпло-коричневые, с кирпичной рыжиной.
В сочетании с низким ростом всё это наводило на мысли о, в самом деле, пихтах. Сандрий слышал, что где-то в Росской Конфедерации вроде бы есть такая народность, но вживую никогда с ними не сталкивался — и уж тем более не верил, что волосы действительно могут быть, гм, зеленоватыми.
— Сразу-то на всего не пялься, на завтра не останется, — хмыкнул Хикеракли и бодро запрыгнул обратно на парапет. — Смотри, у меня чего получше есть.
На сей раз перед носом Сандрия оказались подошвы сапог. «Та нога», — гласила левая, красная. «Не та нога», — спорила правая, синяя.
— Отпечаток на земле получится зеркальным. Следовательно, письмена сии нужны не для того, чтобы оставлять следы, а для того, чтобы демонстрировать их желающим прямо в лицо, — откомментировал Сандрий.
Хикеракли снова хмыкнул.
— Дык а я чем занимаюсь?
— Не представляешь нас, — спокойно заметил ему коренастый блондин.
Хикеракли с картинной медлительностью перевёл на него взгляд.
— Это потому что всё ценное Сандрий уже увидел. — Он выделанно вздохнул и ткнул пальцем правой руки в стоявшего от него слева коренастого блондина: — Дрáмин. — Левая рука указала на стоявшего справа блондина в зелёном: — Скопцóв. Они мои лакеи, и им очень приятно.
— Скопцов? — не совсем, пожалуй, вежливо переспросил Сандрий, пожимая протянутые руки. Хикеракли, видимо, полагалось пожать разве что пресловутую ногу.
— Скворцов, — всё так же спокойно поправил Драмин.
— Дмитрий Ригорьевич, — воздел Хикеракли перст. — Ригорьевич. Понимаешь?
— Сын того самого…
— Генерала Ригория Скворцова, да. Быть детищем командования Охраны Петерберга ещё обременительней, чем носить аристократический титул. Поэтому он скрывается. И потом, — заговорщически понизил голос Хикеракли, — посмотри на его лицо. Как по мне — вылитый Скопцов.
Сандрий посмотрел на лицо Скопцова и отчётливо увидел, что вся эта чепуха — что он, мол, скрывается — не имеет ничего общего с действительностью. При этом происхождение вроде бы объясняло сшитый по заказу богатый сюртук, но совершенно не объясняло, почему на нём надет студенческий пояс. Сын генерала Скворцова, выходит, не в Охране Петерберга?
Сандрию-то казалось, что военные любят передавать своё дело по наследству ещё сильнее, чем врачи.
А впрочем… А впрочем, ведь и правда Скопцов — ведь и правда до сих пор не произнёс ни единого слова и смотрел почти испуганно, робко. Такого не представишь на коне, тем более — с ружьём.
Тяжело ему, наверное, быть сыном генерала.
— Это ты, Хикеракли, наш лакей, — возразил Валов, и Сандрий с удивлением отметил, что выделанная серьёзность с него вся в одну секунду вдруг слетела. — Если уж на то пошло.
— Бывший лакей, — ничуть не смутился Хикеракли. — Хозяева меня, прознав про тягу к науке, отпустили. Плакали, конечно, умоляли остаться, но пихт в узде не ходит, пихт сам водит за узду!
Слуга, сын инженера, сын генерала и, кажется, всё-таки простой рабочий — вместе, у одного парапета. И вот ещё что характерно: представляя друзей, Хикеракли и не подумал указать на сословие; будто бы обозвать Скворцова Скопцовым важнее, чем сообщить, кто он такой и откуда родом. Сандрию стало неловко за то, как официозно он сам с ними раскланялся.
— Мы сидим тут, радуемся жизни на солнышке, смотрим — а родимые ступени Академии марает какой-то студиозус не из наших, — прочитав его мысли, былинным тоном сообщил Хикеракли. — Кто такой? А Коля говорит: такой и такой, штейгелевский. Весь почти в слезах, что со своей лекции ушёл, а наша ещё не началась.
— Так уж и в слезах, — смутился Сандрий.
— Вот я и думаю: Сашка в печали, а мы ещё вторую не почали, — полностью проигнорировал его Хикеракли. — Собственно, будешь?
Вторая немедленно вынырнула из холщовой сумки, перекинутой через плечо Драмина. Плескалось в ней нечто такое, что Юр иногда позволял себе вечерком в количестве одной стопочки, только у Юра в стопочке явно плескалась жидкость подороже.
— Вы что! — в ужасе вскричал Сандрий и тут же снова смутился своей показной как будто благочинности. — Я же на лекцию пришёл, — жалко пояснил он.
Хикеракли поскучнел, но тут же, кажется, передумал.
— Воля ваша, Сандрий Ларьевич, у меня и другие желающие найдутся. Настоящий, между прочим, твиров бальзам — не золотой, зато с градусом, что называется, дополнительным. — Он закинул ногу на ногу и лирически подпёр подбородок рукой. — Я, впрочем, не из тех, кто за слова цепляется. Передумаешь — приходи.
— Сандрий Ларьевич? — опешил Сандрий. — Так вы меня знаете?
— Чай представились, — укоризненно ткнул в него пальцем Хикеракли. — И потом, кто ж не знает доброго доктора Лария Придлева?
— Я не знаю, — незамедлительно и по-прежнему спокойно, безмятежно до чрезвычайности отозвался Драмин.
— И я, — впервые подал голос Скопцов; голос этот оказался под стать всему его облику — такой же бледный, почти шелестящий.
— Вот поэтому вы мои лакеи, а не я ваш, — хмыкнул Хикеракли. — Впрочем, оно и справедливо: птица полёта не нашего. Ну, не моего и уж точно не драминского. Да и не твоего, Коленька, — ткнул он пальцем в Валова. — Разве что Скопцова и мог бы облагодетельствовать по папенькиной линии.
Валов снова вздёрнул подбородок с некоторым раздражением, будто указание на «не тот полёт» его задело. А впрочем, Хикеракли и про генерала Скворцова ведь хватил — отец Сандрия посещал исключительно аристократов, и не виделось в этом для прочих ничего обидного.
— Дело же не в том, что кто-то лучше или хуже, это просто специализация, — счёл Сандрий нужным объяснить. — И не в том, что… прочие слои общества должны обходиться без медицинской помощи…
— …А в том, что денежки аристократические почище, да и чашечка с чаёчком пофарфоровей, — беспардонно перебил его Хикеракли, — а то как же. Думаешь, мы не понимаем? Мы с понятием…
— Шут ты, Хикеракли, гороховый, — вдруг заявил Драмин и даже отвесил приятелю нечто вроде лёгкой оплеухи по действительно, пожалуй, гороховому затылку. — Сам же знаешь, что это не про деньги. Думаешь, если такой вот доктор Придлев придёт и меня полечит, какие-нибудь потом графья его к себе пустят? Им обидно будет, не по чину. И всем получится хуже.
— Ты меня жизни не учи, — буркнул Хикеракли, но спор продолжать не стал, а переключился снова на Сандрия: — А ты мне вот что скажи, Сашка: если у тебя родственники такие богатые, что ж ты сам тут как бедный родственник?
Фамильярность его, пожалуй, раздражала — а впрочем, болтать у парапета всяко было веселее, чем скучать на ступеньках и мучиться совестью по поводу костей человеческого черепа. Сандрий почувствовал пробуждение некоторой даже зависти. Хорошо ведь ему, слуге: ни тебе Штейгеля, ни домашней библиотеки… ни, пожалуй, дома. Но всё равно: никто тебя не неволит, летай себе во все стороны!
Солидному человеку и будущему врачу для аристократов каким-нибудь «Скопцовым» именоваться не полагается. И твиров бальзам вместо лекций употреблять не полагается. Если всерьёз задуматься, то не полагается, наверное, и вовсе с такими элементами разговаривать — не его ведь полёта птицы. А впрочем, Валов, кажется, не смущается. Можно же и не пить, а просто пойти посидеть или прогуляться. Не каждый день — какое там! лекции в Штейгеля скоро всерьёз начнутся! — но разок ведь можно?