— Ну и пускай тошнит, — бывало, вздыхал Отец. — У нас в Красноблоке быть технарем — единственный способ сохранить лицо и, соответственно, совесть — относительно чистой…
В конце концов, я уступил. Вскоре после этого Красноблок развалился, а Отец погиб при взрыве ПОЛЫНЕЙ. Я очутился на улице, как, впрочем, и большинство других стройбанов, так что — нечего мне жаловаться. Все хлебали по полной…
***
Мне надлежало срочно искать работу. От этого теперь напрямую зависела жизнь. Шутки кончились разом с Перекраской. Почему? Да потому, что домкомы Западного крыла свернули «рекламную акцию» по поставке к нам в казармы гуманитарной дыхсмеси, мотивировав свое решение тем, что, раз уж Красноблок исчез, то и качать, по большому счету, некуда.
К тому времени отечественные установки, мешавшие нашу паршивенькую местную дыхсмесь, которая централизованно подавалась в казармы, распределяясь в равных долях посредством кранов, торчавших из потолков, приказали долго жить. Давидовичи упразднили их в рамках борьбы с постыдной красноблочной уравниловкой. Отныне каждому стройбану предстояло самому заботиться о том, чем дышать, и что жевать. В остававшиеся от Красноблока репродукторы, по ним раньше транслировали торжественные марши, было объявлено: забудьте о халяве, товарищи, возьмитесь за голову и засучите рукава.
Первые два пожелания были исполнены нами без проволочек. Халява канула в прошлое вместе с изречениями Основоположников о равенстве и братстве, это мы уже поняли к тому времени. Ну а за головы взялись, когда появились первые шоковые терапевты. Засучить рукавов почти никто не успел. Зато у терапевтов они были заранее засучены.
Стресс — есть полезная реакция, помогающая организму выжить…
Ганс Селье, эндокринолог, директор
Международного института стресса.
III. Стройбан стройбану — ликантроп
Как я уже говорил, Перестановка стала органичным продолжением Перекраски, о чем было во всеуслышание объявлено Давидовичами. Но, перед тем, как к ней приступать, руководство наметило меры по радикальному сокращению числа прописанных в бывшем Красноблоке стройбанов. Это делалось, чтобы обуздать безработицу, свирепствовавшую в казармах из-за массового закрытия мастерских. Надо было что-то с этим делать? Разумеется, надо. Создавать новые рабочие места? Каким образом, если мы заморозили все наши стройки, прилепившись к Западному крылу на правах паршивой пристройки? Пускать проблемы на самотек было бы безответственно. Адекватным ответом вызовам, перед которыми очутилось Содружество Непродыхаемых Газенвагенов, стала Шоковая терапия.
Оперативно, как ополчение на подступах к Собору, некогда остановившее швабров Шпиля Грубого в шаге от наших главных тогдашних святынь, были сформированы бригады по оказанию скорой неотложной помощи тем стройбанам, кто нуждался в ней в самую первую очередь. В шоковые терапевты охотно брали попавших под сокращение оперативников Комитета жильцов-соглядатаев, так как они были физически развиты и закалены в аморальном плане. Их наскоро обучали приемчикам неотложной помощи, и бросали в бой, в депрессивные казармы и коридоры. Бывшие стройбаны сразу же прозвали этих решительных ребят тимуридами или тимуровцами, от имени председателя совета их отряда главного шокового терапевта СНГ Тимура Объегоркина-Голого. Зловещая была личность, доложу я вам, вспомню — вздрогну. Некоторые, счастливо пережившие то времечко стройбаны впоследствии оправдывали Голого, утверждая, будто он был по характеру добряком, просто ему спускали разнарядку из Пентхауса, где указывалось, сколько стройбанов надлежит подлечить в отчетном квартале, и он плакал, когда брал под козырек. Может и так, тут мнения сильно разнятся. Полковник, например, говорит, у Голых в роду по мужской линии всегда хватало психов, страдавших вспышками маниакальной мизантропии, зачастую перераставшей в натуральную ликантропию. Синяки, укусы и рваные раны — самое малое, что грозило тем беднягам, кто попадался Голым, когда у тех начиналось сезонное обострение. Порой, дело принимало столь серьезный оборот, что в окрестностях родового гнезда Голых пустели целые коридоры. Соседи массово бежали на другие этажи, не хотели, чтобы их растерзали. Родной дед главного шокового терапевта, даже фамилию поменял на Объегоркина, безуспешно пытаясь отделаться от ликантропической кармы. Не помогло. Ликантропия снова проявилась уже в третьем поколении, причем, в тяжелейшей форме.
Объявив устаревшие лозунги про равенство и братство дырявой ширмой, за которой насквозь прогнивший жильцененавистнический красноблочный Домострой скрывал свое полное моральные банкротство, Тимур Объегоркин-Голый провозгласил, что отныне и навеки вечные:
СТРОЙБАН СТРОЙБАНУ — ЛИКАНТРОП
В соответствии с этим мессиджем его подопечные из отряда тимуровцев начали шнырять по всему Содружеству Непросыхаемых Газенвагенов, тыча мощными электрошокерами в тех, у кого не было сил от них сбежать. Доходяг в отсеках хватало. У нас давно кончились запасы припасенного агрессивными военруками провианта, воздух был на исходе, и многие стройбаны еле ползали, как сонные мухи, готовые впасть в долгую зимнюю спячку. Они становились легкой добычей для тимуровцев, после оказания неотложной помощи, спячка становилась вечностью. Жертв было так много, что шоковые терапевты валились с ног. Но оно того стоило. Им платили сдельно.
Поначалу стало только хуже. Жизнь в казармах, и при Домострое весьма условно соответствовавшая этому понятию, превратилась в ад. Кроме опасности схлопотать удар током из-за угла, дышать сделалось совершенно нечем. Пряно-горьковатый смрад паленого мяса стоял буквально повсюду, некоторых, еще державшихся на ногах стройбанов, мутило. Они падали на колени. Тимуровцы только того и ждали. Тотчас набрасывались со всех сторон. Сыпались искры, вопли быстро обрывались, лишь изредка переходя в хрипы. Шутка ли дело, получить разряд в несколько тысяч вольт!
Тимур Объегоркин-Голый, часто появляясь в Криво-говорящих зеркалах, выступал с обнадеживающими заявлениями, обещая, все скоро наладится, только надо еще самую чуточку перетерпеть.
— Шоковая терапия пошла нам на пользу! — распинался Голый перед камерами. — Она заставила бывших стройбанов взбодриться, заново почувствовать вкус жизни. Это оздоровление, господа. Моя методика работает. Довольно с нас убогого Красноблочного Общака, угнетавшего в порабощенных жильцах индивидуальность наравне с духом свободного предпринимательства, выражающемся в нестерпимой жажде дышать за троих, а то и десятерых!
Еще одним популярным лозунгом того периода стало его изречение:
ШАРЕ — НЕТ!
КАЖДОМУ ЖИЛЬЦУ — ПО ИНДИВИДУАЛЬНОМУ ЗАГУБНИКУ!
— И, я вам торжественную клятву тимуровца даю, судари мои с сударушками: мы не свернем с намеченного пути, пока поголовно не превратимся в ликантропов до самого последнего стройбана! — потрясал холеными кулачками Голый, а его потная круглая физиономия лучилась непреклонной решимостью. Глядя в его гнусную харю скопца, я нисколько не сомневался, сам главный шоковый терапевт давно уже прошел все стадии перевоплощения в оборотня.
Поразительный нюанс. На первых порах, изнывавшие от жесточайшей гипоксии стройбаны, не пропускали ни одного публичного спича этого злобного евнуха, жадно глотая каждое слово, сыпавшееся из пухлого рта оратора. Если это был самогипноз, он имел устойчивый перверсивный привкус. Это было нечто вроде коллективной «сексуальной девиации», когда участники группового садомазохистского сеанса с элементами аутоасфиксиофилии, получают утонченное удовольствие по обе стороны экрана. Впрочем, вряд ли сам Тимур Объегоркин-Голый страдал от духоты…
Справедливости ради скажу: одновременно с введением неотложной помощи ослабшим стройбанам, шоковые терапевты организовали адресную поддержку малодышащих, которых тоже развелось немало. Помощь заключалась в том, что их поддерживали под руки по пути к Балластным шахтам, чтобы не спотыкались и не ошиблись, ненароком, адресом. Мера назрела давно, многие малодышащие почти не передвигались своим ходом, и народным дружинникам по охране общественного порядка, широко привлекавшимся к этой миссии, зачастую приходилось тащить малодышащих на собственном горбу. Кстати, примерно в это время из словосочетания народный дружинник исчезло прилагательное, его признали чересчур домостроевским. Чуть позже дружинников переименовали в насиловиков…
В быту переживших Шоковую терапию стройбанов тоже настали перемены. Но не те, о которых пел чернявый гитарист, когда стройбаны ломали ССанКордон. Централизованное воздухоснабжение казарм отключили. Атмосфера в отсеках быстро наполнилась углекислотой. Это еще больше упростило задачу шоковых терапевтов по очистке бывшего Красноблока от уродливых пережитков порочного прошлого. Уцелевшие стройбаны обзавелись переносными кислородными баллонами, мы таскали их на перевязи за спиной. Баллон можно было подзарядить у ближайшего терминала-загубника, их наспех обустроили на каждом этаже. Не бесплатно, разумеется, а за купоны, которые предстояло добыть любой ценой.
Мне крупно повезло. Я мог себе позволить такую роскошь, поскольку стал челноком.
***
Кстати, если уж на то пошло, в те весьма непростые времена бурного торжества Ликантропии над другими ценностями, пробиться из технарей в челноки считалось недюжинным карьерным ростом. Спору нет: стать налоговиком или насиловиком из ячейки борьбы с незаконным оборотом конопли в целях защиты ее законного оборота, было куда кучерявее, но для этого требовалась крепкая волосатая лапа. У меня ее не было отродясь. Откуда…
— Челнок так челнок, сказал себе я. Нефиг перебирать харчами…
Кто такие челноки, наверняка спросите вы, и, как они связаны с челноками, бороздящими просторы Бассейна Атлантик, посреди которого вздымается неприступная громада Пентхауса? Отвечаю без обиняков: к водоплавающим челнокам те, каким заделался я, не имеют ровно никакого отношения. Наши челноки — это такие удачливые бывшие стройбаны, курсировавшие между Содружеством Непродыхаемых Газенвагенов и Неприсоединившимися этажами с целью извлечения максимально возможной прибыли от мелкооптовой торговли всяческим барахлом.
После бегства Консенсуса в драматически финале Перекраски, обитателям Неприсоединившихся этажей оставалось тихо возрадоваться, что они не присоединились к нам, когда мы настойчиво звали их ПРИСОЕДИНЯТЬСЯ, иначе бы тоже остались без портков. Но, неприсоединившиеся не злорадствовали, чего не скажешь о самодовольных индюках из Западного крыла. И не кривили душой, рассыпаясь в лживых насквозь соболезнованиях. Наоборот, неприсоединившиеся жильцы нам искренне сочувствовали и охотно шли навстречу во всем, что касалось налаживания взаимовыгодного сотрудничества. Оно, главным образом, состояло в том, чтобы выменивать у неприсоединившихся дефицитный импортный ширпотреб на неприкосновенные стратегические запасы агрессивных военруков, сделанные на случай полной изоляции, которой нам грозился Рональд Альцгеймер, объявивший Красноблок Отсеком Зла. Предполагалось, нам доведется долго питаться спагетти из варенных портупей.
Предвидя такой вот нешуточный оборот, агрессивные военруки решили запастись портупеями впрок и методично забивали стратегические кладовки всякой всячиной. Баллонами со сжатым воздухом, топорами, гвоздями и прочей нехитрой снедью, чтобы пересидеть бойкот. К концу Перекраски неприкосновенных запасов скопилось столько, что даже Давидовичам оказалось не по зубам их все украсть. Кое-какие крохи перепали нам, простым стройбанам. Для челноков они стали находкой.
На удивление, обшитые стальными пластинами броневатники ополченцев, каски, шапки ушанки, валенки и другое воинское снаряжение со складов, оказались востребованы на Неприсоединившихся этажах. Ума не приложу, куда они потом весь этот хлам сбывали, но, как говорится, факты — штука упрямая. За одну прорезиненную робу дружинника войск химзащиты, способную выдержать прямое попадание снаряда, начиненного концентрированной серной кислотой, можно было играючи выторговать целый мешок хлопчатобумажных футболок, причем, с походом. Или полтора мешка трусов отменного качества, у нас на них был ураганный спрос. А взамен пары грубых кирзовых сапог с подбитыми гвоздями подошвами, неприсоединившиеся отваливали до пяти пар великолепных войлочных тапок. Вы даже не представляете, какое то было блаженство для любого стройбана, обуть их вместо сапог с портянками, которые полагалось таскать по уставу раньше. В тапочках ты буквально парил, готовый вознестись к потолку, а то и выпорхнуть за пределы Дома.
Аллегория, конечно. Я уже говорил и не поленюсь повторить: ни стройбанам, ни всем прочим жильцам, за Внешними стенами, абсолютно нечего делать. Там, в так называемом Застеночном пространстве, любого из нас ожидает немедленная смерть из-за плотных, перенасыщенных ядом туч, губительных для всего живого. Поэтому и построены сверхпрочные, исстари священные для любого жильца. Сам бесноватый Шпиль Грубый, параноик и поджигатель, не посмел посягнуть на них. А ведь сколько пакостей натворил во внутренних отсеках, не перечесть…
Ну и Подрывник с ним. Я только хотел сказать, что нисколько не стыжусь своей работы, хоть и не оправдал надежд, возлагавшихся на меня Отцом, он-то видел во мне технаря. С другой стороны, ничего удивительного, мы же оба — родом из Красноблока. Отец и в отношении себя, как он сам рассказывал, лелеял весьма честолюбивые планы, пока был маленьким. Мечтал, представьте себе, сделаться настоящим крановщиком. Но, не вышло, в итоге, довелось умерить аппетиты. Кто такие крановщики? Сейчас расскажу.
***
Долгое время эта профессия была самой почитаемой у молодых стройбанов, многие юноши бредили ей, еще не достигнув призывного возраста. Выше котировались разве что верхолазы, но с ними — отдельная история, которой я поделюсь позже. Что же до крановщиков, то про них даже песню сложили и крутили по радио десять раз на дню. Она так и называлась: «Марш крановщиков». Некоторые ее куплеты до сих пор сидят у меня в голове. Ну вот, например:
Не кочегары мы, не плотники-на,
Но сожалений горьких нет,
Как нет!
А мы крановщики-высотники-на,
И с высоты вам шлем привет.
Трепал нам кудри ветер высоты,
И целовали облака
Слегка.
На высоту такую, милая, ты
Уж не посмотришь свысока…
По-моему, он звучал как-то так. Про облака, целующие кудри лишь слегка, как я понял впоследствии из рассказов Отца, было самое оно. В точку. Хотя, на поверку все обстояло далеко не так бравурно, как придумал сидевший на сдельной зарплате поэт-песенник. Но об этом предпочитали не болтать из опасений перед соглядатаями. На их участие в процессе работы крановщика недвусмысленно намекалось прямо по тексту, о них был следующий куплет, предлагавший «пройтись со мной» под угрозой «покинуть в неизвестности стройплощадку». Родившимся в Красноблоке стройбанам не требовалось разжевывать дважды, что на самом деле означала фраза «Пройдемте-ка». Но, она не отвадила Отца от страстного стремления стать крановщиком, ведь он был юн и наивен.
— Многие мои сверстники этим бредили, — рассказывал Отец, и его лицо сразу же молодело, как часто случается, стоит только стройбану вспомнить юность. — После потасовки со швабрами нам довелось делать капитальный ремонт в тех помещениях, куда прорвались эти пакостники. Уму непостижимо, сколько всего они успели у нас испаскудить. Мы-то привыкли считать швабров культурными, воспитанными жильцами, как-никак, они же из Западного крыла. Никому из нас и в голову не приходило, что швабры станут выкручивать водопроводные краны и срывать унитазы с раковинами. А они — даже кафель в туалетах сбивали, чтобы увезти к себе на этаж. Ну и кто они после этого, если не фашисты? Все плафоны в коридорах содрали, голых лампочек — и тех не оставили… — Отец вздохнул, наверное, такая дикость до сих пор не укладывалась у него в голове, хоть он и стал ей свидетелем. — В общем, нам многое пришлось восстанавливать или вообще мастерить заново, так что ребята со строительными специальностями были нарасхват. Одновременно мы начали возводить новые этажи. Жильцов, после того, как мы дали прикурить швабрам прямо у них дома, охватил такой подъем, такой трудовой энтузиазм, что мы просто не могли сидеть, сложа руки. Строили и строили без передыха! А кто на стройке нужнее всех?! Кто самый незаменимый? Правильно: крановщик. Вот эта профессия и стала самой престижной, оттеснив на задний план даже ССанкордонников, как сокращенно звали Стражей ССанКордона при Отце и Учителе стройбанов. Конечно, были еще верхолазы-внебашенники, но их отряд в ту пору только начали формировать, и попасть туда было нереально. Во внебашенники, знаешь, какой конкурс был?! Сто пятьдесят молодых стройбанов на место, почти как сегодня в налоговые казаки! Для начала, требовалось железное здоровье, вдобавок, безупречная биография. И чтобы к родственникам у соглядатаев не было претензий, Комитет их до десятого колена проверял. Крановщиков, правда, тоже проверяли, но все же, не так въедливо. Вот я и решил попробовать, вдруг возьмут. Романтика… — Отец улыбнулся, но улыбка получилась грустной. — Жильцы-идеологи как раз начали компанию, она так и называлась: «ВСЕ В КРАНОВЩИКИ». Почти в каждом оконном проеме, там, где раньше висели плакаты «ВСЕ В ОПОЛЧЕНЦЫ», а до них — лампадки под портретами Архитектора, повесили новые пламенные призывы. Я их как сейчас помню, яркие такие, заманчивые, до сих пор перед глазами стоят. Строительные краны поддоны с кирпичом ввысь поднимают и на кромку крыши кладут. Над ними алая заря Новой Эры поднимается, а на заднем плане — остроконечный шпиль с рубиновой звездой. Это, понятно, преувеличение было, чистая фантазия иллюстратора. Ведь верхолазы-внебашенники, которым предстояло прикрепить звезду на крыше, тогда только проходили интенсивную подготовку. Но, кто из нас о таких мелочах думал…