"… Перед началом запланированной высадочной операции в 935 по местному времени с целью обеспечения максимальной скрытности операции принято решение на проведение пешей разведки, для чего на обратном склоне горы Гахаб ("Высота 2634") на высоте 2250 метров высажена группа в составе лейтенанта Храпова и старшего прапорщика Синицы с оптическими средствами визуальной разведки, портативным разведывательно-дальномерным комплексом и средствами УКВ-связи. После непродолжительного наблюдения от группы в 1027 по местному времени последовало сообщение о имеющих место признаках боестолкновения, предположительно - идущего с применением легкой артиллерии типа минометов или гранатометов. По получении сообщения было принято решение на форсирование операции, разведгруппа в 1038 эвакуирована с наблюдательного пункта, а разведывательные мероприятия продолжены методами воздушной разведки, проводимыми с дистанции, превышающей 8км., что исключало эффективное применение современных ПЗРК и ПЗЛК. В ходе визуального наблюдения, проводимого начальником группы подполковником В. Кальвиным лично, выводы пешей разведки о идущем боестолкновении сочтены подтвердившимися, обнаружены признаки расширения масштаба боевых действий.
С целью исключения возможного применения ПЗРК и ПЗЛК а также выведения из строя средств беспроводной связи возможного противника, в момент нахождения приданного группе высадочного средства "МиК - 2ДШ" на обратном склоне "Высоты 2634" по предполагаемому месту высадки применен спецбоеприпас "БЭИ - 1/5(Р) "Пик", который штатно сработал в заданной точке на высоте около 50 метров над предполагаемым местом высадки в 1052 по местному времени. Для проведения десантно-высадочной операции в воздухе было избран двухэшелонный вариант построения, причем предполагалась высадка отряда из 16 бойцов группы под командованием подполковника Кальвина лично только из одного ВТС. Относительно второго, под командованием майора Подлипного, предполагался его постоянный барраж на предельном расстоянии, дозволяющем точную оценку ситуации при помощи оптических средств наблюдения, в качестве оперативного резерва, вводимого в дело только в случае возникновения непредвиденных обстоятельств и резкого изменения ситуации в районе высадки…"
- Ну, прямо роман, - тон начальства был довольно-таки ядовитым, поскольку оно было знатоком и тонким ценителем военно-канцелярского стиля и теперь наслаждалось, - давненько не читал ничего подобного! А скажите, товарищ подполковник, - насчет боестолкновения, - правда?
- Товарищ генерал-майор, - равнодушным, мертвым голосом, в котором не было даже льда, ответил Кальвин, - искажение, равно как и сокрытие оперативных данных от непосредственного начальства есть воинское преступление. Я никогда не делал и не буду делать ничего подобного. Особенно в тех случаях, когда мои донесения так легко проверить.
- Еще у тебя тут написано, - генерал потряс листком рапорта, решив не обращать внимания на слова подчиненного, тем более, что шутка была и впрямь весьма сомнительной, и не с этим человеком можно было так шутить, - что у части погибших, найденных на месте высадки, не найдено никаких ран или других видимых повреждений. Что это значит?
- Только то, что доложено. Мне непонятна причина, по которой умерло около полсотни мужчин, в основном - крепких и находившихся в момент смерти на открытом воздухе, на расстоянии десятков и сотен метров друг от друга. Отчасти это похоже на действие какого-то газа, но только умерли они совсем недавно, мы - никакой отравы не нашли, а домыслы - не мое дело. Два подозрительных тела были перед транспортировкой герметически упакованы и сейчас их вскрывают тут, в Центре.
- А вы, лично вы как считаете, - он освободился сам, или его вытащили сообщники?
- Мы обшарили там все, - медленно покачал головой Кальвин, - а с воздуха не заметили никакой группы. Для такого дела она не могла быть слишком уж малочисленной. Кроме того, были и еще кое-какие признаки.
- Какие именно?
- Дело в том, товарищ генерал-майор, что мы нашли огневую позицию, - ту самую, с которой спалили аул. Там сидел одиночка со "Строкой".
Генерал присвистнул.
- В рапорте это есть. - Продолжил Кальвин. - И он выпустил не меньше шестидесяти "красноголовок". Прицельно. Не только по всем домам, какие увидел, но и по всем постройкам. По всему, что шевелится, вообще. Стадо баранов расстрелял.
- И все-таки то, что мы его не взяли, - прокол. Не виноваты, и вас не виню, - но прокол.
- Разрешите обратиться?
- Ну?
- Не думаю. Если б мы его и нашли, он сдуру начал бы сопротивляться, а мы б его, понятное дело, - того. Как минимум, - помяли бы. Доставили бы или не доставили, - все равно не угодили бы не этим, так тем. Сейчас к нам не придраться, они подосадуют - да и утрутся, а там - и позабудут все это дело. А если парень, который так невежливо не стал нас ждать, вдруг понадобится НАМ, то его через месяц-полтора его без всяких хлопот можно будет взять просто-напросто дома.
- Вы думаете, - он доберется?
- Товарищ генерал-майор! Я там был, поэтому даже не сомневаюсь. Хотел бы я поглядеть на того, кто остановит этого зверя.
- Вот как? А мне докладывали другое. Гнилая интеллигенция во весь рост. На ровном месте спотыкается, в соплях путается и шнурки на ботинках завязать не умеет.
Кальвин почти неслышно хмыкнул и чуть-чуть, вовсе незаметно для глаз менее внимательного отвел взгляд. Начальство несколько секунд с любопытством глядело на него снизу-вверх, выжидая, а потом осведомилось:
- У тебя, вижу, - другое мнение? Так ты выскажись, не мучайся. Любопытно было бы узнать, что думаете по этому поводу именно вы, товарищ подполковник.
- Товарищ генерал-майор, у меня совершенно недостаточная подготовка в этой области. Ни терминологии нужной не знаю, ни навыков не имею. Виноват.
- Приказываю дать ваш анализ личности вероятного объекта. - Монотонно проговорил генерал Кропачов. - А командир антитеррористической группы, не разбирающийся ни в противнике, ни в подчиненных, не соответствует занимаемой должности. А терминологию можете избрать произвольную. Время пошло.
Кальвин несколько секунд выждал, глядя на начальника с непонятным выражением, а потом начал мягким, необыкновенно домашним тоном, так не подходящим ко всему его облику не зверя, не чудища даже, а - какого-то страшного боевого робота, безжалостного и неудержимого.
- Люди в деревне - с малых лет знают, что такое реальная жизнь и как себя нужно вести, чтобы не растоптали. Я сам - с Алтая, из семейских, нас у родителей шестеро, а в большой семье, сами знаете, с зыбки отвыкаешь по сторонам-то зевать. Главному - не родители учат, а братья, которые на год-два старше. А в городе, - шпана дворовая с малых лет учит оглядываться, да в каждую секунду ждать подножки, да не давать себя чморить. Самому главному, - не отдавать своего и, при случае, отобрать у других. А эти, у которых одни родители да деды - бабки… С которых пылинки сдувают, - они ничего этого не умеют вообще. Ни с мужиком поговорить, ни к бабе подойти. Не способны дать отпор, а главное - совсем не умеют давить. Что получается, когда такой деятель, - да попадает по какой-нибудь нелепой случайности в изолятор, в лагерь, в армию, или, - не дай бог никому, - так, как этот? Получается типичное чмо, которое гоношат даже распоследние шестерки. Часть из них лезет в петлю. Часть превращается в окончательную, ни на что не годную ветошь, и это уже навсегда. А бывают такие, которые вдруг, получив оружие, берут - и стреляют вредных дедов вместе с мучителем-сержантом. Совершенно по-идиотски и ни на что не рассчитывая. Я, бывало, в свое время учил сержантов: не доводите до греха, не издевайтесь вовсе без ума, себя поберегите, потому как у людей оружие. А у них, у интеллигентов, все по-своему, то же самое, но на другую стать. На иных вроде как озаренье находит: на самом деле все просто! Чтобы стать сильным, надо только отбросить все резоны, все законы, все понятия! Но зато тогда уж и отбрасывают действительно все, и начинают мочить всех, кто попадется. Кто не то слово скажет и не так глянет. В лучшем случае всех, кто мешает или может представлять угрозу. Без разговоров. То есть разговоры-то могут и быть, но только все равно с самого начала - с намерением убить. Убивают без колебаний и не то, что с удовольствием, - понимаете? - а с удовлетворением от того, что сделано нужное и полезное дело. Навроде как охотник. Да нет, - он досадливо помотал головой, подыскивая нужные слова, - не как охотник. В общем, - в отличие от нормальных людей такие вот слизняки превращаются в людоедов вот так, - он щелкнул толстенными пальцами, - мгновенно, если успевают дожить, конечно. Постепенно его начинают бояться, а ему кажется, будто он и впрямь из слабака - да разом в крутые мужчины угодил, и это отчасти даже верно: укротить такого вот бывает уже невозможно. Страшнее всего не волк матерый, а сбесившийся шакал, страшнее всего не рецидивист какой-нибудь, не профессионал вроде меня, а такой вот слизняк, который враз стал людоедом. Долго такие, понятно, не живут, но мне страшно подумать, что успеет натворить объект - при его-то возможностях. Так что, если вдруг, - нам не брать, нам убирать его придется.
XXVI
Решетовка, - это была такая слобода до революции, названная так из-за "решетки", - заставы у выхода на Заречный Тракт. Жили там, в пестрых жилищах черт-те из чего, громоздящихся по косогорам, ямщики да извозчики, кожевенники да красильщики, подпольные шинкари да солидные нищие. И воры, и беглые солдаты, и сорвавшиеся с каторги. И жуткие бабы с провалившимися носами. С двадцать седьмого, после начала Коллективизации и как раз к Коллективизации поспевшей Индустриализации, Решетовка бурно двинулась в рост и за несколько лет разбухла раз в пять, по меньшей мере, сильно при этом не изменившись. Новые насельники возвели один из первенцев Социалистической Индустрии, завод "Электросила" - и потихоньку начали на нем же работать, постепенно набирая квалификацию. Но нравы остались те же. Почитай, в каждом доме кто-то - отсидел, кто-то - в каждый данный момент находился в местах не столь отдаленных, а кто-то - явно собирался сесть. За решетку не попадали сравнительно немногие, те, кто прежде успевали попасть в армию. Страшным летом 42-го немцы, до этого почти беспрепятственно прокатив сотни километров по равнине, захватив уже, было, город, с размаху уперлись вдруг в Решетовку. Как трактор - в матерый пень, и ни туда - ни сюда. Тридцать страшных дней снова и снова бросались в атаки, превратили слободу в обугленное крошево, а потом ослабели, обтекли стороной, стали в оборону и зазимовали. И отсюда же, с этих пахнущих стылой горечью углей покатились без задержки назад следующим летом, когда с Востока навалилась стальная лавина Четвертой Танковой.
На то, чтоб построить иные обиталища, Государство тратило огромадные деньги, вот и завод пустило перво-наперво, чуть ли ни в сорок седьмом, - а вот Решетовка выросла на прежнем месте как будто сама собой, без лишних затрат, и вроде бы даже не изменившись с виду. Те же пестрые домишки по косогорам, те же ручьи нечистот, текущие где - по канавам, а где - и вовсе посередине ничем не мощеной улицы. Та же невидимая граница, отгораживавшая это место - от остального города. И по-прежнему милиция появлялась тут только изредка, большими группами, если случалось что-то уж вовсе из ряду - вон. Казалось, что чего-чего, а сути этого места не в силах изменить ничто. А потом начались Шестидесятые, и было решено, наконец, "Выжечь этот гнойник каленым железом". Как и за двадцать лет до этого, не обошлось даже без стрельбы, потому что история, как известно, повторяется не менее двух раз, но только второй раз - в виде фарса. И что вы думаете? Снесли-таки. Сровняли с землей, свалили, засыпали, заасфальтировали, не пощадив даже старого кладбища, на котором покоилось не менее десяти поколений "решетских" Вовсе поперек, - чтоб, значит, даже памяти, даже ориентиру нигде не осталось, - проложили новые улицы, понастроили пятиэтажек, - и стал заместо Решетовки Северо-Восточный микрорайон. Аборигенов частично расселили по другим местам, исчезла критическая масса, нарушились прежние связи, и стало место - как место, без своего особого лица.
А теперь старший лейтенант КГБ Нахапетов в сопровождении приданного ему работника райисполкома Советского района, товарища Т. Щепилова, шли по пустынным улицам, по сторонам которых высились те самые пятиэтажки. Не в трещинах дело, - трещины появились кое-где на третий-четвертый год, поскольку насыпной грунт на местах прежних балок дал осадку, - они были безобразно облезлыми. Живые дома, какими бы запущенными они ни были, все-таки выглядят по-другому. Достаточно сказать, что в окнах нижних двух этажей стекол не было вообще, а на более высоких уровнях они встречались, как исключение. Из темных арок, загроможденных всяким потерявшим облик, немыслимым ломом, тянуло холодным смрадом, от которого першило в горле. На бетонных столбах не осталось даже обрывков от проводов, пустые оконные проемы - сплошь и рядом окружала широкая черная кайма сажи. И, - дико, как лужа крови на чистой постели, бросилась в глаза громадная брешь на четвертом этаже одного из зданий. Похоже было, как будто что-то взорвалось в квартире на четвертом этаже, вынесло простенки, а потом - завалилось и все, что было выше, почитай весь верхний угол. Тут тротуар был непроходимо завален строительным мусором. Т. Щепилов был наряжен в серый плащ на шелковой подкладке, светлые брюки, заправленные в довольно-таки высокие сапоги, а на голове у него красовалась серая кепка. Предельно молчаливый и сосредоточенный, товарищ из райисполкома только изредка, сдержано вздыхал. Сапоги присутствовали вовсе не для форса, - какие-то несколько лет, а асфальт тротуаров вспучивался пузырями и зиял широкими промоинами: вода, проникнув в трещины, вымыла грунт, и он утек привычной дорогой зловонных ручейков былой Решетовки, вниз, в реку, а тротуар превратился в подобие полосы препятствий. В промоинах настрял, местами образовывая целые баррикады, всякий мусор, занесенный зализами грязи, и тогда местность до странности напоминала пейзаж после наводнения. Природа всегда в конце концов берет свое. Даже если это истинная природа чего-то вроде Решетовки.
Прохожие в здешних краях попадались редко, как правило, - это были худые, жилистые мужчины с шаткой походкой, неопределенного возраста и одетые не то, чтобы в лохмотья, а - в безвременную, недатируемую серятину. Проходя мимо, - они смотрели сквозь чужаков, как будто вовсе не замечая их, подобно тому, как взрослые, занятые люди не обращают внимания на каких-нибудь воробьев. Поначалу старшему лейтенанту казалось, что жизни тут нет вообще, но потом натренированное зрение выделило-таки некие признаки еще теплящегося бытия: некоторые окна были забиты дощатыми щитами, откуда-то потянуло не холодной гарью, а настоящим, осторожным дымком, а откуда-то, - Нахапетов насторожился, - раздавалось знакомое, ровное шипение. Судя по звуку, ЭХГ был не из самых мелких, но звук не двигался, и старший лейтенант решил дать самому себе отбой. Из профессионального садизма он довольно долго никак не реагировал на томление товарища Т. Щепилова. Наконец, не глядя на спутника, осведомился сухим тоном:
- Что это у вас, товарищ, - жилой фонд в районе имеется, - а жильцы-то где?
- Тут мы не виноватые, - с места в карьер, горячо, как будто бы слова, которые он долго копил в душе, - да вдруг прорвались стремительным потоком, - всем желающим даем квартиры, так, - а все равно никто не едет… Нет, где это видано, а? Вы что-нибудь подобное можете припомнить? Всю жизнь из-за жилья война, из-за квартир из-за этих, а тут…
- Так ничего удивительного. Это ж не жилой район, это пейзаж после атомной войны какой-то. Тут не жить, тут "Сталкера" снимать. Где народ-то? Неужто подчистую вымер?
- Что? - Испугался сопровождающий. - Почему - вымер?
- Да вы не пугайтесь, - Нахапетов хохотнул заливистым хохотком, характерным для сволочей из особой породы Ясноглазых, - шучу я. И вообще - не трясись, не наше это дело, - проверять, куда деваются деньги на жилой фонд и с кем вы делитесь. Этим потом займутся, товарищи из ОБХСС.
- Да вы понимаете, - народ уж лет восемь как начал за город сруливать. То одна семья, то другая - которые машины купили. Покупали, говорят, за копейки, но зато чистой воды развалюхи в Сонино, в Гаврилках, в Липневке, ремонт делали. Это уж потом цены до неба взлетели… На место тех, которые переехали, привалила, понятно, публика поплоше. Ну, - дальше - больше, народ повалил в Заславку, Репьево, Кутеевку, в такие места, о которых раньше и не слыхивали… - Он помолчал, а потом махнул рукой, как отрубил. - Был я в той Заславке, поинтересовался: откуда чего и взялось-то! Да что говорить, - совсем обнаглели, улицы вымостили! Дорогу до шоссе проложили! Из здоровенных таких серых плит, - а там все шестнадцать километров… А уж когда завод на реконструкцию закрыли, то и вообще все повалилось. Как-то разом и последние разбежались… Нет больше Северо-Восточного, вышел весь, конец!
- Ага. А что творится тут у вас, под носом, вы, понятно, слыхом не слыхивали… Поди - года два как носу ни одно ответственное лицо не казало?