- А тебе, вообще-то, - куда?
Майкл в ответ махнул четырьмя пальчиками правой руки, что, по его разумению, должно было выглядеть достаточно по-иностранному.
- А! Не обращать внимания. Езжайт, куда надо. Меня должны забирайт из любого места. Условия контракт, яволь?
- Ну, смотри! Мне, вообще-то, неблизко. Не знаю, как ты оттуда.
- Расходы обеспечиваться прямо сразу, без бюрократи…
- Тогда без проблем. Вдвоем оно веселее.
Скоро колесный агрегат по кличке "Магирус" вильнул с дороги вправо, между отрогами холмов и понесся по бездорожью, среди которого только кое-где, вовсе непостоянно можно было разглядеть едва заметную колею. Грузовик, не снижая хода и без изменения негромкого, чуть гнусавого звука того самого двигателя, несся по камням и рытвинам, так, что то правые, то левые колеса, поочередно оказывались выше, выхлестывал фонтаны глинистой жижи из глубоких луж, плавно покачиваясь и казалось, что он извивается на ходу, будто резиновый. Водитель, каков бы он ни был, не мог не ценить машину, - и, тем более, такую машину, - а это значило, что такой режим для него привычен и считается вполне допустимым. Майкл в ужасе закрывал глаза, когда дьявольский механизм спрыгивал с довольно высоких обрывов или пересекал ручьи, почти вовсе расплескивая их мутную воду, но, похоже, прочность его была рассчитана еще и не на такое. На столкновение с рифом на тридцатипятиузловом ходу? На десантирование без парашюта? На прямое попадание из Большой Деборы? Водитель, дотоле, видимо, вынужденный довольствоваться гораздо менее выносливыми конструкциями, сейчас, похоже, был просто в экстазе, и явственно проявлял готовность и еще увеличить скорость безумного ралли по бездорожью. Вдруг подумалось, что именно так должен бы выглядеть фронтовой танкист с сизыми пятнами от заживших ожогов на физиономии, которому, - скажем, после госпиталя, - дали не то, что новый танк, а танк следующего поколения. Которому - наплевать на те пушки, которые были страшны еще вчера, который - походя сносит и выворачивает любые надолбы и вареные из рельсов "ежи" таранным ударом несокрушимого корпуса, прыгает с крутых откосов и птицей перелетает траншеи, врываясь на позиции, как волк - в отару и режет, режет, режет, пока кровавый угар не застелет глаза.
- Потщему это…, - чтобы задать этот насущный вопрос, Островитянин старательно выбрал промежуток времени, не обрекающий на немедленную потерю языка, - не по дороге?
- А - крюк лишний в три сотни до моста… А так - через полчаса аккурат к нему выскочим.
Похоже, - он твердо знал, что говорит, потому что они именно вывернулись после очередного поворота на узкую колею, усыпанную каменной крошкой, и она - вливалась в шоссе, как тот самый ручеек с мутной, глинистой водой вливается, к примеру, в Енисей. Но уже оттуда был превосходно виден тот самый мост. В терракотовой конструкции, переброшенной через полукилометровую полосу серой воды, было что-то, заставлявшее вспомнить архитектуру готического собора времен вдохновенного расцвета, - или, скорее, скелет радиллярии. Опоры походили на окаменевшие струи, бьющие из реки и сросшиеся сверху, там, где настоящие струи начали бы расходиться веером сверкающих дуг, опадая, - в арки семидесятиметровой высоты, способные пропустить любое судно. Огромная, несомненно - чудовищно прочная, безусловно - невероятно тяжелая, конструкция казалась невесомой. Водитель, привыкший к тому, что показалось Майклу одним из чудес света, - не отреагировал, а вот у пассажира захватило дыхание. Поначалу глаз попросту отказался воспринимать самое поразительное в облике этого и без того поразительного сооружения: оно как будто плыло в прозрачном облаке, зеленом - от молодой листвы раннего, сладкого лета, розово-лиловом - от цветов. Когда грузовик взлетел на мост, пассажир чуть не вывихнул шею, пытаясь за краткое время путешествия над рекой разобрать и запомнить побольше подробностей. Цвели опоры. Ползучая зелень, добравшись до параболических сводов арок, цепко оплетала их, упруго поднималась над перилами, поднимая заодно целые облака розовато-белых цветов, и свешивалась вниз, над гладью серой, угрюмой в своей спокойной, уверенной силе, Реки. Разумеется, - она текла в этих местах бесшумно, но путешественнику, одурманенному запахом, одновременно сладким и будоражащим, казалось, что он слышит ровный, негромкий гул от движения громадной массы воды. Но даже массивные, солидные, грубоватые фонари, долженствовавшие обозначить те пролеты моста, которые были предназначены для навигации, в темноту, туман и непогоду, тут выглядывали в окружении цветов и зеленых листьев.
- Это, - он показал пальцем, поскольку теперь, после бездорожья, движение по хорошей дороге казалось прямо-таки полетом на воздушном шаре, - есть хорошо. Очень красиво, да…
- А чем плохо, - легкомысленно согласился шофер, - говорят, откуда-то специальные кусты привезли, чтоб, значит, от сырости росли и цвели красиво. Навроде лиан. Вывели, или откуда-то из Африки добыли. В порядке братского обмена, значит…
Эта местность в полной мере обладала этой способностью, - скрывать. Проделав по ней всего около ста миль, он убедился в одном: сказать заранее, что ты увидишь за очередным поворотом из здешних, - нельзя. Это было невозможно даже на шоссе, и сугубо, - после того, как оно было покинуто.
Когда машина миновала очередной отрог, чуть ли ни протискиваясь между холмами, обогнула один из них, взгляду открылась уединенная долина, достаточно обширная, но при этом прекрасно укрытая от постороннего глаза. На широких лугах, тянувшихся вдоль небольшой речки, паслись крупные, темно-бурые, как-то диковато выглядящие коровы, лес, постепенно густея, взбегал на окрестные холмы, некоторые из которых, впрочем, были почти голыми, покрытыми каменистыми осыпями. А поодаль, на вершине одного из холмов, показался Дом. Островитянин бросил на него мимолетный взгляд, как на все прочее, потом пригляделся чуть пристальнее, а потом у него попросту захватило дух. Коричневато-розовая двенадцатигранная башня. С витым шпилем и сужающимися кверху колоннами, похожими на окаменевший рог доисторического нервала. На шершавые сталагмиты, прихотливо набранные за тысячи лет из тончайших слоев камня и теперь искусно подсвеченные в своей древней пещере. На вдруг застывшие в заботливо уловленный момент струи вязкой лавы.
С зазубренными, темно-зелеными гребнями, тянущимися вдоль всех двенадцати ребер сверху донизу, и стенами, изборожденными, словно раковина из океанских глубин.
И сам весь, - как сотворенное из обожженной до звона терракотовой глины, прихотливое изделие несравненного гончара средневековой Японии, несущее неизгладимый отпечаток спонтанности вдохновения и божественной неуравновешенности души самого мастера, он как бы вырастал из приземистого холма, из травы, из невысокого кустарника, подернутого газовым розовато-лиловым огнем цветов. Больше всего это напоминало творение великого Гауди, но только напоминало: сколько-нибудь опытный взгляд тут же определял явные стилевые отличия. Не Гауди, - чувствовался тут этакий неподдельный, от Китая, от Кореи, от Японии, от Желтой Азии идущий стилевой акцент. Не Гауди, - но кто-то и не намного более слабый. Скорее всего, - тот же самый человек, который построил мост через Реку. Только здесь его фантазию не сдерживали жесткие требования функциональности, - и в этом-то обстоятельстве и состояло главное отличие.
Со времен обучения в колледже, с самых первых лет и месяцев его у Островитянина выработалась привычка подводить итог дня, при особой удаче - присваивать ему нечто вроде девиза. Мысленно, - но такими словами и формулировками, как будто бы записывал их в сокровенный дневник, который никому не показывают. Это - вовсе не носило характера обязательного ритуала, но при случае вспоминалось само. И здесь. День не кончился, он еще и не думал кончаться, но девиз его уже сложился окончательно и бесповоротно, словно всплыл из глубин подсознания: День Многословных Мыслей. Вещи, попадавшиеся на его пути в этот день, слишком часто нельзя было вот так попросту узнать, привычно отнеся в специально отведенную ячейку сознания, чтобы для обозначения их хватило одного единственного имени, описать в считанных определениях, апеллируя к давно знакомому, такому, что хранилось бы в памяти. Слишком многое приходится представлять в многословных, как адвокатская речь, описаниях. Если вдуматься, - еще один признак пребывания в ином мире, не слишком похожем на тот, к которому привык.
С третьего взгляда Майкл окончательно убедился, что - обязан побывать в этом доме, а без этого - никогда не сможет, не посмеет, не позволит себе считать свою тайную миссию вполне успешной.
- Это… - шьто?
- А? - Длинноволосый шофер не сразу сообразил, о чем его спрашивают, а потом расплылся в улыбке. - А-а-а… Дом Кольки Степяну. Молдаванина. Понравилось? Хо-ороший парень, хотя и с причудью…
- Он - кто?
- Мосты строит. Слово еще какое-то, прораб - не прораб, знаю хорошо, на языке вертится, а сказать никак не могу… Сам все увидишь, успеешь поговорить, пока… Ну, то-се… Увидишь, короче…
XXIX
Увидав хозяина впервые, Майкл в очередной раз поразился, насколько емким является этот термин: "парень". Движения человека, вышедшего им навстречу, дышали уверенностью и силой, пожалуй, - даже величавостью, но достаточно было взглянуть ему в лицо, чтобы понять: он был очень стар. Широкое, почти квадратное лицо прорезали крупные морщины, а вислые усы, опускавшиеся много ниже тяжелого подбородка, были совершенно седыми. Но, главное, глаза из-под морщинистых век смотрели с тем особым, от благоприобретенного равнодушия идущим, покоем, который присущ только глубоким старикам. У Майкла язык не повернулся бы назвать хозяина уменьшительным именем. Ну, - не тянул тот на "Кольку", - и все тут! Он был похож на старого генерала из аристократов, ушедшего на покой, на богатого фабриканта оружия в четвертом поколении, передавшего дело старшему сыну, которому и самому-то уже за пятьдесят, на лорда и члена Палаты Лордов, не посещавшего заседаний уже много лет, но на Кольку он похож не был. Ни на какого - Кольку. По привычке анализировать, по возможности, - все, Островитянин задал себе вопрос о причине, по которой ему в голову пришли прежде всего сравнения с генералом и фабрикантом оружия, а потом понял, - только они, наряду с самыми удачливыми из политиков, жили так бесконечно долго, как этот вот грузный старик в цветном жилете поверх светло-голубой рубахи, и при галстуке из широкой, темно-синей шелковой ленты, завязанной свободным бантом. Даже при условии блестящего владения русским, но все-таки будучи иностранцем, трудно иметь твердое, на уровне устоявшегося собирательного образа, представление о том, что такое "прораб". Но при этом Майклу все-таки казалось, что это - нечто иное, не вполне соответствующее личности, которую он видел перед собой.
Старик, у которого уже был один гость, даже слышать не хотел о том, чтобы они покинули его дом, не пообедав. Худая, черноволосая, молчаливая женщина в возрасте, с виду, немного за сорок, та самая, что встретила их на крыльце, так же молчаливо и с видом тотального неодобрения ко всему на свете вообще, собрала на стол. Снедь отличало необыкновенное обилие свежей зелени, отчасти - совершенно незнакомой Майку, несколько сортов соленого сыра и то, что вино тут подавалось к столу в глиняных кувшинах. Шофер, по имени Сергей, но изъявивший готовность отзываться на кличку Серый, чувствовал себя тут явно не в своей тарелке, а оттого был мрачен, молчалив, но беспокоен, отчего постоянно ерзал и крошил хлеб, как ребенок, мающийся на слишком чинном обеде, длящемся вот уже час. Гость, представившийся Михаилом, тоже больше помалкивал и не позволял себе пялиться на сотрапезников, но парочка предельно мимолетных взглядов, брошенных на англичанина и все-таки уловленных им, показались Майклу несколько подозрительными. Вроде как неспроста. Комната, в которой ели и пили вино четверо мужчин, имела богатое, но достаточно своеобразное убранство: везде, в хорошо продуманном порядке, на специальных подставках, под стеклянными колпаками и без колпаков, в освещенных нишах за стеклом и без стекла, в шкафах на полках, - виднелись всевозможные макеты разнообразнейших зданий. Часть из них изображала всемирно известные ансамбли вроде Золотого Храма, комплекса Гугун, парижского Пантеона или Миланского Собора, другие - здания, англичанину неведомые, а часть, похоже, обозначала собой проекты нереализованные. Одних только самых знаменитых готических соборов Островитянин насчитал одиннадцать, - похоже, они составляли предмет особого увлечения хозяина, постоянного, или же владевшего им какое-то время. А еще - макеты мостов. В основном - небольшие, зато было их множество. Впрочем - среди них выделялись макеты весьма масштабные, достигавшие в длину нескольких метров, и среди них, понятное дело, - тот самый мост, недавно виданный Майклом в натуральном виде и в полном великолепии. Он поднял брови и округлил глаза, подражая советскому фильму про западную жизнь, изученному им специально, в инструментальных целях:
- Коллекционир? Разрешайт посмотреть?
- Што? - Глуховатым голосом переспросил хозяин. - Посмотреть? Да ради бога…
И, пока гость, заложив руки за спину, наклонялся над очередным макетом или, наоборот, делал шаг назад, чтобы обозреть очередной экспонат целиком, продолжил, не вставая с места:
- Только я не коллекционер. Кому-то, когда-то, в связи с чем-то, пришло в голову, что самым подходящим подарком архитектору будет этакая вот городушка. - Утонченный лингвист, никогда в Островитянине не засыпавший до конца, отметил, что точно такого вот своеобразно-мягкого говора ему еще встречать не приходилось, и сделал вывод, что это вообще должно быть характерно для безупречно говорящих по-русски этнических молдаван. - Ну а потом началось, как обычно: шпионы из доброхотов доносили, что стоят у меня этакие вот вещи, и делался вывод, что я питаю к ним некое пристрастие… Естественно, что чем больше э-э-э… единиц у меня собиралось, тем с большим рвением мне несли новые. На юбилеи и просто дни рождения. На всяческих международно-архитектурных сборищах и просто чтобы подлизаться. На память из поездок и на заказ у лучших национальных мастеров этого дела. От любящих учеников и тайных ненавистников. Сначала их было не слишком много, а потом уже стало поздно начинать сопротивляться. А жизнь я прожил ох, и до-олгую! Порой самому не верится, что первый свой мост я строил аж в двадцатом, на узкоколейке, мальчишкой-десятником…
- А это…, - Майкл показал на ту самую модель, - тоже ви?
- Представьте себе. Я начал с мостов, я долго-долго строил мосты, не попал даже на фронт, даже в саперные части, потому что строить и восстанавливать мосты в тылу оказалось даже нужнее, потом я долго-долго не строил мостов, строил много, что угодно, кроме мостов, а вот теперь - опять… От чего ушел, к тому вернулся, круг замкнулся, герр Кляйнмихель, и это явный намек судьбы, что уже переделано все, к чему она меня предназначала, и пора, пора… Немножко жаль, потому что только сейчас у меня появился дом, который я всегда хотел, есть здоровье, досуг, - вот даже востребованным оказался нежданно-негаданно, - а пора. Вы еще молодые люди и не можете представить себе этого чувства, когда, казалось бы, только открыл утром глаза, а уже вечер.
- С цветами, - гость старательно изобразил в воздухе нечто среднее между фонтаном и взрывом, - это есть интересно…
- Стариковская причуда. Изобразил, как получилось, потому чего-то вроде бы как не хватало, но Толич ухватился именно за этот эскиз, и заставил проработать, а его жулье привезло то, что все-таки подошло… Откровенно говоря, я и подумать-то не мог, что сыщется что-нибудь подходящее.
- Это - секрет?
Старик махнул рукой.
- Мангр Бейли. Во всяком случае так мне сказали. Весной он цветет, - ну ладно. Летом, - нашим летом! - он дает хорошую, плотную зелень. Но вот осенью листья его становятся темно-лиловыми в красную полоску, и мне говорят, что именно за это его прозвали Полосатым Мангром. Потом, - это мангр! - облетает, а ветки у него - кривые, черные и корявые, как когти дьявола, так что мост начинает походить на орудие пытки, покрытое заскорузлыми от засохшей крови крючьями… Когда на них, над седой замерзшей рекой, под сизым от мороза небом, - да еще целая стая ворон в качестве украшения, то и вообще получается, доложу вам, та-акая картина… Я спрашиваю их, не называется ли он, по совместительству, еще и Лысым Мангром или, к примеру, Помойной Елкой, а они смеются…