- Дураков нельзя привлекать к делу, а что касается негодяев, то мы и сами-то…
- Да, - Гельветов согласно кивнул, - для очень больших негодяев в этом правиле приходится делать исключения. Просто по техническим причинам.
- А этот, на фотографии, - он кто?
- Да откуда ж мне знать, - удивился Цензор, - я в первый раз его вижу.
- Ну как он?
- Пока все то же.
- А перспективы?
- Ты знаешь, что такое - "декортикация"? Это когда отмирают все клетки коры головного мозга… У него как раз этот случай. Осталось шиш да маленько, повреждены даже подкорковые ядра, хотя и в гораздо меньшей степени… А нервные клетки, как известно, не восстанавливаются.
- Ты уверен?
- Спроси Сабленка, он и по старинке пробовал всяко, у него то же самое выходит. Только лучше наших разработок по этой части нет ничего. Даже отдаленно сравнимого. Все прежнее, - это как ощупью вместо зрения.
- Вот беда-то, - рассеянно проговорил Гельветов, - да ты наливай себе, мы тут второй день уже, так что полное самообслуживание всех входящих… Так что никакой надежды?
- Слушай, - я тебя не узнаю!!! Ты все время повторяешь б-бессмысленные вопросы, совершаешь бессмысленные телодвижения и смотришь бессмысленным взглядом!
- Ты веришь, - я растерян! В растение превратился человек, который никогда не был мне другом или хотя бы даже приятелем, с которым мы ни раз грызлись так, что шерсть летела… Который не разделял моих взглядов а нередко - так просто мешал, но вот с ним стряслась беда, и я испытываю жуткое смятение! У меня все валится из рук, я не могу ни о чем думать! О чем ни задумаюсь, все упирается в него! Понимаешь, - он слишком долго был рядом и воспринимался, как данность… Гос-споди, какая ж нелепость!
- Неприятно то, что выбыл из строя один из тех, с кем мы начинали все это, первый из нас, и не звоночек ли это оставшимся?
- Вот я, - нередко его поддевал. - Ершисто начал Керст. - Посмеивался над его сверхбдительностью, а вот теперь, после случившегося, мне вдруг пришло в голову: а ведь таких, чтоб истинный охранитель, по призванию, - больше нет. Он всегда был идейным, за совесть работал, всегда думал только об одном, чтобы ни малейших лазеек, ни тени возможности для утечки… Это не долг службы был, во всяком случае, - не он один, это составляло смысл его жизни.
В комнате повисло тягостное молчание, и все собравшиеся, как постоянный состав, так и прибылые, - выпили.
- Э-эх, - тяжким вздохом прервал затянувшуюся паузу Зелот, - а ведь может и так статься, что мы все ошибались, а он один был с самого начала прав…
- Да. Вот кто-то может сказать - мания! Паранойя! А я скажу, - высокое служение. Благородный фанатизм. Он в прямом смысле горел в этом своем служении, а мы, слепцы, не видели этого. Не представляю себе, как он еще смог столько продержаться, потому что человеческая душа не способна выдержать подобное напряжение сколько-нибудь долго…
- А! Бросьте вы! - Керст махнул рукой. - Видели - не видели… Ну скажите, - как бы вы ему помогли? Он обречен был нести свой крест в одиночку, - он рассеянно налил немаркированный коньяк себе и еще в две ближайшие рюмки, - снять этот груз с его плечей могло только увольнение, - а на это он никогда не пошел бы, - или смерть.
- Но переживания последних месяцев, - Сабленок сделал жест четвертушкой соленого огурца, наколотой на вилку, - были экстраординарными даже для него. Он жаловался, что совершенно не может спать, даже со снотворным, а от усталости порой заговаривается, - ну, в смысле говорит не те слова, которые собирался. Просил выписать что-нибудь посильнее.
- А вы?
- Отказал, разумеется. Категорически потребовал, чтобы он срочно ушел в отпуск и отправился в санаторий… профильный. Он очень резко отказался… практически послал, - понимаете? - я потребовал, чтобы он подписался под отказом, думал хоть так на него повлиять. Но на него и это не подействовало. Подписал не моргнув и глазом…
- Почему не сигнализировали?
- Обещал. Вот только он напомнил мне о врачебной тайне. Сколько раз плевал я на это самое обстоятельство, - даже и не думал о нем нисколько, - почему на этот раз не плюнул? А!
- А заговариваться, - заговаривался, - вдруг вспомнил Игорь Иртенев, - я сам был свидетелем. После того, как ему открылось… истинное положение вещей, он мог говорить только об этом, а начав - не мог остановиться, перескакивал с одного на другое, приводил бесконечные примеры, желчно шутил по поводу этих примеров и сам же смеялся своим шуткам, этак отрывисто, вдавался в какие-то никому не нужные подробности, а потом вдруг снова возвращался к оставленной было линии разговора… Теперь понятно - от бессонницы.
- Доктор, - а как у него было с давлением?
- Мы покончили с гипертонической болезнью у своих сотрудников. Совсем. А если вы имеете ввиду инсульт, так забудьте: нет у него сколько-нибудь существенных очагов. Ни кровоизлияния, ни ишемии. Сто процентов.
- А последней каплей, понятно, была это злосчастная операция, эта самая "Гоби". Он воспринял эту историю, - неприятную, даже где-то трагическую, но не более того, - как крах дела всей своей жизни! Как… Как какую-то прямо-таки вселенскую катастрофу! Да она, может, года через два семечками покажется…
- Трудно быть адекватным на фоне такого переутомления и таких переживаний, - плюс бессонница! - тут любой пустяк может переломать даже самую крепкую спину.
- Кстати, - многие описывали, что в подобных обстоятельствах возникает феномен "суженного сознания", когда первое попавшееся решение, даже самое неудачное, которое в других условиях было бы немедленно отброшено, воспринимается, как единственно-возможное. Карпов рассказывал про такой случай из своей практики.
- Толя? - Заулыбался вошедший Феклистов, садясь, и наливая себе и, опять-таки, ближайшим соседям. - Землячок мой? Как же - как же…
- Кто? - Вылупился на него Керст, вошедший поперхнулся и в ответ вылупился на Керста, а тот, как-то невпопад, продолжил, - а ведь это, братцы, веха! Что-то кончилось. И бог весть, что дальше-то будет…
- Мы были шибко заняты, и не заметили, что кончилась всего-навсего наша молодость. И не следует пыжится, и перед собой хотя бы не хрена надувать щеки, потому что уже не мы теперь тащим, везем и толкаем вперед этот неподъемный воз, а он волочет нас за собой, и бог весть, что дальше будет…
Нелепые слова эти не остались без последствий, нелепых, пожалуй, не менее. Вечером этого дня Гельветов тихонько заперся в кабинете, открыл сейф, замаскированный книжной полкой, и достал оттуда сокровенные сорок две страницы, некогда написанные им за время, чуть большее половины суток, и поданные незабвенному Вазгену Балаяну. Обретя практически безраздельную власть в пределах нынешнего треста, он распорядился отыскать тогдашний свой отчет и под роспись передать ему, для хранения в личном архиве. Казалось ему, что документ этот станет бесценной реликвией, и нет нужды, что истинную цену ему будет знать лишь он один: ценя себя трезво, как ценил и все, Гельветов знал, что является предельным индивидуалистом, и то, что мнения всех остальных, сколько их ни есть на белом свете, интересуют его постольку-поскольку, принимаясь к сведению, но ничего не решая. На самом деле, получив бумаги в исключительное пользование, он вдруг поразился нелепости собственной затеи, и с тех пор ни разу их не читал, не доставал и не трогал. Этот случай был первым за несколько лет и первым по факту. За истекшее десятилетие не больно-то качественная бумага успела пожелтеть, и даже начала крошиться по краям, паста шариковой ручки выцвела и, местами, поменяла свой цвет. Документ вдруг напомнил ему цветок шиповника, позабытый между листами какого-нибудь никогда не раскрываемого кодекса еще в девятнадцатом веке: высохший до невещественности, прозрачный, и хрупкий настолько, что, кажется, готов превратиться в пыль от первого же прикосновения. Перелистывая ломкие листки пальцами, даже отогнутыми от предельной осторожности, решил про себя: нет. Не как засушенный листок из древнего гербария. Как прикрепленная к осоке прозрачная кожица личинки стрекозы после того, как взрослая хищница выбралась наружу, обсохла, расправила крылья - и улетела, и не найти, не поймать, не догнать, и ничего-то не вернуть, и напрасны любые сожаления. Радоваться, впрочем, тоже бесполезно, потому что, трезвый, он трезво отдает себе отчет: это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не он, давно уже - не он, а прошлого нет, и нельзя его поправить, да и не стал бы он ничего поправлять, потому что устал, потому что тоскливый ужас охватывает от одной только мысли браться за подобное - еще раз. Увидав, что на последней странице, между тогдашней датой, выведенной тогдашней его рукой, и казенным штампом есть с четверть странички свободного места, взял ручку и написал: "Дело, начатое мной в день, дата которого указана выше, считаю законченным ввиду полной бессмысленности дальнейших усилий: все, что я могу еще предпринять в этом направлении, не окажет на дальнейшее сколько-нибудь существенного влияния. Понимание действительно способно прекратить любое действие, но приходит исключительно только тогда, когда поздно бывает хоть что-то прекращать. Закончено 28. 05. 8*. Гельветов."
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ВКУС ЯГОДОК
XXVIII
- Не-ет, - медленно покачал головой Островитянин, - "самый низ" в моем случае обозначает перевод в рядовые аналитики. Которые слушают "Маяк" начиная с самого: "П-пам-мм!!!!" - в шесть часов утра, - знаете? - читают "Правду", и обедают бутербродами, не снимая нарукавников. Если придерживаться данной терминологии, то я опускаюсь ниже дна выгребной ямы. Самое интересное, что сам же и напросился.
- Простите, я что-то не понимаю, вы что…
- Вот именно. Постараюсь разобраться, что и как, на месте. Давно пора, знаете ли… Как в американском флоте: обязательно с корабля - в штаб, из штаба - на корабль. Похоже, что это просто необходимо.
- Вы? С бесшумным пистолетом, фотоаппаратом-пуговицей и ампулой яда в воротнике? Это, знаете ли, как-то не очень вяжется с тем Майклом Спенсером, которого я знаю! Сами же говорили, что фабианец-дедушка не вкладывал денег в русские бумаги, так что уж вам-то, с вашим состоянием… Могли бы жить и ни в чем себе не отказывать, и выйдя в отставку.
- А смысл? Коптить небо? Мои предки, - в значительном числе поколений, - настолько преуспели в этом почтенном занятии, - что на мою долю остались совершенные пустяки. Кроме того, - покидать ринг после первого же нокаута, согласитесь, несколько… Несколько неспортивно. Не соответствует самому духу спорта. - Островитянин говорил задумчиво, мягким тоном, но почему-то чувствовалось, что решение его - окончательно, а этот интеллектуал со всеми его дипломами и безупречными манерами на самом деле не менее упрям, нежели легендарные создатели Британской империи. Равно как и те ребята, что с той же мягкой улыбкой, этак, невзначай, валили в Канал "мессершмиты", а потом, вернувшись, острили по поводу пересушенных бифштексов. А если бифштексов не было, то без малейшей жалобы, невозмутимо жевали всякую малосъедобную дрянь. - Впрочем, все обстоит не столь драматично, как вы, наверное, себе представляете. Я целый месяц с предельным усердием изучал грузовики, и теперь отправляюсь в Россию в качестве представителя "Магируса". Должен признаться, что терпеть не могу немецкого языка, у меня от него постоянно першит горло, а по ночам снится, что я почему-то блаухаунд… Мы отправляемся шестого июня, через Южную Корею, на какую-то там стройку, связанную со знаменитым БАМ-ом, и на которой как раз и работают упомянутые грузовики. Наши немецкие друзья провели всю подготовительную работу со свойственной им точностью, так что теперь я имею роскошную… кажется это называется "крыша", да? Вариант, кстати, самым естественным способом решает щекотливую проблему финансирования миссии в рублях. Они утверждают также, что необычный путь проникновения, - с востока, - сам по себе является дополнительной гарантией от возможных неприятностей. Ну, а поскольку в мои планы действительно не входит добыча каких-либо секретов, то дело это и вообще не должно представлять собой сколько-нибудь серьезной опасности.
- За исключением самого по себе пребывания в России.
- Да, за исключением. Больше того, не просто в России, - изображая преувеличенный ужас, он выпучил глаза и заговорил зловещим шепотом, - а в Си-бир-ри! Бросьте, дорогой мой, - сказал он уже совсем-совсем другим тоном, - если соваться, куда не следует, то сгинуть можно и в Сохо. Не говоря уж о Гарлеме. Это вообще самое главное в искусстве выживания, - не соваться, куда не следует. Я уверен, что мне ничего не грозит, кроме отвратительного сервиса, скверных дорог, да неизбежной время от времени скуки в этой серой стране.
Представительство фирмы оказалось закрытым. Напрочь. Постороннему человеку могло даже показаться, что тут никого и не было, причем на протяжении достаточно долгого времени, но, находясь под гипнозом легенды о пресловутой немецкой точности и пунктуальности, он, разумеется, ничего подобного не заподозрил. Хотя основания, надо сказать, были. Этот край был еще настолько новым, что простота обхождения просто-напросто поражала. В международном аэропорту его - да, встретил работник немецкого консульства, которого приблизительно ввели в курс дела, но практически не говоривший по-английски. Так что практика в немецком разговорном началась прямо с первых минут пребывания на этой земле. Кроме того, в Тынде он никогда не был и не мог быть особенно полезен в качестве сопровождающего лица. Восхитившая его идея "иностранной" крыши начала оборачиваться своей иной стороной: во всем происходящем Островитянин ощутил отчетливый привкус какой-то второсортности, небрежности, дилетантизма. Очевидно, местные немцы не чаяли побыстрее отделаться от непонятного, ненужного, навязанного им чужака, так что билеты на ближайший рейс местной авиалинии были у встречающего уже при себе. С самого момента встречи взгляд герра Хофмайера показался ему несколько необычным. Равно как и манера говорить как бы несколько в сторону, и, по возможности, не разжимая губ. Как и маниакальное стремление соблюдать с вновьприбывшим дистанцию не менее двух с половиной - трех ярдов. И только когда почтенный герр повернулся с заметным заносом, все кусочки мозаики, наконец, обрели свои места: Вильгельм Хофмайер был совершенно пьян и удерживался на ногах только благодаря чудовищному усилию воли да еще немалому, очевидно, опыту. И теперь Спенсер молча недоумевал, каким образом умудрился не заметить этого обстоятельства с первого же мгновения. И отнес это на счет естественного дорожного утомления и присущего, - как он считал, - только ему особого рода приятного оглушения от быстрого переноса в совсем-совсем другую страну. Майкл поначалу не обратил внимания на небольшой самолет, к трапу которого их доставил бесшумный автобус, мельком глянул раз, потом - другой, а потом вгляделся уже с неподдельным любопытством. Он считал себя экспертом по советской авиатехнике, - и не только по военной! - но это была незнакомая модель. Новенькая, вместимостью человек на сорок - пятьдесят, очень приглядная машинка с гладкой светло-серой обшивкой называлась "М - 26" и была винтовой… Вот только гондолы не принадлежали ни одному из известных ему двигателей! И не могли принадлежать. Черт бы его побрал, если могли! Это были не двигатели, - Майкл никак не мог подавить внезапного острого приступа раздражения, вызванного всеми чер-ртовыми нелепостями чер-ртового дня и обрести обычное присутствие духа, - это тоже была чер-ртова нелепость. Да и винты, - с пятью хищно, наподобие татарских сабель, изогнутыми лопастями, если приглядеться… А главное, - никто вокруг не обращает на эту дикость ровно никакого внимания! То есть как так и надо! Так, глазея и злобясь, он и стоял бы еще неизвестно сколько, но его без особых церемоний поторопили. "Чертова нелепость" в два счета раскрутила противоестественные, как вожделение к Пресвятой Деве, пропеллеры, приглушенный ровный гул моторов, не имевший ничего общего с ревом поршневых моторов или пронзительным, хищным свистом и громом турбин, тем не менее что-то мучительно напоминал ему особым, ненавязчиво-ноющим тоном, но тогда он так и не вспомнил, - что именно. Потом-потом, когда стало до звонкости - ясно и мучительно больно, Островитянин вынес Обоснованное Суждение относительно корней тогдашней своей бестолковости. Образованный англосакс может иметь любое вероисповедание. Быть англиканцем, пресвеританином, методистом, иеговистом и баптистом, квакером и мормоном, даже атеистом, даже католиком, - это ровно ничего не значит. На этот счет он может мнить все, что ему угодно, потому что на самом деле он, - фрейдист. Вот и нужное воспоминание не давалось по той единственной причине, что - вытеснялось из сознания, не допускалось туда в виде мало-мальски вменяемой мысли именно в силу своей нестерпимости. Понятное дело, - из-за Эдипова комплекса, подхваченного в младенчестве, как в семнадцать - подхватывают легкий триппер, в пятьдесят - аденому, а в семьдесят - сами бывают подхвачены Кондратием (Kondrat? Kondraty? Condratiy?). Связь звука и комплекса - очевидна любому правоверному, но потребует слишком долгих пояснений любому непричастному.