Стучу согнутым указательным пальцем. Жду секунд десять, снова стучу, наконец, берусь за ручку.
— Прошу прощения?
Внутри никого. Пусто, как в барабане. Бросается в глаза не столько отсутствие самих сестер, сколько вообще каких бы там ни было признаков того, что здесь хоть кто-то был. Стерильные полки, чистые столы и пустые шкафчики. Хоть шаром покати.
Больницу эвакуировали, пока один бедолага спал.
Я усмехаюсь. Впрочем, при виде следующей таблички улыбка испаряется. Хотя в ней нет ничего необычного.
СОБЛЮДАЙТЕ ТИШИНУ!
И только. Но мысли начинают появляться беспощадно.
Было б кому ее соблюдать…
— Э-ээй?! — кричу я неожиданно даже для себя. Вот теперь звук собственного голоса пугает, высокий, звенящий от напряжения, как натянутая струна, он несется по коридору экспрессом, достигает гулкой лестницы, и аукается эхом: Эй-эй-эй! Мне становится не по себе, волосы поднимаются дыбом, но я борюсь с паникой, которая уже здесь, рядом, поигрывает мышцами. Я стараюсь внушить себе, что просто немного перепугался (а кто, скажите на милость, сохранял бы олимпийское спокойствие, пробудившись в больничной палате с явными признаками амнезии), что просто накрутил нервы на ровном месте. Сейчас выбежит хмурый врач, может сестра и, либо меня станут успокаивать (что маловероятно), или я получу нагоняй. Как минимум, услышу пару «ласковых»:
— Что ты орешь?! Как у себя дома! Ну и молодежь пошла… А, ну, живо шуруй в палату!
Легкое опасение такого развития событий заставляет почувствовать себя ребенком, который только что напакостил, и теперь ждет, когда взрослые заметят это, и последует наказание.
Но… но, ничего не происходит. Вообще ничего. Только вновь навалившаяся тишина кажется еще более тяжелой.
Через минуту я уже почти мечтаю, чтобы на меня хоть кто-нибудь наорал.
— Эээээээй!!! — кричу я еще громче, почти во всю силу легких. Но, в глубине души, уже знаю, что зря стараюсь, здесь никого нет.
Идиотизм… но факт.
Может, на другом этаже?
А может, все-таки, у тебя что-то не то с головой?
Эта мысль обезоруживает. Бьет наповал. Гоню ее прочь. Быстрым шагом иду по коридору в центральную, как мне кажется, часть здания. Туда, где по моим предположениям, должна находиться главная лестница. Туда, откуда ухало эхо, когда я кричал. Туда, где должен быть выход. Просто обязан…
На ходу вспоминаю статью, попавшуюся в каком-то старом журнале. О том, как сократилось число самоубийств в поземке, стоило лишь таблички «ВЫХОДА НЕТ» на дверях заменить надписями: «ВЫХОД С ДРУГОЙ СТОРОНЫ».
По дороге руками (а иногда и ногами) распахиваю все двери подряд. За ними — никого. Аккуратно застеленные койки, пустые тумбы и серый унылый свет из окон.
Наконец, я в мрачном холле. Здесь нет ни окон, ни ламп, помещение, скудно освещенное лишь проникающим из коридора светом, погружено в полумрак. Слева от меня тяжелые стальные двери лифтов, снабженные иллюминаторами, как на корабле. Справа — стеклянные, ведущие на лестничную клетку. Стекло толстое, рифленое, забрано металлической решеткой вроде той, что ставят на окнах квартир первых этажей.
Не колеблясь, прохожу мимо лифтов, не собираюсь проверять их работоспособность. Во-первых, готов поспорить, механизмы — давно мертвы. Во-вторых — довериться им в здании, где нет ни медсестер, ни докторов, и уж тем более, лифтеров… Где единственная живая душа — это я…
И то, вопрос…
…мне не улыбается совершенно.
Я уже толкаю дверь, ведущую к лестничным пролетам, когда вижу в углу, на стене, рядом с огнетушителем и примитивным планом эвакуации при пожаре, громоздкий телефонный автомат. В центре исцарапанного корпуса виден диск номеронабирателя, под ним прикреплена металлическая пластина с надписями для тех, кто, как и я, страдает выпадением памяти:
ПОЖАРНАЯ ОХРАНА — 01
МИЛИЦИЯ — 02
СКОРАЯ ПОМОЩЬ — 03
СЛУЖБА ГАЗА — 04
Телефон! Точно! Сразу надо было о нем вспомнить!
Делаю шаг, тянусь за тяжелой эбонитовой трубкой, срываю с массивного рычага и, замираю, в нерешительности. Рука, с вытянутым указательным пальцем, останавливается в сантиметре от архаичного диска, словно я собираюсь его пожурить: Плохой, плохой диск…
И куда будем звонить?
Отличный вопрос. Хотелось бы, конечно, домой…
А номер?
Вот его-то я как раз и не помню. Как, впрочем, и никакого другого номера, длиной больше двух цифр.
Замечательно…
Тогда куда? Ноль-два? В милицию? Или пожарным?
Стоп!
Внезапная догадка наполняет надеждой мой начавший паниковать рассудок. Судорожно роюсь в карманах, как голодная собака в мусорном баке, в поисках… чего-нибудь… Может, блокнота или записной книжки, соображаю на ходу. К моему разочарованию, карманы брюк пусты, левый вообще — порван, пальцы — проваливаются в дыру. И тут, я чуть не подпрыгиваю от неожиданной удачи, нащупав в правом кармане куртки продолговатый пластмассовый предмет. Я идентифицирую находку еще до того, как подношу к глазам:
— Мобильный! Господи, спасибо!!
Серебристый Samsung, телефон кажется мне знакомым.
Первая полезная информация, которую извлекаю — время: — 16:18. Снимаю блокировку клавиатуры, при этом экран вспыхивает синим светом, противоестественно ярким в блеклом помещении, напоминающем старую черно-белую фотографию гораздо больше реальности. Сотовый телефон представляется здесь чуть ли не пришельцем извне. Гостем, явившимся из другого мира, где краски еще не поблекли, как в Госпитале.
Итак, аппарат исправен, указатель состояния аккумулятора демонстрирует полный заряд батареи. Хоть в чем-то мне везет. Тени отступают, прячутся в углах, будто старые стены — всасывают их, а может, становятся гуще, контрастнее. Впрочем, сейчас мне на них наплевать, ведь со мной телефон.
Вижу дату: Второе ноября. Значит, все же, осень. Ценные сведения, спору нет, правда, пока не ясно, зачем мне это.
Нажав кнопку быстрого набора машинально, даже не задумываясь, как это сделать, вызываю список последних звонков. Имена абонентов, набранные латинскими буквами, ничего конкретного мне не говорят: Zhenya, Baldya, Koozya, Vitek… кто скрывается за ними, загадка.
Я останавливаюсь на слове Mutter…
О, Mutter — это мать, по-немецки.
Мама, значит…
А может, я немец?
Предположение вызывает кривую, но все же ухмылочку. Хорошо, что я пока не разучился улыбаться. Уже нечто…
Остановившись на последней записи, жму клавишу с изображением поднятой трубки. Жадно прижимаю телефон к уху. Сердце бьется гулко, в обжигающей тишине гремит, как набат. Судорожно соображаю, что буду делать, если голос на противоположном конце линии окажется незнакомым. До сих пор я вспоминал вещи, как только они попадались мне на глаза. Что же до голосов?.. В любом случае, этот будет первым, который я услышу после пробуждения.
Она меня узнает. Не важно, что я буду говорить — она все равно меня узнает, — это — главное…
Мысль немного успокаивает, я закрываю глаза, смахиваю пот со лба. Автоматически.
Блин, я здесь один, как долбанный Робинзон Крузо. Так герой Даниеля Дефо хотя бы имел представление, где находится. Может, и не знал долготы и широты, на которых лежал его необитаемый остров, но, хотя бы понимал, что сидит на чертовом атолле посреди Мирового океана. Хоть какая-то ясность…
Я не могу похвастать подобной осведомленностью. Больница, пленником которой я стал столь неожиданно, предложила мне слишком много вопросов. Ответов у меня нет. И дело не только в амнезии. А точнее, совсем не в ней.
Пока перевариваю это, в помещении у лифта становится гораздо темнее. До меня не сразу доходит: экран мобильного погас. Значит, соединения нет. Подношу трубку к глазам, ладонь вспотела и слегка дрожит, словно Samsung весит не сотню грамм, а как хорошая гиря. Над цифрами, обозначающими время, мерцает надпись:
ПОИСК СЕТИ…
— Черт!
— Орт, орт, орт… — поддерживают мое негодование стены.
Как только эхо замирает, здание обволакивает тишина. Экран мобильного снова меркнет, оставляя меня один на один с Госпиталем, быстро проваливающимся в сумерки.
Прячу мобильный в карман, ощущая себя ребенком, забытым родителями в трамвае, который уехал в депо.
В принципе, ничего экстраординарного не произошло, во всяком случае, мое положение не ухудшилось. И, тем не менее, я чувствую себя раздавленным.
Облом.
Слабо сказано, парень.
Так. Самое время со стационарного звонить в ноль-два.
В голове откуда-то появляется стихотворение, декламирующий печатает слово за словом, копируя манеру Владимира Маяковского: Пусть помнит каждый гражданин, пожарный номер…
— Да, знаю, знаю! — с раздражением восклицаю я. — Ноль-Один, ежу известно.
И, что им сказать?
Да что угодно, лишь бы услышали…
Скажи им, что они полные болваны. Быстрее приедут.
Я мог не терзаться этим внутренним диалогом, — гудка нет, телефон на стене мертв, как и лифты. Мне следовало догадаться. Здесь, наверное, вообще ничего не работает.
Бросаю трубку, она с глухим треском бьется о стену, начинает раскачиваться, будто маятник на упругом металлизированном шнуре.
Интересно, смогу ли я на нем удавиться, когда наступит время?
Пару мгновений наблюдаю за ее движением, затем, вздохнув, возвращаю трубку на место.
Ладно. Пошли вниз.
Открываю дверь на лестницу, к моему облегчению — она подается без труда.
Не хватало еще быть запертым на этом этаже.
Подхожу к краю, с опаской наклоняюсь через перила.
Подо мной гулкий, скудно освещенный колодец, каре из широких лестничных пролетов, уходящих вдаль. Грот, на дне которого не плещется вода, впрочем, самого дна не разглядеть, темно, словно там разлили цистерну с черными чернилами, тушью или нефтью. Хочу крикнуть «Эй!», но слова застревают в глотке. Почему-то вопить здесь, на лестнице, я не решаюсь. Будто опасаюсь пробудить нечто… плохое.
Брось, — успокаиваю себя, — лестница как лестница, обыкновенная, как в сотнях других старых больниц.
Мгновение стою, напрягая уши, но слышу только свое дыхание и гул пульса в ушах.
Ладно, надо идти.
Начинаю спуск, держась за поручень, отшлифованный бесчисленными прикосновениями тысяч ладоней на протяжении долгих лет. Полированная поверхность кажется теплой, словно каким-то чудом сохранила их тепло.
Медленно спускаюсь по лестнице, машинально отсчитывая ступени. Они скорее истертые, нежели выщербленные, напоминают старые точильные камни для ножей.
Через минуту оказываюсь этажом ниже, на площадке, которая представляет собой точную копию площадки на моем этаже.
Поразительно, как быстро я начал считать его «моим». Какой «мой», чур меня!
Делаю шаг к двери и, с легким недоумением, ловлю себя на том, что не в силах разжать пальцы, сомкнутые на деревянном поручне. Будто он стал моей путеводной нитью, отпустив которую, я утрачу контакт с реальностью.
Опускаю голову, у меня вырывается то ли смешок, то ли хрип, сложно разобрать. Смотрю на каменный пол, вглядываясь в мелкие трещинки, потертости, остатки узора.
Такого не бывает во сне. Это настоящий пол. И это — просто больница. Возьми себя в руки… ну же… хватит мандражировать.
Минуту или две стою, не двигаясь, с опущенной головой, успокаиваю натянутые до предела нервы.
Затем отрываю ладонь от поручня. Процесс напоминает расстыковку в открытом Космосе, или я не знаю, что еще. Подхожу к двери на негнущихся ногах, тяну массивную ручку на себя. Она не поддается. Наверное, этого тоже следовало ожидать. Возвращаюсь к перилам, продолжаю погружение, иду вниз.
Практически ничего не меняется на всех последующих этажах. Двери, ведущие в полутемные коридоры, везде закрыты, будто, запечатаны.
Наконец, я на первом этаже. Я бы не догадался, все лестничные площадки — словно клоны, но здесь на двери — выцветший картонный квадрат с надписью:
ВЫХОД
— Значит, я был на четвертом… — отмечаю машинально, и оборачиваюсь к колодцу. Лестница, по которой я спускался, не заканчивается, делает очередной поворот и ныряет под землю, в подвал. Теперь, по крайней мере, ясно, отчего там так темно.
Тут мои дороги с поручнем расходятся. В подвал я не собираюсь. Тяну за ручку, дверь уступает, открываясь. Одновременно открываются поры на моей коже, липкий пот течет по спине. Переступаю порог, оказываюсь в вестибюле. Тут ощущаю первое движение — легкий сквознячок стелется по полу, холодит лодыжки. Воздух свежий, в вестибюле прохладно и темно. Раз воздух циркулирует, значит, где-то впереди — проход. Продвигаюсь на ощупь, будто слепой, выставив перед собой руки, и вскоре вижу его, метрах в десяти. На этой, очередной двери тоже табличка, на этот раз пластиковая и более современного вида — на ней зеленый человечек, герой множества дорожных указателей, пытается выскользнуть в белый просвет. На чем и застигнут врасплох.
Выход…
Вокруг все так же безлюдно, но сейчас меня это уже не волнует.
Главное, чтобы было открыто!
Бегу к двери, дергаю стальную скобу, служащую ручкой, чуть не кричу от отчаяния:
Заперта!
И только через секунду соображаю, что ее нужно просто толкнуть. Я так и делаю, и буквально вываливаюсь наружу. Теперь свет не кажется серым, как из окон. Он гораздо ярче направленной в лицо стоваттной лампы. Да что там, ярче прожектора.
— Уф…
Зажмурившись, инстинктивно прикрываю лицо ладонями, ожидая, пока глаза привыкнут к перемене освещения. Но, даром, ничего подобного не происходит. Передо мной, в бешеном хороводе, вращаются ослепительные огненные кольца.
Что за…
Закончить фразу не успеваю. Затылок пронзает такая острая боль, будто в голову запустили кирпичом. Из глаз, все еще ослепленных, сыплются искры, я падаю на колени, хватаясь за затылок. Кажется, под пальцами кровь, не знаю точно, ведь я слеп, как крот.
Тем временем, свет становился все ярче. Это уже не свет, это какая-то электрическая дуга или ядерная вспышка. Кажется, я становлюсь прозрачным. Я вот-вот испарюсь.
И тут, неожиданно, слышу приглушенные голоса:
— Пульс восемьдесят, давление семьдесят на сорок пять…
— Адреналин…
— Пульс нитевидный, семьдесят шесть, давление пятьдесят на сорок пять…
— Давление падает! Сильное кровотечение! Остановка!
— Дефибриллятор. Двести. Руки! Разряд!
— Нет пульса…
— Двести пятьдесят! Разряд!
— Нет пульса!
— Кровь первая отрицательная — три единицы... Готовьте торакотомию…
— Мы его теряем!
— Триста. Руки! Разряд!..
Голоса постепенно затихают, таят, будто возгласы провожающих на причале. Плавно покачиваясь, моя лодка медленно дрейфует все дальше от причала. И вот, я уже не слышу ничего. Вместе с голосами постепенно меркнет свет.
II. Che mai…
Я открываю глаза.
Вижу над головой белый потолок, усыпанный мертвыми детекторами дыма. Выкрашенные в цвет гнилого персика стены. Флуоресцентные лампы горят, но света маловато — плафоны из рифленого пластика не протирали тысячу лет. При включенном освещении мне видны высохшие мумии мух внутри плафонов.
Бедолаги, блин…
Крайняя у окна лампа мигает каждые несколько секунд, навевая мысли о снятых в Голливуде фильмах ужасов или компьютерных играх типа Doom.
Напрягаю уши: кроме мерного гудения ламп не слышно ни звука. Или окно закрыто ставнем с противоположной стороны. Или за ним вообще ничего нет. Вакуум, безвоздушное пространство, никаких колебаний, колебаться нечему.
Я оглядываюсь и вижу лишь казарменные изыски: пустые кровати, аккуратно застеленные одеялами на рыбьем меху, и тумбочки, напоминающие кладовые античного Рима после налета вандалов. У коек — такой необжитой вид, что даже воображение не в силах дорисовать поверх них соседей по палате — других пациентов.