А есть еще любовь, которая у смертных просто инстинкт охраны вложенных усилий. Это, кстати, универсальное определение, касается не только любви между мужчиной и женщиной, но и любовь к детям, родителями, родине, к чему угодно. Задумывался когда-нибудь, как красивая скромная девчонка сидит в уголку и сохнет по парню, а тот на нее и внимания не обращает, а другая стервочка парнями крутит как хочет, а они ради нее в пропасть готовы пригнуть? А дело как раз в том, что стервочка заставила их вложить усилия в отношения, а теперь они стараются сберечь и оправдать эти вложенные усилия, а та скромница парню так, на халяву, только руку протяни, так о чем волноваться?
Потому и любовь отца и матери такая разная. Ребенок только родился, а мать уже девять месяцев с животом ходила, мучалась, он для нее представляет уже изрядные усилия. А для мужчины усилия были только чтобы заполучить мать ребенка, так что и отношение к ребенку у него поначалу опосредованное, в основном через женщину. Отсюда и женский инстинкт привлекать мужа к занятиям с ребенком. Путь хоть коляску покатает, или там какую игрушку сделает, вот у него и появятся вложенные усилия, нуждающиеся в бережном отношении. Кстати, не поставишь еще чайник?
Послушно беру чайник, набираю воды, включаю…
— Мда-м… механика любви. Надо же, — говорю, переваривая услышанное. — А что ты сказала насчет моего определения любви?
— То, что у смертных такой любви просто нет, — отвечает Аля, — а только у воплощенных богов и героев. Тебе ведь профессор уже рассказал предысторию? Так вот, когда бог воплощается, он себя, конечно, не помнит. А когда Гайя с Гором вместе решили воплощаться, им нужно было как-то находить друг друга. Сначала они решили положиться на внешний фактор — воплотились в будущем фараоне и его сестре, и никаких проблем. Но с таким подходом проблемы оказались, да и надоело во дворцах жить. А когда еще и другие парные боги тем же занялись, Гайя придумала встраивать в воплощающийся искуственный интеллект что-то вроде навигатора, который помогал бы парным богам найти друг друга в мире смертных. Сделала его на основе контроля миссий, которым самые первые воплощения контролировались. А потом и героям стали такое встраивать, чтобы наводить на цель — там мир спасти, страну, или какую королевскую династию в виде конкретной принцессы… Такой любви у смертных, кроме героев, и правда нет. Исключительно искусственное явление, в буквальном смысле слова «дана свыше».
— Ну, хорошо, — говорю, и тащу вскипевший чайник к столу. Нет, и правда рай, даже не заметил как чайник вскипел, никаких бесконечных ожиданий, когда эта блестящая нержавейкой зараза забулькает… — Что у смертных с сексом все сложно, это я и раньше догадывался. А возвращаясь к вопросу, у богов что, проще?
— Да и нет, — отвечает Аля с видом школьной учительницы. Молодой школьной учительницы в короткой юбке у доски перед выпускным классом… впрочем, опять отвлекся. А она продолжает, — Сам посуди, всех этих осложняющих моментов просто нет. Болезней нехороших тут не водится, забеременеть я могу, только если мы оба захотим, и в общем это не практикуется, так что никаких рисков. Вроде бы все просто. Но оказывается, что слишком просто. Все эти страсти, страдания, ревность, азарт — их просто нет. Они ведь там из-за сложности выбора партнера для размножения, а тут откуда? Пока мы в смертном мире, да, бывает, а в этих совершенных телах смертной любви просто неоткуда взяться. Бывает любовь божественная между парными богами, а без нее… Тебе никогда не приходило в голову, насколько нелепы телодвижения мужчины и женщины во время секса? Так что боги в этом мире ведут глубоко моральный образ жизни. Боги — они, вообще, слишком правильные, что бы там всякие греки о нас не нафантазировали. Тем мир смертных и интересен, что там взаимодействие божественной или хотя бы смертной души и животных инстинктов и приводит к порождению необычных ситуаций.
— То есть, богам здесь секс просто неинтересен? Скучно? — спрашиваю. — А как тогда обьяснить, с чего это я так при твоем виде завелся?
— А вот этого я сама не пойму, — отвечает Аля. — Не должно было этого быть. Не положено такому резонансу случаться, если его специально не индуцировать. Ну, ладно, у Афры это как рефлекс, она это бессознательно делает. Но я-то этого не делала!
— А «Афра» — это кто? Афродита, что ли.
— Нет, что ты, это просто ее смертное имя, с которым она последний раз выросла. Ну, как твое Алексей или мое Аля. А тайное имя, как обычно, никто не знает. Впрочем, учитывая, что она с Укантропупычем, есть подозрения, что она на самом деле — Нефрида. Впрочем, какая разница? А по делу, она профессор, заведующая лабораторией любви и мой научный руководитель. Когда-то ее заинтересовал вопрос, можно ли в этих телах генерировать вожделение, что-то она у себя подправила и теперь мужская половина населения этого мира с ней общаться неспособна, заводится хуже, чем ты недавно. Кроме Укантропупыча, конечно, они вместе каждую ночь такое вытворяют, что в оставшееся время профессор женский пол в упор не видит, даже когда в смертных телах временно воплощается. Конечно, Афра могла бы и обратно себе все подправить, но мне кажется, ей это нравится. В принципе, и правда так интереснее, хоть и хулиганство изрядное. В любом случае, я-то ничего такого не делала. Могу лишь предположить, что у тебя еще слишком много инстинктов смертного сохранилось, а на смертных я и правда сильно действую. Тем более, что секс сам по себе, может, и неинтересен, но по-прежнему весьма приятен, а красоту мы даже сильнее чувствуем. Да и кроме скуки, есть еще один сдерживающий фактор. Когда два бога занимаются сексом, это не только физически происходит, смешиваются их информационные компоненты в Гайе, и слившиеся боги становятся немного друг другом. Вот ты, решился бы стать немного мной?
— Да! — срывается с языка. Поперхнувшись смотрю на нее. Аля сидит приоткрыв рот от удивления, потом осторожно выдыхает, и взгляд направленный на меня… нескучный.
— Знаешь, — говорит она мягко, — есть еще одна деталь. Я ведь не случайно сказала, что парные боги друг друга в смертном мире часто находят. Ты ведь в мире смертных был вроде женат? А я замужем. И знаешь, мне кажется, что он — тоже бог. Просто еще не перерос смертное тело. Вот и подумай, явится сюда он, или твоя богиня, и что мы им скажем.
Что и говорить, аргумент серьезный. Задумываюсь.
— Знаешь, мне тоже кажется, что моя — богиня. Только почему-то не хочет своими возможностями в полной мере пользоваться. Как думаешь, почему? — Тут мысли отвелекаются на некоторое противореиче. — Погоди, ты ж сказала, что ревности тут вроде нет?
— Нет, но это не означает, что этим стоит пренебрегать. Уже спать пора, завтра поутру в институт. А сейчас самое время тебе спуститься к своей тени и навестить семью.
Она задумчиво взглянула в сторону и чуть облизала губы.
— Спокойной ночи? — спрашиваю.
— Хорошей ночи! — поправляет Аля с улыбкой и исчезает в своей спальне. Иду к себе. Улегшись понимаю, что это тело во сне не нуждается, так что следую совету и возвращаюсь в свою тень. Дома все в порядке, жена еще спать не легла… Ночь и правда получилась хорошая. Все-таки, дарами богини любви надо пользоваться по назначению. Так интереснее.
Глава 5. Первое погружение: Лаборатория
Утром Аля выглядела как кошка, обьевшаяся сметаны. Видимо тоже навестила семью. Ну, что ж, это правильно. К слову, насчет кошек. Мартик тоже материализовался непонятно откуда, и стал назойливо вертеться у Али под ногами, почему-то не пытаясь на этот раз высказать свои пожелания словами.
— Прекрати, Мартик! Хочешь чего, так попроси, — сказала Аля, уперла руки в бока и уставилась на любимца строгим взглядом. Кот немного еще попридуривался, потом уселся и уставился на хозяйку немигающим взглядом. После примерно минуты, он мигнул, смущенно отвернулся в сторону, и в конце концов сдался первым:
— Ну, мяу, — сказал он.
— Лентяй ты, Мартик, — фыркнула Аля, но все же налила ему миску чего-то, похожего на сливки, что он сосредоточенно стал лакать.
— Слушай, а Мартик, он что, углеводородный, что сливки пьет?
— Да, нет, — ответила она, — а почему пьет, это ты у него спроси.
Кот оторвался от мисочки и посмотрел на меня.
— Старые привычки плохо забываются, молодой человек. М-м-мда-м-м… Особенно плохие привычки, — нравоучительно сообщил он. Потом задумался, облизал усы и добавил, — а может и не очень плохие. Еда мне, конечно, не нужна, тем более углеводородная, но по-прежнему приятно.
— А сам сделать, стало быть, не умеешь?
Кот посмотрел на меня взглядом умудренного родителя на подрастающее дите, вопрошающего себя, как же у него оно такое тупое получилось, а потом соизволил ответить вопросом на вопрос:
— А хозяйка на что? — И очевидно решив, что тема полностью раскрыта и исчерпана, вернулся к своей мисочке.
После обязательного чая, Аля махнула рукой и чашки с чайником растворились в воздухе.
— Да, бытовая техника здесь на высоте, — задумчиво вставил я.
— И всегда под рукой, — добавила Аля. — Ну, что готов? В институт?
— Готов. Кстати, а где он?
— Как где? На горе Олимп, разумеется!
Она поднялась скресла и протянула мне руку. Ну, что, первый раз в первый класс, как положено за ручку, коль не с мамой, так… Берусь.
— Прикрой глаза, — говорит Аля, что я и делаю. — Все можешь открыть. Это еще не вход, я тебе хотела сначала с расстояния показать.
Из плотной пелены облаков внизу понимается горный хребет. Примерно посередине несколько неровных заснеженных вершин, сливаясь, окружают подковой язык ледника. Голые отвесные скалы поднимаясь ввысь переходят в белоснежные крепостные стены в стиле средневекового русского кремля с толстыми зубчаными стенами и круглыми башнями с шатровыми крышами, раскрашенными в фантастически чистые яркие цвета, бывающие только на крыльях бабочек и оперении некоторых птиц — синие, зеленые, желтые, алые, настолько яркие, что создают впечатление диснеевского мультфильма… И вся это крепостная стена окружает небольшой город с десятками зданий разных форм, от белоснежного русского храма до прозрачного готического собора, будто сделанного из сверкающего хрусталя. А прямо в центре этой крепостной стены, обращенной в нашу сторону, среди снега видно что-то вроде зеленой лужайки перед парадными воротами. Над ними, на высокой стене переливается по всему фасаду надпись. Нет, не название, лозунг.
«ЖИЗНЬ ДОЛЖНА БЫТЬ ИНТЕРЕСНОЙ!»
С такого расстояния даже трудно сказать насколько велики стены, сама крепость, здания внутри, но судя по лужайке, на которой кажется можно разглядеть отдельные травинки, кажется не таким уж и большим. Но только кажется, потому что, приглядевшись, можно увидеть, что травинки, образующие зелень лужайки перед входом — это на самом деле мачтовые сосны. И только тут захватывает дыхание и начинаешь понимать размеры этого сооружения.
— Это где ж в Греции такая красота?
— Какая Греция? — удивляется Аля, — Это ж все тот же Олимпийский полуостров. Он потому так и назван, что здесь у нас главный кампус. За этим специально проследили, чтоб так назвали, как и старый комплекс в Греции. Туда, кстати, тоже можно заглянуть как-нибудь, но там все так сильно устарело…
— А зачем, чтобы так же назывался?
— А так интереснее.
— Слушай, а зачем крепость? От кого обороняться?
— Не от кого, конечно, но ведь красиво, правда? А еще со стены виды лучше, и бродить по ней в размышлениях здорово. Ладно, полюбовались и хватит, — говорит Аля, — теперь ты это место знаешь, сам сможешь сюда заглянуть, если захочется. Давай теперь прямо в лабораторию.
— А не ко входу?
— Да ты сам погляди на размеры. От такого входа потом отдельно перемещаться придется. Потом еще нагуляешься. А сейчас нам вон к тому белому четырехэтажному современному зданию в форме буквы «П» с чем-то вроде мавзолея между крыльями. Мавзолей — это как раз лаборатория профессора. Нам — туда. Готов?
Привычно послушно закрываю глаза, затем открываю. Так, стало быть это называется «лаборатория». В любом случае, надо запомнить — мне теперь сюда самому придется перемещаться, когда научусь.
Итак, огромная прямоугольная зала, застекленная со всех сторон, как какой-то аквариум, включая пол и потолок. Если бы не размеры, чем-то напоминала бы диспетчерскую башню в аэропортах. А внизу, на первом этаже и правда что-то вроде аэропорта — огромное гладкое пространство размером этак с несколько футбольных полей, занятое прозрачными шарами, обитыми металлическими полосами с заклепками.
Пространство комнаты относительно свободно, если не считать небольшого количества людей, точнее, очевидно, богов, и мебели — кресел, диванов, столиков с вазами и цветами. Никаких компьютеров или офисной мебели, но приглядевшись вижу, что пространство разделено почти невидимыми стеклянными стенами на не то залы, не то большие комнаты. В ближайшей, в удобном кресле-реклайнере полулежит толстый бородатый дядька и счастливо дрыхнет без задних ног.
— Чего это он? — спрашиваю Алю. — Не переработается?
— Ну, устал человек, — Аля снисходительно пожимает плечиками, — решил отдохнуть, подумаешь? Хотя скорее всего он в погружении.
— В чем, в чем?
— В погружении. Он тут в кресле лежит, а сознание погружено в один из виртуальных миров, видишь внизу в сферах? Каждая сфера — виртуальный мир. Погружаются обычно либо в виде духа, либо в одного из обитателей, обычно, чтобы направлять, помогать, подсказывать. Сегодня сам попробуешь, мы ведь новый проект начинаем, о котором профессор и говорил, и ты там за главного героя будешь.
— А ты?
— За трех главных героинь, — улыбается Аля, — Все, как в дешевой космической мыльной опере. Четырем выжившим предстоит возродить человечество в окружении монстров, мутантов и инопланетян. Впрочем, это я так, краем уха услышала, профессор подробнее обьяснит.
— А зачем это нужно?
— Все четверо в реальном мире имеют редкие гены, которым надо не дать пропасть, поскольку восстанавливать их искусственно — очень хлопотно. Проще провести однодневный сеанс терапии и убедить их, что продолжение рода — это очень важно. Отучить от бессмысленного секса, тех, у кого с этим пробемы. И вообще, дать накушаться приключений, чтобы быть примерным семьянином уже не пугало.
— А что, нельзя им во сне просто нужную программу подгрузить?
— Слишком грубо, калечит психику. Лучше, когда органически вырастает. Заодно для нас тренировка. Когда погружаться будем с настоящими героями по темам исследования, там ошибкам не место. А на таких простых случаях потренироваться можно.
— А хватит дня?
— Так ведь в виртуальном мире можно время заставить быстрее течь. Мы вот так же в креслах пару часов поспим, как и наши герои у себя дома по кроватям, а в виртуальном мире можно за это время несколько лет прогнать, так что привычки очень даже устойчивые выйдут.
— Ну, ладно, — говорю, — но я вот чего не пойму. Если миры эти «виртуальные», то есть по сути компьютерная эмуляция, то зачем эти шары внизу? Можно ведь и не делать такого поля для хранения, а скажем сделать их размером с яблоко и сунуть в коробку от обуви. Или вообще не делать, какая разница виден он в этом мире или нет?
— Ну, насчет размеров ты прав. Афра между прочим и правда предпочитает их размером с яблоко и в широких фруктовых вазах на столе держать. Берешь такой шарик в руку, а в нем звезда, планеты вращаются, или там город сказочный… Красиво. Но здесь — лаборатория профессора, а он категорически против такой миниатюризации. Говорит, что слишком часто после погружения возникает желание такое «яблоко» хорошенько шваркнуть о стенку, что было бы совершенно халатным разбазариванием ресурсов. И вообще, правильные размеры виртуального мира вызывают психологически уважение к предмету и более серьезное отношение. Подозреваю, что он прав.
А шары нужны для визуализации, чтобы фокусироваться для погружения. К тому же, поскольку эти миры все равно уже просчитаны, то визуализация где-нибудь да появится, точнее, просто уже есть. Можно помещать виртуальные миры в виртуальные миры, но так с ними куда труднее управляться. Скажем, хочешь какой стереть, так ведь а вдруг в нем уже есть какой другой или несколько, и все остальные миры в нем придется куда-то перемещать, а до этого еще и найти, не забыть. А не дай Бог, в каком из них еще какой герой или бог окажется в этот момент. А так проще — все в одном месте, здесь. В смысле не под нами, а вообще в этом мире. Убедился, что все эвакуированы, и стирай без размышлений.