— Понимаешь... Перевлюбиться можно, да. Не в кого угодно, но можно. Труднее, конечно, и больнее... Но тут совсем уже другое. Тут надо не только о себе думать, да ведь? То есть перевлюбиться можно, но нельзя, потому что это не только тебя уже касается. Это становится твой выбор, а не просто что тебе случайно выпало...
— Прям-таки выбор? Вот выбрал себе, и...
— Элли, полюбить — это примерно как выучить новый язык. Не намного сложнее... и не легче, конечно. Но реально, и способ тот же самый: родиться и прожить детство, новое детство, с этим языком, с этим человеком. Стать опять ребёнком...
— М-м... То есть всё забыть... всё заново?
— А разве плохо? Забывание — добрая сила, полюби её... Ты никогда не забудешь до конца то, что тебе по-настоящему важно. Только лишнее. А нужное — вспомнишь, в самый нужный момент и вспомнишь, и тем больше ему обрадуешься. По-новому увидишь... И кстати — чем больше языков знаешь, тем легче новые учить. Правда, язык можно любой, а человека всё-таки нет, тут химия... бывает с первого взгляда отторжение, не судьба. Но нам повезло... Да? И ещё: язык задан, не меняется, ну или почти. Люди меняются гораздо сильнее. И тот кто и тот кого, и себя и друг друга...
— ...Ох, Маша... Ох. Просто... Страшно мне, страшно и...
Всхлип.
— ...А знаешь, что надо делать, когда страшно?... (громким шёпотом) Танцевать!
Смех сквозь всхлипывания.
— Я думала, ты скажешь...
Шёпот. Смех.
— А ты хочешь?... Ах ты же хочешь, милая девушка, прости меня, ну конечно же...
Смущенный смех.
Шорох. Шум постели.
Поцелуи.
— Как же я не... Потанцевать всегда успеем, да?... А давай-ко ляжем, вот я тебе колыбельную спою...
Шелест одежды.
— Шли мы долго... ох да по дороге... Ох да устали наши ноженьки, ох ноги...
Песня без слов.
— Маш... подожди... Я просто... посмотрю ещё на тебя, вблизи... можно?
Тихий смех. Дыхание.
— А хочешь?...
Детски-жалобное мычание.
Шорох. Рывок. Что-то мягкое падает на пол.
Шумное дыхание.
Судорожный счастливый смех.
— Ой... Маш... Ты правда мне... да?
— ...(глухо) Дык...
Жалобный стон.
— Ох... нет, нет, лучше не так, а... ага...
Стон. Крик.
Срывающееся дыхание.
— Маша... Маша, Маша, Маша... Вот так тебе, вот...
Дыхание поднимается. Хрип. Мгновение стиснутой тишины.
Глубокий полувыдох, полустон.
Постепенно слабеющие всхлипывания.
Глубокий вздох.
Тишина.
— Маш... Маша... А у тебя висит — «одни»?
— ...А ты хочешь?...
Заглушённый смех.
— Ты не забыла, у нас же сегодня... ночь...
— Да я помню... но до ночи ведь ещё...
— Время быстро летит... девушка Элли... Ничего, что я тебя так?
— ...Ага... А кто сегодня...
— У-у-у, это страшная тайна...
Смех, долгий шёпот. Счастливый вздох.
Тишина.
Шорох, тихое звяканье.
— Какой у тебя...
— Нравится? Я тебе такой сделаю... И всем бы надо сделать, хорошая вещь. Да ленива я, знать...
— Ты?!
— Ну... Видела водомерок у нас в ручье, в лесу? Висишь над прозрачной водой, разглядываешь камни на дне... время остановилось... медленно, медленно сносит течением... вдруг рывок, жизнь, порыв, мгновение — и снова золотая лень, снова медленно проплывают камни... Вот это я и есть. А Катя — стрекоза.
— А...
— А ты... Дай подумаю...
— Нет, я про...
— ...Андрей... он просто мальчик. Гениальный счастливый мальчик... Он всегда мальчик и всегда растёт, и никто не знает, кем он станет... Ни ты, ни я, ни он сам. В каком-то смысле он наше будущее... если мы не отстанем по дороге...
— ...Маша... А ты ведь... ты его любишь?
— ...Да, Элли. Я его люблю.
— А Катю? А... меня?
— Да, Элли. Я люблю Катю. Я люблю тебя. Ты поросёнок, вот ты кто.
Тихий долгий смех.
— Я... эльф...
— Дык. То же самое. Оба розовые и с ушками.
Смех.
Мяуканье.
— О, кто к нам, смотри-ка... Где тебя носило, разбойниче... Ну-ко шасть сюда, шасть...
Мягкий стук лап. Беззвучный прыжок.
Шорох.
Мурчание.
— Ух ты, ох ты... Угнездился... Что в лесу делал, признавайся? Хороводы с мышками водил?... Дня три ведь его не было, да?
Мурчание.
— Лес-то наш такой маленький стал, жалкий, как листья сбросил...
— Ой, да... грустно. Я как летний ребёнок... В смысле, я как родилась только... летом, и вот моя первая осень...
— ...А воздух сегодня какой чистый — видела? Только осенью бывает... Дальний берег залива виден страшно близко, будто придвинулся... Или будто мир наш сворачивают трубочкой... как сухой лист...
Мурчание.
— Маш, вот всё-таки... мне это важно. Ты можешь мне объяснить... Как можно... любить всех?
— А как нельзя, если все хорошие? А как нельзя, если все плохие? Как нельзя, если все есть?
— Есть?...
— Вот да. Вы все у меня — есть. Вот я вас и люблю.
— Так просто? А вот как это — не сравнивать, не делить? То есть... я вижу как, но всё равно не понимаю...
— «В этике есть только парадоксальные ответы» — помнишь? Это хороший пример тебе... Чтобы не делить — надо всегда отдавать. Чтоб не сравнивать — стать несравнимо разными...
— Ох... разными, да... Знаешь, мне всё время страшно — потому что к одному... прилипаешь, и сразу: а как же остальные? Или: эй, ну-ка, а почему я с ним сейчас, это у меня... или просто чтоб равновесие поддержать? Я понимаю, смешно... но ведь это всё всерьёз! Страшно даже переключаться между... вами. Как в воду каждый раз. На одного-то можно полжизни убить, пока понимать научишься, притрёшься... а тут...
— Значит, на нас надо три полжизни? Полторы жизни, всего-то, ужмём легко...
Смех.
— Ничего, Эль. Не торопись. Тебе ещё будет казаться, что мы все тоскливо одинаковые... будет такой период, наверняка. Но и он пройдёт...
— ...Слушай, а может это быть самообман — одного только любишь, остальных... терпишь?
— Хо. Знаешь-ка, если бы все семьи так друг друга терпели, как мы...
— Маш, я серьёзно. Вот откуда ты, например, решила, что...
— Элли, это называется юношеский максимализм... погоди обижаться. Это клише, но точное. Modulo gender, естественно. Все ведь рождаются чёрно-белыми, да-нет, в генетике ничего сложнее не умещается. Минимум выживабельный и всё. А потом всю жизнь мы эту детскую монохромность размываем, перемешиваем. Расширяем спектр. И это значит — подожди, подожди — это значит и освобождение от слов, среди прочих освобождений. Мудрецы немногословны. Потому что слово не для того изобрели, чтобы неоднозначность мира выражать, понимаешь? Это мы сейчас понакрутили, а изначально-то речь — чтобы влиять, убеждать. Подчинять. Охмурять — вот точно. Так что не держись за слова. Охмурят в два счёта.
— Я не...
— Это я про любовь — про слово «любовь». Очень авторитарное. Сказано любовь, изволь соответствовать. Сказано не любовь — всё, завяли помидоры. Да?
— А разве нет? Что вообще имеет хоть какой-то смысл, если...
— Элли, всё имеет тот смысл, который тебе хватит сил туда вложить. Я просто не хочу держаться за слова... Давай не говорить «любовь» вообще, давай просто мычать. Будет честнее.
— Как мычать?
— Да так. Вот с Андреем у меня... м-м-м, с Катей... м-м-м, а с тобой вообще: м-м-м! Видишь, какие все разные?
— ...Интересно, как это в записи будет...
— И бессмысленно спрашивать, что сильней. И где там любовь и нелюбовь... А запись это не берёт, проверено. Будет м-м-м везде и всё.
— ...То есть... века словесных ухищрений... всё, будем теперь мычать?
Смех.
— Слово — это знак. Знаки изнашиваются... Вещи растут и меняются, старые знаки им тесны. Поэт — это кто умеет делать новые знаки. И знак не обязан быть понятным и простым. Целое стихотворение может быть знак для какой-то вещи. Оно же и создаёт эту вещь — открывает, объясняет. Ну а когда стих не написан, цитировать нету... а сказать надо... то хоть бы и мычи...
— ...Знак — это же как имя?
— Конечно! Имя — знак в чистом виде. Слово всегда стремится стать именем. Слово — магия, имя — магия вдвойне. Такая сильная, что её даже страшно иногда, понимаешь, о чём я?
— Кажется... Когда как-то... трудно по имени звать, да?
— Да, да...
— ...Имя не прицепляется никак, кажется чужим, дурацким... человек — это же о-о-о, а имя — какая-то случайная ерунда, разве может быть связь? «Ты» — и всё, никаких не нужно имён... Как себя же по имени не станешь называть...
— Да, точно... И это ещё потому, что мы с тобой интроверты. У интровертов всегда с именами кранты. Кате это уже труднее понять, и Андрею...
— А вот опять про сравнивание — я заметила... Когда пишу что-нибудь про нас, именно его ни за что полным именем не могу, только инициалы. А «Катя», «Маша» — легко... Вот что с этим делать? Получается, он для меня всё-таки...
— Ну Элли, он же у нас и вправду... особая статья. Не переживай. У тебя ещё всё впереди. Ты ещё полюбишь его имя, и разлюбишь, и своё секретное придумаешь... И не одно. Имя же — это на жизнь, а жизней много, много... Магия имён... как магия бесстыдства...
Смех.
Медленный вздох.
— ...А вы никогда имена не путаете? У нас в семье папа всё время путал... И он не рассеянный, а просто... Всё время с нами играл, сказки сочинял... Но как начнёт что-то объяснять, увлечётся, и — ой, извини, ты ж не Ната, ты другая дочка... Хохотали мы...
Слабый смех. Мурчание кота.
— А маму, я заметила, никогда по имени не звал, тоже вот... Только «ты» всегда, или вообще «э-э», с балкона ей, помню... Любил её очень... Странно, да?
Вздох.
— Элли, Элли... А я твое имя очень люблю. Оно на тебя очень похоже... Давай так потрёмся ушами...
— ...(глухо) Понимаешь... Я же не поэт. Может, поэтому... Ты же не бросай меня, ладно?...
— Ну что ты, Эль... Ты нужна нам, очень. И всем, и мне... Ты другая, но всё-всё понимаешь. А сама на звезды смотришь... Как настоящий, у-у, эльф-поросёнок... Хочешь, чихнём?
— ...Зачем?
— Прочищает. Нос, глаза, мозги... карму...
Слабый смех.
— Маш... А расскажи ещё... как понять, что любишь?
— ...Ещё?...
— Ну... ты тогда читала нам, помнишь...
— ...А, это...
Пауза.
— (читает) Посреди ночи, когда не спится, выйди голышом в осенний лес. Послушай, как шумят деревья, пощурься близоруко на звёзды, споткнись о корягу. Когда замёрзнешь, нырни обратно, прижмись к горячему спящему телу...
— «Не поймёшь, так хоть поебёшься»...
Фырк. Смех, возня.
— А... ещё?
— М-м-м... Тёмный профиль на фоне светлого окна: протяни руку, обведи пальцем. Остановись на губах...
Вздох.
— А ещё... про платье было?...
— ...Надень длинное, длинное, тяжёлое красное платье со шлейфом и иди, через огромный зал, иди как сквозь воду, бреди к берегу, и свались у ног, дойдя: обрушься, вспучь юбочную волну, выдохни, затихни в бархатных руинах...
— ...О-о... Маш, а у тебя ж есть такое?
— ...Платье-то?... Ну... найдём, только... тебе красное пойдёт ли, не знаю... и подшить надо будет...
— Ой, Маш...
Шум вставания. Кошачий спрыг.
— Прямо сейчас... давай? Успеем до вечера?
Кошачьи шаги удаляются.
15. ВАЛЬС (МАША)
Плавится воск. Падают сны. Веки летят.
Веки ясны памятью звезд, губы не спят:
плечи, стихи, дальше везде. Страшно рукой.
Крепче, стыдней. Облако-мир. Вот ты какой.
Здравствуй, пойми, не оглянись, я прошепчу,
новая жизнь, первая мысль, страшно лучу
в мире лететь. Дерево — сон, ветви в пути.
Много ли в том? Это не смерть. Миру расти.
Мне принимать, плавиться, течь, стискивать, знать.
Господи, лечь. Не удержать. Не удержать.
Тело. Душа. Брызги стекла. Обморок свеч.
Души. Тела. Плакать, дыша. Плавиться. Течь.
Вот же зачем. Теперь это в нас. Теперь это мы —
мы навсегда, мы насовсем, мы не рабы,
мы полнота. Дай нагляжусь. Мы полнота.
Ясно ежу. Птице светло. Смерть, да не та.
Мысленный дом. Медленный свет. Тени чисты.
Прошлого нет. Падает сон. Я это ты.
16. И СМЕХ, И ТО ЧТО НЕЛЬЗЯ
— А знаете, что самое-то нельзяшное? Я сам недавно понял... (Кать, не убегай пока, а?) Слушайте: писать про нас нельзя. Слова это смерть! Да, да, мы все чего-то пишем, и про себя, о ком же нам петь ещё... это чудесно, отправление здорового организма, помогает жить. Но это должно оставаться фрагментарным. Нельзя «всю историю». Нельзя «всю правду». Общий нарратив — табу. Нельзя делать роман...
— Да почему?...
— ...Максимум — газетный очерк... ну или уж тогда монографию. А почему — да потому что мы тут, друзья мои, зажились. Слишком у нас хорошо для романа, понимаете? Скучно. Расслабились, раздобрели... если честно писать всё как есть, будет не текст, а мастурбация. И будет соблазн придумать развязку, трагедию... а это уж совсем нельзя, и не из суеверия, конечно. Просто туфта выйдет, да? Искуственность. Прогрессия Набокова получится — который уж на что умён был, в каждом отдельном тексте концы прятал идеально, но в метатексте за сорок лет всё равно нарисовалось, как на рентгене...
— Что за...
— Да нимфетки его. Которых уж так хотелось всю жизнь. Но был не дурак, понимал: нельзя дать себе волю и просто написать как хочется. Это будет провал, будет анти-литература. В литературе обязательна трагедия, облом, моральный урок. «И понял вдруг, что я в аду.» И он раз за разом подступался к этой теме и писал — с обязательным адом. Но в чём штука-то: на продольном срезе всё равно видно, как всё сползает, как ад этот с каждым разом всё позднее настигает. Смотрите: рассказ «Сказка», 20-е годы — герою всё можно, надо только выбрать, любая будет его; он выбирает нимфетку — и сразу облом, выбрал не так, даже разглядеть не успел. Следующая нимфетка в «Приглашении на казнь», 1935 год: уже горяче́е, уже разглядел, даже помечтал, даже обнялся невинно, но облом тем более. Повесть «Волшебник» — «черновик Лолиты», конец 30-х: тут уже почти достиг, уже лежит с ней рядом, спящей, уже готов и более чем готов — но она проснулась... облом и смерть. Дальше «Лолита», 50-е: тут уж совсем всё, добился, поимел, насладился. Счастлив ли герой — вопрос, но «он с ней был». Ад и трагедия настигают, но уже в самом конце. И, как финал, «Ада», 60-е: это уже практически порнография, облома нет, точнее он временный — после бурной и наконец-то полностью взаимной любви с двенадцатилетней и потом пятнадцатилетней они просто на время расстаются. Максимум трагедии — изящное самоубийство младшей сестры героини, которая, вишь ты, тоже с героем хотела, а он её отверг. А потом — счастливое воссоединение с героиней и хэппи-энд до старых лет. Поглядывая на постаревшую жену... опасливо так...
— Зато он «ебаться» не писал...
— ...Что?... А, да, Маш, верно... слова fuck у Набокова нету, конечно. Секундочку, проверю... Да. Nor even swive. Ну... простим угрюмца, был аристократ всё-таки... Я о другом, что... как видите, никакая гениальность не спасает от таких вот обвалов, сползаний. Как в фэнтази — инфляция всемогущества...
— Так ведь он же выдумывал. Писал из головы... эти-то сюжеты? В реальности-то у него ничего ж такого не было? Ну и вот... без твердой опоры... сполз, в итоге.
— Ну да... но это неважно, в каком-то смысле мы всё из головы пишем, откуда ещё... Здесь просто неизбежная логика творчества: нельзя повторяться, каждый раз надо идти дальше, где ещё не бывал... А вот в этой именно теме «идти дальше» — эквивалентно... простому соитию, которое именно идёт дальше, неостановимо к оргазму, и всё. И которое изобразить — будет мастурбация и ничего больше. Во всяком случае, не литература никак...
— А мастурбация не секс, что ли?